Владимир Козлов - Неизвестный СССР. Противостояние народа и власти 1953-1985 гг.

• Название: Неизвестный СССР. Противостояние народа и власти 1953-1985 гг.
• Автор: Владимир Козлов
• Жанр: Политика
• Год: 2006
• ISBN: 5-224-05357-9

История массовых беспорядков при социализме всегда была закрытой темой. Талантливый историк В. Козлов дает описание конфликтного противостояния народа и власти во времена фальшивого «безмолвия» послесталинского общества. Приводятся малоизвестные документальные свидетельства о событиях в лагерях ГУЛАГа, о социальных и этнических конфликтах. Автором вскрыты неоднозначные причины, мотивы, программы и модели поведения участников протестных выступлений. Секретный характер событий в советское время и незавершенность работы по рассекречиванию посвященных этим событиям документов, а также данный автором исторический анализ массовых беспорядков делают это издание особенно актуальным для нашего времени, когда волна народных волнений прокатилась не только по нашей стране, но и по территориям бывших республик СССР.

---

В каком-то смысле уступки были предопределены уже в Москве, где, очевидно, начали обозначать контуры будущих изменений в карательной политике режима. В противном случае, жестокое (и успешное!) подавление Восстания в Горном лагере вполне могло стать поводом не к смягчению политики, а толчком к началу нового витка репрессий, как это уже бывало раньше. Если в Горлаге и имела место провокация, то она была скорее местной импровизацией, чем негласным указанием Москвы. Последняя все-таки восприняла требования гулаговского населения не только в контексте традиционного смутьянства, но и с позиций большой политики. Все это было сдобрено необычным беспокойством о том, чтобы гулаговские церберы «еще чего-нибудь не наделали».[103]

Обращение заключенных Горного лагеря к Советскому правительству, Президиуму Верховного Совета СССР, Совету Министров СССР и ЦК КПСС от 27 июня 1953 г. фактически являлось краткой историей сталинского политического и юридического произвола, применения репрессий как универсального ключа к решению не только политических, но также экономических и даже социальных проблем. «Прошлое доказывает, — простодушно писали авторы обращения, — что чем сложнее проблемы приходилось решать Советскому государству, тем больше было репрессированных». Заключенные как будто бы находили оправдание жестокости системы, соглашаясь с тем, что «великое созидание требовало строгой государственной дисциплины, следовательно, и жертв; Для содержания репрессированных государством была создана система исправительно-трудовых лагерей, ибо экономика страны не могла вынести бездействия многих миллионов, в рабочей силе которых ощущалась острая потребность». Результат, налицо, писали заключенные Горлага, на собственной шкуре, прочувствовавшие сталинские методы строительства коммунизма: «Города и рабочие поселки, рудники и шахты, каналы и дороги, фабрики и заводы, сталь и уголь, нефть и золото — все величайшие сооружения эпохи социализма — результат не поддающегося описанию титанического созидания (так в тексте. — В. К.) к человеку, в том числе лаг-населению». Соответственно, добавляли авторы документа, «усиливался лагерный режим, и условия жизни в лагерях становились все тяжелее»: лагерное население влачило «свое жалкое существование в совершенно невыносимых условиях», работало по 12–14 часов в сутки. При этом у «отдельных заключенных», как осторожно отмечали составители документа, крепко засела мысль о том, что их здоровье и жизнь нужны постольку, поскольку нужна их рабочая сила.

Пытаясь объяснить причины своего протеста, авторы документа ссылались на беспросветность и бесперспективность такого существования: нереальные сроки наказания и их логический конец — болезнь, инвалидность и смерть в неволе, в лучшем случае — высылка после отбытия срока. Поэтому подавляющее большинство тянет свою лямку «с ропотом, в ошибочной надежде на какие-либо мировые события». Заключенные, писавшие обращение к высшей власти, понимали, что ГУЛАГ при Сталине стал настолько большим и настолько перегруженным «созидательными» функциями, что им давно уже невозможно управлять как обычной тюрьмой: «мы поняли, что мы являемся значительной частью производительных сил нашей социально-экономической формации, а отсюда имеем право предъявить свои справедливые требования, удовлетворение которых в настоящий момент является исторической необходимостью». В свое время, считали заключенные, практика управления огромной сферой принудительного труда привела de facto к созданию извращенных форм лагерного «самоуправления» — использованию в качестве проводников начальственных распоряжений и социальной опоры «обслуги», в большинстве своем состоявшей, из стукачей, и «сук». Оказывая помощь лагерной администрации в деле соблюдения режима, эта группа заключенных «с целью выслуживания перед начальством превращалась в банду насильников и убийц. Эти „блюстители порядка“ не останавливались ни перед какими преступлениями (избиение, подвешивания, убийства)». Ответом были вражда и ненависть остальных заключенных, в конце концов, вылившаяся в террор против стукачей в особых лагерях и «войну» «воров» с «суками» в обычных ИТЛ. Почувствовав недостаточность или ослабление рычагов воздействия на лагерное население, лагерная администрация попыталась опереться «на отдельные группировки, беря в основу национальный признак, разжигая национальную вражду и ненависть. Были случаи, когда отдельные представители оперчекистского аппарата вручали холодное оружие доверенным лицам для расправы и терроризации неуголовного элемента».

Обращение заключенных Горлага к высшим властям было пропитано надеждой на то, что «верхи» узнают, наконец, правду о положении в лагерях, попытками истолковать в свою пользу исходившие сверху политические сигналы (амнистия, выступления советского руководства в печати о социалистической законности), тоской по разрушенным при Сталине патерналистским отношениям между народом и властью: «Мы хотим, чтобы с нами говорили не языком пулеметов, а языком отца и сына». К этой патриархальной риторике заключенные добавляли вполне современные аргументы о том, что ГУЛАГ изжил себя, стал пережитком прошлого. Они требовали «пересмотра всех без исключения дел с новой гуманной точки зрения», «признания Незаконными всех решений Особого совещания как неконституционного органа».[104]

«Нам этого мало!»

В Горном лагере еще тлели очаги сопротивления, в другом особом лагере — Речном, расположенном в районе Воркуты, уже вспыхнули новые волнения, совпавшие по времени с восстанием в Восточном Берлине. Политическое «совмещение» и синхронизация столь значимых событий фактически возводили контроль над ГУЛАГом в разряд глобальных проблем выживания советского режима в целом. Подавление выступления в Речлаге также было основано на необычном сочетании жесткости, уступок и широкомасштабных обещаний «московской комиссии». Частичное выполнение этих обещаний запустило процесс, разрешившийся спустя год наиболее ожесточенным выступлением заключенных особых лагерей — забастовками и восстание в Степлаге (май — июнь 1954 г.).

Еще в марте 1954 г., т. е. за два месяца до начала волнений в Степном лагере, руководители лагерных администраций на совещании начальников особых лагерей попытались выразить смутное ощущение накатанной колеи, по которой, как они чувствовали, с весны 1953 г. двигались лагеря. Начальник Озерного лагеря, куда из зараженных вирусом неповиновения лагерей попала часть зачинщиков, говорил о том, что вновь прибывшие заключенные «чувствуют себя „победителями“, поскольку они добились того, что им „комиссия многого наобещала“». Временное спокойствие в лагере он связывал только с тем, что «контингент» ждет каких-то серьезных изменений в своей судьбе. Генерал-майор Деревянко, начальник Речного лагеря, тоже жаловался на «московскую комиссию», работавшую в лагере во время волнений. Обещанный пересмотр уголовных дел и изменения в уголовном кодексе были восприняты заключенными как «очередная победа». Она не удовлетворила полностью их требований, но «они почувствовали, что можно таким путем добиться большего»., Неудовлетворенные ожидания, по оценке Деревянко, были чреваты новой вспышкой забастовок, «саботажа», а также перехода организованного лагерного подполья к методам диверсий и террора. Генерал явно давал понять своему начальству: «надо бы как-то решить вопросы, которые были в свое время авансированы комиссией»,[105] иначе за стабильность обстановки в особых лагерях ручаться нельзя.

Если рассматривать волнения в особых лагерях как единую и последовательную цепь событий, а именно так воспринимали массовые забастовки и неповиновения в Москве, то динамика этого процесса выглядит следующим образом. Начав с протестов против произвола, жестокости, убийств заключенных в лагерях, т. е. фактически потребовав от лагерной администрации «простого» выполнения действующих нормативных документов по режиму содержания, руководящие «комитеты», «штабы» и «комиссии» стали требовать изменения самих действующих норм и требований режима (перевод на режим ИТЛ, свобода передвижения и общения в зоне, восьмичасовой рабочий день и т. п.). В конце концов (и очень быстро) были выдвинуты требования изменить основополагающие принципы репрессивной политики: массовый, пересмотр дел, сокращение сроков наказания, полная или частичная реабилитация или амнистия. Иногда дело доходило до ультимативных требований об освобождении из-под стражи всех заключенных и перевода их на вольное поселение.[106]

Официальные документы отмечали эскалацию требований заключенных — как в рамках отдельных лагерей, так и в развитии конфликта с «особым контингентом» в целом. Другими словами, каждое новое массовое выступление в особых лагерях начиналось с выдвижения все более жестких требований. Превентивные уступки по режиму содержания, простое предоставление льгот не остановили развития конфликта ни в одном из особых лагерей. Ответ заключенных сводился к короткой максиме: «Нам этого мало!».[107]