Татьяна Бобровникова - Цицерон

• Название: Цицерон
• Автор: Татьяна Бобровникова
• Издательство: Издательство АО «Молодая гвардия».
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-235-02933-Х

Книга посвящена Марку Туллию Цицерону (106—43 до и. э.), одному из наиболее выдающихся людей в истории Античности. Его имя давно уже стало нарицательным. Гениальный оратор и писатель, чьи произведения послужили образцом для всех последующих поколений, мыслитель и философ, государственный деятель, он был еще и удивительным человеком, готовым пожертвовать всем, в том числе и собственной жизнью, ради блага Римской республики. Автор книги с огромной любовью пишет о своем герое, представляя его в первую очередь творцом, интеллигентом в наиболее полном и глубоком смысле этого слова — интеллигентом, которому выпало жить в дни тяжелейших общественных потрясений, революции и гражданской войны.

_{Автор выражает глубокую благодарность В. О. Бобровникову за огромную помощь в работе над книгой}

---

— Успело установиться убеждение… будто… нельзя добиться осуждения богатого человека, как бы ни были велики его преступления. И вот… в суд является в качестве подсудимого Гай Веррес, человек, заранее осужденный… за свою жизнь и поступки, заранее оправданный благодаря своему огромному богатству… Я привлек к суду разбойника в чине городского претора… Но если огромные богатства подсудимого возьмут верх над совестью и честью судей, — я достигну одного, будет доказано, что… государство лишено судей… Теперь все находятся в напряженном ожидании — они хотят убедиться, останется ли каждый из нас верным голосу чести и чувству долга… Вы будете судить обвиняемого, а римский народ — вас (I, 3; 47).

Затем он обернулся к Верресу, Гортензию и их друзьям.

— Я твердо решил не допускать в этом процессе перемены претора и судей. Я не позволю тянуть дело… Я не соглашусь, чтобы мне отвечали через сорок дней, когда… пункты моего обвинения успеют испариться из памяти… Место моей речи займут документы, свидетели, общественные и частные письма… Кто не желает лишиться удовольствия выслушать связную речь, тот пусть подождет до второй сессии; теперь же… он поймет, что я должен был так поступить. Такова будет моя обвинительная речь в первой сессии. Итак я утверждаю, что Гай Веррес… отнял у сицилийцев 40 миллионов сестерциев. Это положение я докажу на основании свидетельских показаний, общественных и частных писем и городских депутаций… А пока я кончил (I, 33; 53–56).

С этими словами он указал на своих спутников. То была огромная разношерстная толпа — тут были сицилийцы, италийцы, римляне, мужчины, женщины и даже несколько детей с воспитателями. И вся эта огромная толпа явилась свидетелями против Верреса.

Выступление Цицерона произвело на его противников впечатление разорвавшейся бомбы. В отличие от Верреса Цицерон умел хранить свои планы в строжайшей тайне. Никто и подозревать не мог, что он решится на такой шаг. Растерянный защитник поднялся со своего места и начал было говорить, что обвинитель действует незаконно и наносит урон защите. Цицерон спокойно отвечал, что, напротив, ущерб наносится только ему самому — он жертвует своей ораторской славой, он отказывается от заготовленной речи и сам ужимает свое выступление. А в рамках обвинения он волен действовать как угодно. С этими словами он приступил к опросу свидетелей.

Здесь Цицерон во всем блеске обнаружил еще один свой замечательный талант. Он был великий мастер в опросе свидетелей, этой труднейшей части адвокатского выступления. Как искусный режиссер, направлял он их речи по нужному пути. Он умел так ставить вопросы, так их комментировать, с молниеносной быстротой сопровождать их такими выразительными и краткими репликами, что каждое показание начинало блистать как бриллиант. Порой сама сбивчивость и бессвязность их рассказа служила ему аргументом в их пользу. Она свидетельствовала о их волнении, страданиях, безыскусности. О, они буквально не могут говорить от всего пережитого! Часто какой-нибудь одной прочувствованной фразой, одним взглядом, полным скорби, он заставлял свидетеля заплакать. И тогда его омытое слезами лицо служило лучшей уликой для судей.

— Этот старец с всклокоченными волосами и в траурной одежде — это Стений Термитанский. Ты опустошил весь его дом… Этот другой, которого вы видите, — это Дексон; он не требует у тебя обратно того… что ты украл у него… несчастный отец требует, чтобы ты вернул ему единственного сына… Этот столь древний старик — Евбулид; на закате своих дней от отправился в столь дальний и трудный путь не с тем, чтобы получить обратно что-нибудь из своего имущества, а с тем, чтобы видеть тебя осужденным теми же глазами, которыми он видел окровавленную голову своего сына (II, 5, 128).

Наконец Гортензий пришел в себя и попытался было возражать, попытался сбить свидетелей, как обыкновенно делают адвокаты. Но его жалкие возражения буквально сметала лавина свидетельских показаний. «Я добился того, что в один тот час… подсудимый при всей своей дерзости, при всем своем богатстве… должен был проститься с надеждой». Он был «засыпан и задавлен обвинениями» (II, 1, 20). Наконец-то Цицерон был вознагражден за все муки — он видел, с каким неотрывным вниманием все глаза обращены на него; с губ срывались то сдавленные вздохи, то взрывы проклятий. Собиралась буря. Когда же речь пошла о казнях капитанов, послышались рыдания и всхлипывания. Цицерон вгляделся в толпу — и у судей, и у зрителей лица были мокры от слез (II, 5, 172). И тогда он заговорил о Гавии, римском гражданине, распятом на берегу моря. И тут слезы разом высохли. Народ заревел. Веррес побелел, встрепенулся и вскочил, дрожа как осиновый лист.

— Он не был гражданином! — завопил он в ужасе. — Он только называл себя гражданином! Он был шпион!

Но было уже поздно. Его слова потонули в неистовом реве толпы. Буря грянула. Народ в дикой ярости кинулся на Верреса. И тогда Глабрион вскочил и закричал, что заседание закрыто. Он не был другом обвиняемому, но свято чтил законы и считал, что дела не должны решаться кулачным правом. Под прикрытием ликторов и служителей Веррес помчался домой.

На другой день он на суд не явился. Было объявлено, что подсудимый внезапно занемог (II, 1, 20). Не явились и его именитые покровители. Они сгорали от стыда, что их втянули в такую грязную историю. Цицерон же продолжал опрос свидетелей до самых игр Помпея.

Оратор ликовал. Он победил! Однако это был еще не конец. Такие важные дела в Риме проходили в две сессии. Если речь шла о гражданской смерти, собиралось два суда с разным составом присяжных. И только после осуждения вторым судом дело считалось завершенным. И Цицерон лихорадочно готовился ко второй сессии. Он был так окрылен успехом, что заявил — если новый суд во главе с новым претором и купленными консулами оправдает Верреса, он не смирится. Он воззовет к старинному, почти забытому закону, созовет весь римский народ и ему вручит судебные полномочия (II, 5, 151). С беззаконием он не примирится!

— Советую поэтому людям, намеревающимся показать на этом подсудимом свое могущество или… свою ловкость в подкупе судей… быть осторожными, помня, что им придется предстать в качестве подсудимых, причем их обвинителем буду я, а их судьей — римский народ (II, 5, 183).

Он открыто бросил вызов власти денег.

— Вот уже много лет, как мы равнодушно смотрим на переход всех богатств, которыми некогда владели народы, в руки немногих людей; это наше равнодушие еще ярче освещается развязностью хищников (II, 5, 126).

Однако все это оказалось ненужным. Случилось из ряда вон выходящее событие. Второй сессии не было. Впервые в истории Рима. Веррес признал себя виновным и удалился в изгнание до второго суда. Он не дождался вступления в должность ни купленных за такие деньги консулов, ни претора{28}.

* * *

Дело Верреса вознесло Цицерона до небес. Сицилийцы были в бурном восторге. Они не знали, как выразить признательность своему мужественному защитнику. Они непременно хотели осыпать его золотом и самыми дорогими подарками.

Древний римский закон запрещал оратору брать деньги за свое выступление. Наградой ему должны были стать благодарность и уважение сограждан. И я не сомневаюсь, что ораторы старого времени этого закона не нарушали. Выступали они с судебными речами нечасто. Двигали ими жажда славы, дружба или ненависть. Каждая речь была для них новой ступенью на лестнице почета. Иное дело Цицерон. Он выступал чуть ли не ежедневно. Мы видим из писем, что он всегда занят либо подготовкой дела, либо выступлением. Это для него была настоящая работа, причем работа очень тяжелая. Трудно представить, что он не получал за нее гонорара. Кроме того, мы знаем, что наш герой был очень небогат, когда появился в Риме. Далее его имущество постепенно растет. И к 50-м годам он предстает перед нами достаточно состоятельным человеком. Между тем у него не было родовых имений, он не занимался коммерцией, торговлей, спекуляциями. Ясно, что единственным источником дохода была для него его адвокатская практика. Поэтому несомненно, что он брал деньги за свои речи. Но на сей раз он решительно отказался от всех подарков. Вероятно, ему казалось бесчестным брать что-нибудь у и без того ограбленных людей. Кроме того, такой отказ придавал всему делу еще большее благородство и красоту. А к этому оратор всегда был очень чувствителен.

Итак, дело Верреса было закончено. Между тем Цицерон приготовил уже пять речей, которые собирался произнести во второй сессии. Теперь они были не нужны. Их можно было уничтожить, как мы уничтожаем черновики и старые счета. Но Цицерон поступил со своими речами иначе. Он их опубликовал. Иногда современные историки с недоумением спрашивают, зачем он это сделал. Некоторые как будто даже видят в этом чрезмерное себялюбие и хвастовство. Другие возражают, что Цицерон сражался не с отдельным лицом, а с принципом. Ведь и по сю пору имя «Веррес» стало синонимом бесчестного наместника.