Татьяна Бобровникова - Цицерон

• Название: Цицерон
• Автор: Татьяна Бобровникова
• Издательство: Издательство АО «Молодая гвардия».
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-235-02933-Х

Книга посвящена Марку Туллию Цицерону (106—43 до и. э.), одному из наиболее выдающихся людей в истории Античности. Его имя давно уже стало нарицательным. Гениальный оратор и писатель, чьи произведения послужили образцом для всех последующих поколений, мыслитель и философ, государственный деятель, он был еще и удивительным человеком, готовым пожертвовать всем, в том числе и собственной жизнью, ради блага Римской республики. Автор книги с огромной любовью пишет о своем герое, представляя его в первую очередь творцом, интеллигентом в наиболее полном и глубоком смысле этого слова — интеллигентом, которому выпало жить в дни тяжелейших общественных потрясений, революции и гражданской войны.

_{Автор выражает глубокую благодарность В. О. Бобровникову за огромную помощь в работе над книгой}

---

Очень ошибется тот, кто, прочтя последнюю фразу, вообразит, что перед ним всего только эффектная риторическая фигура упоенного собственным красноречием оратора. Нет. Для этих слов были иные причины. Причины грозные и страшные. Силы демократии со всех сторон шли на приступ Республики. И Цицерон чувствовал себя одиноким борцом, со всех сторон осажденным в той самой крепости, которую он только что с таким трудом взял.

«Год крови» Первая битва — аграрный закон Сервилия Рулла

В бурные дни принял Цицерон римскую державу. Республика похожа была на лес перед грозой, когда вся природа замерла в напряженном ожидании и слышатся отдаленные глухие раскаты. Отовсюду надвигался ужас. У всех вдруг появилась странная уверенность, что новый взрыв революции, взрыв, которого давно с таким трепетом ждали, грянет именно в этом году. По городу ползли зловещие слухи. На валютном рынке царила паника. По рукам ходили мрачные пророчества. Падающие звезды, таинственные ночные огни на западе, неожиданные удары грома, землетрясения — все вещало что-то страшное в грядущем. Все вычисления астрологов и предсказателей с неумолимой точностью указывали именно на этот год. Гаруспики объявили, что год этот будет годом крови (Сiс. Agr., II, 8; Sail. Cat., 47; Cic. Cat. III, 18).

— Я прекрасно понимаю, в каком виде я получил наше государство, — говорил Цицерон, — всюду… крайний страх, всюду призраки бедствий и ужасов (Agr., II, 8).

По выражению оратора, со всех сторон на Республику шли враги и рыли подкопы (Agr., I, I). На первый взгляд казалось, что все это были люди, ничем не связанные между собой, даже не знавшие планов друг друга, и действовали они совершенно разрозненно и самостоятельно. Просто в этот год почему-то все мятежные и разрушительные силы активизировались. Но в римском сенате считали иначе. Отцы были уверены, что за всеми этими революционными отрядами стоит некий единый генеральный штаб. И возглавляют его два человека, которые и дирижируют смутой, сеют всюду страх, вербуют и ведут в бой полки. Этим двум людям суждено было сыграть и в жизни нашего героя, и в жизни Рима роковую роль. То были Цезарь и Красс[59].

И вот этот великий штурм должен был отбить Цицерон. И отбить в одиночку. Он не доверял ни аристократии, ни легковерным и ветреным квиритам. Он знал, что в самом сенате есть враги и лазутчики. Что же касается его коллеги, второго консула Антония, то этот слабый, абсолютно никчемный человек не был ни на что способен. Вдобавок он по уши увяз в долгах. Еще до выборов Квинт писал брату: «Антоний боится даже собственной тени» (Comm, pet, 9). Он смутно догадывался о надвигающихся событиях и был бы счастлив вступить в любой заговор, лишь бы избавиться от долгов. Довериться такому человеку хоть в чем-нибудь было чистейшим безумием.

Но в эту страшную минуту Цицерон не только не пал духом. Нет. Он преисполнился какого-то необыкновенного воодушевления, он ощущал необычайный прилив сил. С детства он горячо и пламенно любил Рим. В мечтах своих он представлял, как спасет Республику от смертельной опасности. И спасет, конечно, не с помощью грубой силы, а только с помощью разума и СЛОВА. Смертельная опасность пришла. Теперь его час настал.

— Пусть среди этой тревоги, среди этого внешнего и внутреннего разлада внезапно воссияет для римского народа, точно светоч среди глубокого мрака… слово консула, — говорил он в этот критический момент (Agr., I, 24; курсив мой. — Т. Б.).

Итак, он, не теряя ни минуты, обратился против первого отряда штурмующих. Во главе него стоял народный трибун, некий Сервилий Рулл. Он принадлежал к породе пламенных демократов, а Цицерон, откровенно говоря, терпеть не мог этот сорт людей. Рулл — вернее, верховный штаб, чью волю он выполнял, — задумал реформу неслыханную и грандиозную. О подобном предприятии Рим еще не слышал. Было объявлено, что разом будет решен вековой аграрный вопрос; мало того, все социальные проблемы Республики. Суть закона состояла в следующем. Предполагалось продать всю общественную землю (ager publicus) в Италии{32}, Сицилии, Азии, Македонии, Испании и Африке в частные руки, а на вырученные деньги купить у частных же владельцев землю в Италии и раздать ее неимущим. Все это великое предприятие должна была осуществить комиссия из десяти человек — децемвиров, которые будут избраны под председательством все того же Рулла[60]. Децемвиры на пять лет получали преторские полномочия, судебную власть, а кроме того могли командовать войском.

Смысл закона был ясен Цицерону как день. Он давал на пять лет почти неограниченную власть, армию и поистине колоссальные суммы денег в руки нескольким людям, которые были абсолютно бесконтрольны и никому не подотчетны. Предполагалось, очевидно, что во главе комиссии встанут Цезарь, Красс и сам Рулл.

Закон воодушевил Антония. Ему захотелось самому войти в число десяти. Вот почему Цицерон решил прежде всего стреножить не в меру ретивого коллегу. И он сделал поистине великолепный ход. Надобно сказать, что один из консулов оставался в Риме, другой получал в управление богатую провинцию Македонию. Вопрос должен был решить жребий. И можно себе представить, как хотелось бы заговорщикам, чтобы из Рима уехал Цицерон; и как мрачно глядел на коллегу Антоний, дрожа при мысли, что богатая синекура может ускользнуть! И вдруг Цицерон заявил, что слишком уважает коллегу, а потому добровольно уступает этому добродетельному и достойному мужу провинцию. Антония потрясло такое великодушие. Он рассыпался в благодарности и с тех пор считал себя неоплатным должником Цицерона. «Этим благодеянием он заставил Антония словно наемного актера играть при себе вторую роль на благо и спасение Республики. Прибравши Антония к рукам, Цицерон тем решительнее двинулся против тех, кто лелеял мысль о перевороте» (Plut. Cic., 12).

1 января, не теряя ни часа, Цицерон созвал сенат и тут же в своей «тронной» речи обрушился на Рулла и его закулисных вдохновителей. (О существовании их он упомянул, имен же благоразумно не назвал.) Он четко и ясно разъяснил, что будет, когда мир отдадут во власть бесконтрольной комиссии. «Начнем с того, что децемвиры будут разъезжать по всему миру… Они будут иметь право признавать государственной собственностью все, что им угодно». Последствия слишком ясны. Начнутся чудовищные злоупотребления, произвол, взятки, «позорнейшая торговля правами государств и имуществом людей» (Agr., 1, 9). Результатом всего этого будет полный развал и разруха в провинциях и взрыв ненависти к Риму. Само имя «римлянин» будет вызывать злобу (Ibid., I, 2). И что еще хуже — все эти страны будут обобраны до нитки.

«Разве вы не представляете себе, какой тяжестью лягут эти децемвирские переезды на все провинции, царства, республики, какой страх нагонят они на всех и… в какой обильный источник наживы обратятся?.. Начнут свои вселенские набеги эти децемвиры с их неограниченной властью, с их ненасытной жадностью» (Ibid., I, 8–9).

И потом. Разве не отвратительно, разве не позорно, что отцы и деды веками копили земли, завоевывали их пядь за пядью, чтобы оставить потомкам, и вдруг является этот бойкий Рулл и с истинно демократической широтой пускает все с молотка! Тут Цицерон вспомнил и великолепно обыграл одно небольшое обстоятельство. Оказывается, наш доблестный демократ уже спустил дотла отцовское наследство. Почему бы теперь не спустить и наследство Рима?

— Вы увидите, как этот бесшабашный кутила переворачивает вверх дном все наше государство, как беззаботно растрачивает он оставленные нам предками владения, как он, промотав отцовское имущество, собирается теперь подвергнуть той же участи достояние народа (Ibid., I, 2).

Хорошо. Пойдем дальше. Вот наши законодатели продали земли всего мира. Какие же наделы они собираются купить? Ведь в Италии почва разная: есть плодородный юг, есть суровый север, есть болота, есть каменистые равнины, а есть прекрасный чернозем. Так где же они купят земли: в плодородной Кампании или бесплодной Апулии? У тебя столько денег, продолжал он, обращаясь к Руллу, что ты можешь скупить все — оптом и в розницу. Почему же ты не определяешь этой земли?

— Я и определяю, — угрюмо отвечал Рулл, — это будет земля в Италии.

— Замечательно точное определение, — резюмировал Цицерон.

И тут Рулл, окончательно запутавшийся, угодил, наконец, в расставленную ловушку.

— Мы этого не знаем, — заявил он, — мы купим только те земли, которые согласятся продать собственники.

— Прекрасно! — воскликнул консул. — Но позвольте спросить вас, а что, если вы не найдете охотников продавать свои земли? Что будет тогда с деньгами? Возвращать их в казну закон запрещает, требовать их с вас не дозволяет; итак, все деньги останутся у децемвиров (Ibid., II, 67–72).