Мария Арбатова - Мне 40 лет

• Название: Мне 40 лет
• Автор: Мария Арбатова
• Издательство: ЗАХАРОВ ACT
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: ISBN 5-8159-0013-3

Автобиография — это не литература, а инструмент, с помощью которого можно вглядеться в события собственной жизни и принять их. Эта книга не претендует ни на что, кроме истории женщины, которой с самого детства было лень притворяться. «Фанатизм искренности я отношу не к личным заслугам, а к тому, что принадлежу к первому поколению, родившемуся без Сталина. Надеюсь, что книга эта — не только обо мне, но и о времени, эдакий стриптиз на фоне второй половины двадцатого века».

---

Старшие братья уже работали, а в хозяйстве я оставался за мужчину. До Казанской, престольного праздника, надо было хлеб убирать да обмолачивать, а после Казанской овёс убирать да обмолачивать. Одному не под силу, а старшие с меня спросят. Я звал на подмогу товарищей. Подмогу надо было чем-то компенсировать, я сообразил, что могу платить яблоками. Яблонь своих у нас не было, так я ночью перед самым утром забирался в чужой сад, набирал яблок с лучших яблонь, которые ещё днём примечал, и кормил товарищей.

Работы было так много, что гулять ходил только вечерами, мы садились с ребятами и рассказывали сказки. Сказок я знал больше всех, их уйма была в школьной библиотеке. Пока были одни, я рассказывал озорные сказки про попов да отставных солдат, а когда приходили девчата, только сказки о богатырях, царевичах да их невестах. Теперь уже всё перезабыл, а тогда целые ночи сказками моими заслушивались. Я любил во всем держать первенство.

Мне рано пришлось работать по найму плотником, хотя хотелось продолжать учение дальше. Вставать приходилось в 4 часа, а ложиться в 10. Бывало, иду на работу и сплю на ходу. Ещё через год меня стали считать женихом, а женихами считали ребятишек с наступления семнадцатого года, и невест сватали за год до венчания. Семья стала зажиточной, и я считался завидным женихом.

Гулянки по улице проходили часов до 11–12 ночи. Зимой гуляли в овчинных тулупах, бывало, сядешь в укромном местечке, завернешь подругу в тулуп и сидишь, пока не захочется спать, да разговоры разговариваешь. Девушки рассказывают, у кого сколько платьев, кому какое ещё хотят купить, ребята — про своё. Запасёшься семечками на всю гулянку, иногда конфет недорогих купишь 100–200 граммов. Эх, милое время, и помирать будешь, так будешь жалеть, что быстро прошло.

Гулял я с многими девчатами, но решил остаться холостым и так пойти на службу в армию. Было принято, что несговорённые, непросватанные гуляли с кем хотели. Я, как самый завидный парень из самой зажиточной семьи в деревне, приглашал гулять уже сговорённую девушку, и она не отказывала. Помолвка её рушилась, а я вскоре её бросал.

Мама плакала и горевала, что я от рук отбился, а отец говорил, мол, добегается по чужим дворам, зарежут его, только шкура даром пропадёт. В семи км от нашей деревни находился монастырь, воздвигнутый во имя апостола Иоанна Богослова. Там в субботу на пасхальной неделе освящали и раздавали так называемый артус, и все ходили, чтобы получить небольшой кусочек обыкновенного чёрствого белого хлеба, имевшего форму кулича. Хлеб этот святили вместе с пасхами, и после он стоял в церкви против левых великих царских дверей. Чтобы получить кусочек, надо было простоять часов пять-шесть в очереди, да ещё могло не достаться. В очередь-то становилось около 2000 человек, и среди них всегда моя мама. Кусочки эти хранились до трёх лет, а расходовала она их крошечками, в случае болезни кого из семьи и даже скота.

В этой очереди мама встретила женщину из деревни Кудашево и пожаловалась, что младший сынок никак не найдет невесту, какую хочет, и может уйти на службу неженатым. А женщина говорит, что у неё племянница невеста, красавица писаная, и предложила прийти посмотреть. Приходим в ту деревню, а там уж все знают, что к Наташе Зайцевой жених пришел. Увидел я Наташеньку, и всё. Это была молоденькая розочка, ростик средний, комплекция, как у статуи, одним словом, куколка, а было ей 15 лет 6 месяцев. Свахи вызвали меня в сенцы да спрашивают, можно ли договариваться. Я дал согласие, и она дала. Пришли её подружки, и мы начали играть в карты. Такое первое развлечение полагалось между молодыми. Часика два посидели и решили, что сговариваться будем на Троицу. А покуда получше узнаем друг друга и начнём родниться.

Свадьбу назначили на 22 октября, да не договорились о приданом. Родители хотели взять за невестой 80 рублей, а Наташины давали только 60. На семейном обсуждении вдруг без меня решили это сватовство оставить и искать другую девушку. Я рассердился и сказал, что если б сватали не девушку, а корову, то могли бы за деньги торговаться, что я больше ни на ком жениться не буду, хлопнул дверью и ушёл из дому. Отец начал кричать, а мама упала ему в ноги и вымолила согласие.

А быт семьи был таков, что всем управляли родители, семья была 19 человек. 5 мужчин-работников, остальные женщины и дети; работали все в один кошелек, а деньгами распоряжался папаша. Я в любимцах папашиных никогда не ходил и понимал, что с моим характером не вытерплю, если молодую жену мою станут обижать.

22 октября собрался свадебный поезд, и мы поехали из Аксенова в Кудашево. В этот день землю покрыл снег, пришлось ехать на санях. Свадьба продолжалась четыре дня, было выпито 7 ведер вина белого и 4 ведра вина красного, съеден бык на 7 пудов и поросенок на 5 пудов. И много чего ещё, и после этого стали мы мужем и женой.

Постом поехал работать в Спасский уезд к подрядчику Сергееву. Договорились с ним на 10 рублей в месяц на его харчах и с его квартирой. Работа нелёгкая, а харчи постные, постом ни рыбу, ни мясо есть было нельзя. А попы пустили легенду, что по святому писанию должен быть вот-вот свету конец. И я, работая, думал, что не придётся больше мне увидеть близких. Сказали, что вернёмся домой в пятницу утром, а света конец будет на благовещенье, 25 марта, в воскресенье. Получилось, что день пасхи совпал со днём благовещенья, так было только второй раз с начала нашей веры, и попы говорили, что это и будет второе пришествие.

Когда я приехал к Наташеньке, она, как и все, готовилась помирать. Но дождались пасхи, разговелись, сидим… а архангелы всё не трубят. Обрадовались все, стали пить да гулять.

Поехал я после праздника работать в Рязани у Степана Ивановича Пирогова, отца артистов Григория и Александра. Тогда, весной 1909 года, Григорий был уже артистом, Александр ещё подростком, а их брат Михаил был протодиаконом. И так как у меня голос был отличный, тенор, часто мы с Михаилом певали на два голоса «тройку почтовую». Голос у Михаила был редкостный, Шаляпин в сравнении с ним был мелочь, но славы Михаил не получил, потому что стал дворцовым протодиаконом. А попал туда во время Бородинского юбилея, когда провозгласил многолетие Николаю второму. Царь, как услышал голос, сразу забрал его к себе. Потом из царского двора Михаил вылетел и объявлен был неблагонадёжным.

На уборку урожая я приехал домой. Наташенька объявила мне, что беременна, и я радовался, что пойду в армию, а у неё будет забава. Жили мы по-деревенски неплохо, но меня эта жизнь не устраивала. И думал я, как всю эту жизнь изменить.

15 октября поступил я в распоряжение воинского начальника, а 29 узнал, что назначен служить во Владивосток на Русский остров.

На поезд провожать приехали папаша и дядька, одетые в серые суконные поддевки, в дорогие шапки, оба большого роста и с бородами лопатой. Мне было приятно, что мои родственники лучше и богаче всех провожающих, но сердце щемило от того, как несправедлив ко мне отец. Поезд тронулся, Наташа заплакала так, будто навсегда со мной прощается, и тут только я понял, что оставляю её на целых три года. Худо мне стало, а поезд уже едет, сел я на свое место, сбросил пиджак и запел с горя. Голос у меня был отличный, все стали слушать, кто подпевать, а у кого слезы полились. Когда я кончил, то все закричали «Браво, Гаврилин! Браво!», как в театре, а я уж и сам чуть не плакал.

По дороге я в карты играл да книжки читал да смотрел во все глаза. Увидел я уральские горы, сибирские леса, людей, каких раньше не видывал. Татар, башкиров, калмыков, киргизов. А на станции Маньчжурия всё стоило так дёшево, что все напились и из состава в состав перегружались еле ноги волоча.

Когда приехали во Владивосток, бухты были покрыты льдом, и мы пошли на остров Русский пешком. По дороге некоторые хулиганы из наших обижали китайцев, а парни поосновательней их одергивали, китайцы ведь были ничем нас не хуже, просто мы их раньше никогда в глаза не видели.

Поселились в бараки плохо натопленные, и в баню свели в такую, что в ней больше испачкаешься, чем вымоешься. Но тут уж без всякого ропота, такая солдатская доля. Коек для спанья не было, а только общие нары. Выдали обмундирование и постельные принадлежности: шинель новую, брюки чёрного сукна, сапоги козьи две пары, верхнюю рубаху штапельного полотна с погонами, фуражку-бескозырку, папаху баранью, башлык суконный жёлтый, матрас набитый соломой, одеяло шерстяное, наволочек три штуки, простынь двуспальных три штуки, полотенцев три штуки, платков носовых три штуки и белья тельного три пары. Те, которые из бедноты, обрадовались, они ведь и дома так не одевались да на таких белых простынях не спали. Столовая была рядом, харчи хорошие, по три фунта хлеба, по фунту мяса, по полфунта крупы, масла, сахара, овощей всяких, в общем, жить можно. Да ещё в лавке можно чего хочешь купить.

Начали мы заниматься словесностью и строем. Словесность — это изучение уставов начальствующих лиц всех рангов, включая царя, царицу и наследников. По грамоте я был выше всех, это мне давалось легко. А вот строем ходить тяжело, непривычно; бывало, кто собьётся с ноги, а старший, стервец, вместо того, чтобы поправить подсчётом, возьмет да и начнет гонять бегом до упаду. А по утрам осмотр, кто как оделся, как сапоги почистил да портянки постирал да ногти подстриг, да такой медленный осмотр, что иногда и позавтракать не успевали. Потом нас стали песням солдатским учить, сделали меня запевалой, сначала я гордился, а потом понял, что ничего в этом завидного, петь-то я привык по настроению, а тут хочешь не хочешь — запевай.