Вадим Сухачевский - Доктор Ф. и другие

• Название: Доктор Ф. и другие
• Автор: Вадим Сухачевский
• Издательство: Гелеос
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2004
• ISBN: 5-8189-0259-5

Великое событие, волнующее человечество вот уже два тысячелетия, приоткрывает завесу над своей Тайной. Действие романа развивается в наши дни. Читатель встретится с потомками героев романа «Завещание императора». Судьбоносное решение предстоит принять им на пороге нового века. На каждом шагу их ждут приключения – порой драматические, а порой способные вызвать улыбку.

---

— …Иногда мое имя – одна лишь буква, — рассуждал, между тем старик (пожалуй, уже с самим собой), — иногда – и вовсе номер. Многое ли кому-либо скажет такое имя, как "Номер Семнадцатый"? А прежде меня содержали просто под литерой "Ф". "Доктор Ф." – так значилось в некоторых сверхзасекреченных документах. Полагаю, придумавший для меня это наименование воспользовался какими-то (весьма, впрочем, поверхностными) ассоциациями.

Мы с Лизой уже стояли рядом с его скамьей. Я наконец решился вставить слово и спросил:

— Вы имеете в виду доктора Фауста?

— Во всяком случае, — отозвался он, — вероятно, именно его имел в виду тот, кто некогда привесил мне эту литеру. Повторяю, его ассоциации были весьма поверхностны. Ни с какими Мефистофелями я, говоря протокольным языком, в связи не состоял; что же касается потребности остановить прекраснейшее из мгновений… Видит Бог, не представляю себе, чтобы подобное мгновение могло когда-либо существовать. Если же брать не Гетевского Фауста, а какого-нибудь его прототипа из старонемецких легенд, доктора Фуста, например, то некоторую связь, пожалуй, можно и обнаружить. По крайней мере, упомянутый Фуст, согласно легенде, обладал некоей Тайной и ни в какую не желал ею ни с кем делиться. Впрочем, далее – снова же ни малейшего сходства. Да и не думаю, что придумавшему эту литеру, человеку со странным самообозначением, — "Гражданин Начальник", или "Гражданин Старший Майор НКВД", так его следовало называть (Боже, как давно все было!), — не думаю, чтобы ему, при его шести классах образования, были ведомы все эти древние легенды.

— А как мы сюда попали? — спросила Лиза. — Кажется, мы плыли… Но мы же никуда не выходили из Центра. Там, в подвале, вообще был тупик!

Ответ его был странен, как он сам.

— Если бы все тупики были неодолимыми преградами, — сказал он, — род людской остановился бы в своем развитии еще в допещерную эпоху. Клянусь, выход бывает всегда! Тем более, что по соседству с нашим миром существуют параллельные пространства и параллельные времена… Впрочем, это слишком сложные материи, чтобы вот так вот, сходу, кавалерийским наскоком…

— Но там, внизу… — я кивнул на темноту позади себя, — там все-таки река?

— Г-мм… Ну, в сущности, пожалуй, река… Почему бы не назвать это и так?

— Мне показалось, — продолжал я, — что по ней плыл сам Харон на своей ладье. Возможно такое?

— Отчего же невозможно, коли вы своими глазами видеть изволили? — был ответ.

— И на правом берегу, действительно, горели катары? — спросила Лиза.

— Да… — ответил старик задумчиво. — Что поделать: шла Альбигойская война. Поверьте мне, наш грешный мир еще и не такое видывал.

— Но ведь это же было лет, кажется, семьсот назад! — вклинился я.

— Даже несколько поболее…

— Так как же тогда?..

— Не понимаю, что вас так удивляет? — пожал плечами старик. — Ведь это, тем не менее, в самом деле, было. Неужто вы пребываете в заблуждении, что все мгновения тленны и живут не долее мотыльков, залетевших на огонь? Многие пустые души, в сущности, так и полагают. Это, конечно, удобно, ибо не отяжеляет вашу совесть прошлым всего рода людского. Но удобное не всегда истинно. Нет, все мгновения живут! В том числе и такие, как те, что вы наблюдали, смрадные, корчащиеся от боли. Изымать их из бытия и жить лишь сиюминутным мигом – такая же благоглупость, как разрушить древний замок, отягощенный мрачной памятью и привидениями, надеясь, тем не менее, проживать в одной из его удобных, подновленных башенок.

Его слова нуждались в осмыслении, по крайней мере, сходу я не нашелся, что бы ему такое возразить, поэтому лишь спросил:

— А на другом берегу?.. Мне показалось, что там были египетские боги. Шакал-Анубис, Тот… Они что, действительно, там были?

— Но – если вы утверждаете, что сами видели…

— Да тут уже и не поймешь, честное слово, что видел, а что примерещилось… — пробормотал я. — Там вообще-то были только тени.

Старец сказал с некоторым удивлением:

— А вы что же, полагали, что бесплотных богов какой-либо смертный способен узреть во плоти? Нет, — назидательно продолжал он, — тень – это не так уж мало. Большинство довольствуется ощущением. Или даже предощущением ощущения. К тому же вы тут изволили упомянуть их имена. Уж это, я вам скажу, совсем…

— Глупо, — безо всякой обиды подсказал я.

— Нет, отчего же? — возразил "Семнадцатый". — Просто наивно. Весьма в духе уже помянутого мною Гражданина Начальника, Гражданина Старшего Майора НКВД, привесившего мне эту бирочку "Ф". Даже по отношению к смертным это порой неуклюже и нелепо, если же речь заходит о небожителях… Не напрасно было речено: "Что в имени тебе моем?" Кто некогда придумал эти имена – Инпу-Анубис, Джехути-Тот? Всего лишь люди, в соответствии со складом своего языка. Но может ли человеческий язык передать то, для чего он попросту не предназначен? Анубис или архангел Уриил, Тот или архангел Регуил, — и то, и другое передает сущность одинаково отвлеченно. Просто один – повелитель Тайн запредельных, другой – Тайн земных. Мы даже к тайнам этим приобщиться толком не можем, а уже привешиваем имена – быть может, еще более тайные, чем сами эти Тайны.

У него была такая манера изъясняться, что все возникавшие в голове вопросы, не вырываясь наружу, застревали в горле, споткнувшись о собственную бессмысленность. Тем не менее, еще один вопрос (я сразу же понял, что нелепый) успел соскользнуть у меня с языка.

— Но все-таки – мы, явно, плыли сюда по реке, — сказал я. — Что это за река была? Стикс? Лета?

Наш седобородый собеседник отозвался со своей скамьи уже несколько устало:

— Ах, вы опять, молодой человек, о словах, об именах, о наименованиях… И снова же вынужден ответить известной цитатой: "Что в имени тебе…" Видимо, в действительности, вас все-таки интересует нечто иное? Суть! Финиш вашего путешествия!

— И какова же она – Суть?

— Она в том, что вы очутились именно там, где и должны были очутиться.

— И где же? — спросила Лиза.

"И где же?.." – то ли все-таки успел спросить, то ли всего лишь попытался спросить я.

…стоя уже под солнцем, бьющем в окно, посреди просторной комнаты. Те пятеро, сидевшие у камина, мигом растворились в хлынувшем свете. Исчез и сам камин. Только старец был все тот же, в своей белой хламиде он по-прежнему восседал перед нами, только сидел он, как внезапно оказалось, вовсе не на каменной скамье, а на кожаном диване в форме полукруга, на подлокотнике которого несмываемой казенно-желтой краской было намалевано "17". И так же несмываемо этот инвентарный "17" красовался на креслах, на шкафе, на тумбочках, на спинке кровати.

— Там, куда вас давно уже вело ваше предначертание, — отвечал старец невозмутимо, будто ничего вокруг не переменилось. — Надеюсь, вы верите, что судьба всякого предначертана, и ничто не в силах запутать нас и вывести не туда, куда следует в конце концов прийти. Или вы не согласны с этой истиной?

— Значит, мое предначертание в том, чтобы однажды очутиться вот здесь, в семнадцатом номере? — ответил я вопросом на вопрос.

— Не понимаю, что вас смущает в подобном исходе, — пожал плечами Семнадцатый. — Вообще, мой Ламех, скажите, вы верите в судьбу?

— В какой-то степени… — промямлил было я, впрочем, тут же добавил: – Но не настолько, чтобы она выводила через стену из глухого подвала… По несуществующей реке… Чуть ли не сквозь царство самого Аида…

— А сквозь что, спрошу я вас в таком случае, через что как не через тот же мрачный Аид, прошел, ведомый судьбою вергилиевский Эней? — парировал старик. — И достославный Одиссей, — разве миновал он упомянутое вами место, чтобы, как ему это было назначено судьбой, в конце концов воротиться на свою Итаку?

— Но то… — Я замялся. — То все-таки фантазии… Того же Вергилия, Гомера…

— Однако фантазии даже самых великих представителей рода людского, — на сей раз весьма строго сказал старик, — не могут идти ни какое сравнение с непостижимой фантазией Ее Величества Судьбы. Смею вас уверить, что вашему покорному слуге доводилось проходить через места куда более мрачные, чем виденный вами Аид – через полыхания одной из самых злых войн из тех, что когда-либо полыхали в этом жестокосердом мире, войну, где народ испепелял сам себя; через земли, от вечного холода твердые, как гранит, где реки никогда не размерзали ото льда, а люди, похожие на тени, становились там всамделишными тенями уже через несколько недель по прибытии; я прошел через Дом Скорби, где различия между человеком и тенью так же условны, как различие между смертью и небытием, и тени эти скорбели и стенали так, что не привиделось и Одиссею в Аиде… Я был ученым, я был безумцем. Я знавался с великими мыслителями и с последним отребьем. Я писал книги, я торговал бумажными шариками у Никитских ворот…[48] Ах, да возможно ли пересказать?! И – надо ли?.. А все эти испытания судьбы, как мне теперь очевидно, — лишь для того, чтобы оказаться на многие годы запертым здесь, в семнадцатом номере, и дожидаться тут… и дождаться в конце концов своего Ламеха, то есть того, кому я однажды и должен был передать…