Станислав Зарницкий - Боттичелли

• Название: Боттичелли
• Автор: Станислав Зарницкий
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-235-03005-3

Сандро Боттичелли — один из крупнейших мастеров итальянского Возрождения, чьи творения поражают сочетанием непревзойденного изящества формы с философской глубиной содержания. За волшебной легкостью «Весны» и «Рождения Венеры» скрыта нелегкая жизнь художника, полная творческих исканий, надежд и разочарований. Автор новой биографии Боттичелли Ст.В. Зарницкий на основе немногих сохранившихся источников рисует картину жизни своего героя на фоне бурных событий истории Италии второй половины XV века.

Эта книга будет полезна не только знатокам итальянского искусства, но и всем тем, кого не оставляют равнодушными полотна великого флорентийца.

---

Ехать в Сполето Сандро наотрез отказался. Там он, конечно, многому мог бы научиться — Липпи писал фрески на темы из жизни Богоматери, что не могло не привлекать Сандро. Однако ему предстояло снова взяться за выполнение заказа для Медичи — Подагрик женил своего сына Лоренцо, и за остающийся до свадьбы год необходимо было подготовить торжества, которые должны были затмить пышностью все предыдущие. Все флорентийские живописцы надеялись на участие в их подготовке, в том числе и Сандро — для него это был важный этап в карьере, экзамен на роль полноправного мастера. Липпи не удалось уговорить его. Он уехал один, подарив Сандро на прощание инструменты для изготовления фресок и кисти для написания картин, словно назначая его в свои преемники. Но если разобраться по существу, он дал ему гораздо больше — мастерство живописца, умение писать непревзойденных по красоте Мадонн, а также знания, необходимые для создания картин на исторические, то есть библейские темы. Прощаясь с учителем, Сандро обещал исполнить его просьбу относительно Филиппино. Он и предположить не мог, что это обещание ему придется выполнить уже в ближайшее время.

После завершения «Мадонны Воспитательного дома» его признают как художника. У него нет недостатка в заказах — правда, все его клиенты пока что люди не особенно состоятельные, и в Сандро их привлекает то, что за свои картины он берет в два, а то и в три раза дешевле, чем его маститые коллеги. И дело не только в том, что он все еще подмастерье и не может требовать той же платы, что и мастера, но и в том, что он, похоже, не знает цену деньгам, не умеет торговаться и набивать себе цену. В этом он не похож на истинного флорентийца, который всегда знает, где можно найти выгоду.

Мариано ворчит; в сыне ему не нравится многое — и его неумение пробиваться в жизни, и легкомысленное отношение к деньгам, и эти появившиеся в последние время связи с домом Медичи. Мариано знает, что без поддержки сильных многого достигнуть нельзя, ведь недаром говорят: сильный — это та же скала, к которой можно прислониться, отбиваясь от врагов. Но Сандро по своему слабоволию наверняка будет втянут в ту порочную жизнь, которую ведут молодые Медичи, не обретя при этом ни влияния, ни авторитета. Мариано предпочел бы всему этому, чтобы Сандро, наконец, получил звание мастера и вступил бы в компанию святого Луки. Вот там он найдет и истинных друзей, и помощь, когда столкнется с трудностями. Члены цехов крепко держатся друг за дружку и не дают своих коллег в обиду. Это он не раз испытал в собственной жизни. Но похоже, что сын его, преклоняясь перед какой-то призрачной свободой, и здесь не собирается чем-либо ограничивать ее. Он все тянет со своим вступлением в гильдию, и никакие уговоры на него не действуют.

Сандро работает поразительно много: Мадонны с младенцами выходят из-под его кисти одна за другой, не принося ему, однако, ни особых заработков, ни почета среди коллег. Да и какой может быть почет, если все эти Мадонны, как сестры, походят на Мадонн Липпи? Иногда даже трудно различить, где работа фра Филиппо, а где творение Сандро. Заказчики не валили к нему валом, но и на их отсутствие не приходилось жаловаться — флорентийцам пришлись по душе его нежные и хрупкие Мадонны, напоминавшие замотанным делами купцам и ремесленникам о неописуемом небесном блаженстве. Сандро брал дешево, работал быстро, не утруждая себя поисками чего-то из ряда вон выходящего. Удавшихся ему однажды Мадонн он беззастенчиво множил, а если и вносил изменения, то по мелочам: либо менял символы, намекающие на предстоящие муки Христа, либо удлинял овал лица, либо набрасывал на голову Мадонны вуаль, и тогда тратил основное время на то, чтобы довести до совершенства эффект ее прозрачности и невесомости. На судьбу он не сетовал: в многочисленном клане флорентийских живописцев было немного всеми признанных, дорогостоящих мастеров, к которым было боязно подступиться. Большинство соглашались на все, не гнушаясь мелкими заработками, и корифеи смотрели на них свысока. На их фоне Сандро выглядел вполне достойно.

Благодаря отцу Сандро был избавлен от необходимости зарабатывать на жизнь. Деньги, полученные от заказчиков, текли как сквозь пальцы — на наряды, ибо он не желал отставать от флорентийских щеголей, на угощение друзей, которых у него было немало, на разные разности, которые обходились недешево. Похоже, он собирался остаться в холостяках, несмотря на все увещевания, а иногда и требования отца. И здесь он тоже следовал моде — многие его сверстники не спешили связывать себя узами брака, благо во Флоренции доступных женщин хватало, а со времен Боккаччо нравы стали еще менее строгими. Но молодой живописец вряд ли мог привести себе в оправдание довод, которым пользовались прославленные мужи: они-де хотят быть независимыми и ничем не обязанными, дабы посвятить себя всецело наукам или вольным искусствам.

По мнению Мариано, сын просто блажил — ничего не поделаешь, такое уж ныне поветрие во Флоренции. Недаром шумную компанию молодых художников полушутливо-полузавистливо прозвали «Академией праздных людей». Чего стоили их издевательские шутки в духе Боккаччо! Например, Сандро ополчился на соседа-ткача, шум станков которого мешал ему работать. С помощью друзей он взгромоздил на стену между двумя домовладениями громадный камень «чуть не с воз размером», который при малейшем сотрясении грозил рухнуть на крышу бедного ткача. Когда тот попросил убрать камень, Сандро гордо ответил: «У себя дома я делаю все, что мне нравится». Такими же словами встретил его сам ткач, когда он просил его стучать потише. Насладившись испугом соседа, художник убрал камень. И таким выходкам не было конца — дерзкая молодежь открыто насмехалась над старыми порядками, а заодно и над теми, кто их защищал и поддерживал.

Астрологи прогнозировали на 1469 год большие перемены, но вряд ли к лучшему. Мелкие неурядицы во флорентийских владениях в расчет не брались — они всегда были и, видимо, будут, пока мир стоит. Беды грозили с другой стороны: Подагрику оставалось жить недолго, об этом в городе знали все. Его смерть могла изменить многое — к Пьеро уже привыкли, никто его не трогал, и он никому хлопот не доставлял. Конечно, его поругивали за плохое управление, но во Флоренции и не могло быть иначе. Медичи к этому относился спокойно: в меру своих способностей и здоровья он обеспечивал, следуя совету Козимо, мир и спокойствие, и город не утратил ни своего богатства, ни влияния; Милан и Венеция не раз прибегали к его посредничеству, а о более мелких соседях не стоило и говорить.

Время его правления, возможно, так бы и закончилось бесцветно, если бы он не задумал женить своего старшего сына Лоренцо на римской аристократке Клариссе Орсини. Чем руководствовался умирающий Пьеро, делая свой выбор, для флорентийцев осталось тайной, но, приняв его, он нарушил традицию семейства Медичи родниться только с согражданами. К титулам во Флоренции никогда не питали почтения, а здесь ко всему прочему невесту брали из Рима, из семьи Орсини, пользующейся там немалым влиянием. Не стоят ли за этим хитроумные папские планы, не кроется ли тут измена? К Риму во Флоренции всегда относились с подозрением — побаивались, но смотрели свысока. Попрошайки с берегов Тибра, любящие пускать пыль в глаза, не останавливающиеся перед любым коварством — такими были римляне в глазах флорентийцев. Вдруг они совьют гнездо в их городе — ведь ясно, что за семейством Орсини, будто тараканы, учуявшие поживу, потянутся другие, и тогда их уже не изведешь.

И опять поползли слухи и сплетни, в том числе стародавние — о тяге Медичи к почестям, о их любви к титулам и склонности к тиранству. Масла в огонь подливали и льстецы, окружавшие молодого Лоренцо и вздумавшие доказывать, что в его жилах течет голубая кровь, хотя до сих пор не было сомнений, что родоначальником семейства был простой лекарь. Если верить россказням усердных в лести поэтов и любителей копошиться в полуистлевших актах, на самом деле предок Медичи — славный рыцарь Аверардо, прибывший в свите Карла Великого во Флоренцию, когда в ее окрестностях буйствовал страшный великан, который громил все вокруг древесным стволом с привязанными к нему шестью стальными шарами. Аверардо вызвался сразиться с монстром, чтобы освободить город, и одержал победу, в бою великан ударил по щиту рыцаря своим оружием, и на нем осталось шесть вмятин. Вот откуда герб Медичи — золотые шары на красном поле, и это вовсе не пилюли в лавке аптекаря, и не монеты на вывеске менялы, как утверждали злопыхатели. В легенде все было пригнано к месту: и якобы благородное происхождение Медичи, и спасение ими города, а главное то, что выдуманный Аверардо очень походил на библейского Давида, издавна почитаемого во Флоренции.

Доброхоты, конечно, доносили Пьеро обо всем, что творилось в городе, и ворчание сограждан вызывало у него тревогу — не за себя, ему уже многое было безразлично, а за Лоренцо. Как бы ни выгодно было породниться с Орсини, потеря доверия горожан в его планы не входила. Боязнь этого вошла в плоть и кровь всех Медичи. Старый Козимо перед смертью наставлял его: богатство без власти и влияния — ничто. Завет деда Пьеро передал и Лоренцо. Как могло повернуться в дальнейшем, предугадать никто не брался, но пока это от него зависело, Пьеро бросился спасать положение. Семейное торжество он превратил в городское, государственное. Если Подагрик что и усвоил из древней истории, так это умение римских императоров ублажать свой народ церемониями, празднествами и зрелищами.