Владимир Бушин - Эоловы арфы

• Название: Эоловы арфы
• Автор: Владимир Бушин
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1983
• ISBN: ИБ № 2464. ББК 84Р7

Главные герои романа — К. Маркс и Ф. Энгельс — появляются перед читателем в напряженные дни революции 1848 года. И далее мы видим Маркса и Энгельса на всем протяжении их жизни — за письменным столом и на баррикадах, в редакционных кабинетах, в беседах с друзьями и в идейных спорах с врагами, в заботах о своем текущем дне и в размышлениях о будущем человечества, и всегда они остаются людьми большой души, глубокого ума, ярких, своеобразных характеров — людьми мысли, принципа, чести.

---

— Конечно, мы, очевидно, оказываем друг на друга влияние даже в таких вопросах. Что же касается нашего учения, — Энгельсу захотелось вернуться к оставленной теме и внести тут окончательную ясность, — то я не стану перед вами отрицать, что принимаю известное самостоятельное участие в его разработке. Но…

Вошла Лиззи.

— Я услышала, что тут читают стихи.

— Со стихами мы уже покончили, Лиззи. Сейчас речь совсем о другом. Призываю тебя в свидетельницы справедливости того, что я хочу сказать нашему молодому другу о его будущем тесте… То, что вношу я, дорогой Лафарг, Мавр может легко сделать и без меня, за исключением, может быть, двух-трех специальных областей. А то, что сделал он, я никогда не мог бы сделать. Маркс стоит выше, видит дальше, обозревает больше и быстрее всех нас, его единомышленников и друзей.

Лафарг вопросительно взглянул на Лиззи.

— Фред напрасно призвал меня в свидетельницы, — покачала она головой. — Я не берусь судить о таких вещах. Я только знаю твердо, что они не могут жить друг без друга.

— О женщина! — воскликнул Энгельс. — Мы только что так возвышенно говорили о вашем роде, и вот ты явилась, чтобы все опровергнуть… Нет, дорогой Лафарг, это не слепое восхищение. Я действительно всю жизнь играю вторую скрипку и чрезвычайно рад, что у меня такая великолепная первая скрипка. Особенно ясно это всегда становилось в кризисных ситуациях в дни революционного развития событий. В момент, когда надо действовать быстро, Мавр, как никто, умеет найти верное решение и тотчас направить удар в самое важное место. В спокойные времена случалось, что события подтверждали мою, а не его правоту, но в революционные — его суждение почти всегда безошибочно.

— Фред! Ты послушай, какую хулу изрыгает на меня этот неблагодарный человек! — В двери столовой появился Гумперт, а за ним его многолетний пациент.

— Да, — входя вслед за врачом, сказал Маркс. — Я утверждаю, что мой «Капитал» был бы окончен гораздо раньше, если бы он не давал мне от моих проклятых карбункулов мышьяк. Я от мышьяка глупею!

Всем стало смешно. И когда разошлись по своим комнатам, то еще долго улыбались, вспоминая жалобу Мавра.

Бракосочетание Лауры и Лафарга состоялось весной следующего года второго апреля. Маркс и Энгельс присутствовали при этом в качестве свидетелей. Но на свадьбе, которую справили восьмого апреля, Энгельс из-за неотложных деловых обстоятельств быть не мог.

Получив от Энгельса очередное письмо, Маркс позвал Лауру с Лафаргом и сказал им:

— Оказывается, ваша свадьба отмечалась повсеместно. Смотрите, что пишет Фред. — Он взял листок и прочитал: — «Свадьбу мы здесь тоже отпраздновали. И с большой торжественностью: собакам надели зеленые ошейники, для шести ребят был устроен званый чай, огромный стеклянный кубок Лафарга служил чашей для пунша, даже ежа напоили пьяным».

— Как это мило! — сказала Лаура.

А Маркс вдруг снова вгляделся в текст письма и воскликнул, видимо обиженный за своего зятя:

— Позвольте, почему Фред пишет «стеклянный кубок»? Он же хрустальный!

— Нет, Мавр, — бесстрашно глядя в глаза тестю, проговорил Лафарг. — Кубок действительно стеклянный.

— И вам это было известно?

— С самого начала, Мавр. Еще в Бордо.

— Да как же вы посмели морочить мне и Энгельсу голову?

— Я бы, конечно, мог сослаться на безумие влюбленного, но не делаю этого. Мои действия были совершенно сознательные. Я знал, что вам будет более приятно, если я подарю Энгельсу не стекло, а хрусталь, и вы больше расположитесь ко мне, что, в свою очередь, могло приблизить наш брак с Лаурой.

— Но Энгельс! — продолжал ужасаться Маркс.

— Энгельс, я это заметил, сразу понял, что кубок стеклянный. Как благородный человек, он промолчал об этом тогда и молчал еще семь месяцев. Но как человек, для которого истина дороже всего, он теперь, после свадьбы, разоблачил мою военную хитрость. Видимо, в воспитательных целях он хочет, чтобы мы с самого начала совместной жизни привыкали к сочетанию меда и дегтя.

— Как всегда, Фред поступил мудро, — решительно, но и с ноткой примирения в голосе сказал Маркс.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Энгельс сидел после завтрака в своем кабинете и листал газеты. Через полчаса ему надо идти в контору. Но до этого обязательно должно произойти некое замечательное событие, предвкушением которого он живет вот уже несколько дней. С треском распахнется входная дверь, послышится быстрый топот легких ног и с захлебывающимся от радости криком: «Ангельс! Ангельс! Где ты? Это я — Кво-Кво, китайский принц!» — в дом ворвется девчонка. Она вихрем пронесется по всем комнатам, как бы ища его, хотя прекрасно знает, что он ждет ее здесь, в кабинете; где-нибудь по пути громко чмокнет Лиззи и, наконец, подобно снаряду — дверь настежь! — ворвется сюда. Он выйдет из-за стола ей навстречу и удивленно спросит:

— Ты китайский принц Кво-Кво?

— Да! — звонко ответит она и яростно, отчаянно тряхнет густыми черными волосами.

— Это неправда, — сурово скажет он, — ты злой карлик Альберих из старой сказки.

— Да! — еще звонче крикнет она и еще отчаяннее тряхнет волосами.

— Нет, — совсем сурово, почти мрачно скажет он, — ты не китайский принц и не карлик Альберих, ты лондонская замухрышка Тусси!

— Да! Да! Да! — как галчонок, прокричит она и чуть не от порога кинется ему на шею, повиснет, прижмется лицом к бороде и заболтает в воздухе ногами. Потом он поставит ее на пол, поцелует в обе щеки и скажет:

— Ну, выкладывай…

Энгельс был уверен, что все будет именно так: этого требовал ритуал, освященный давней традицией. Как он возник, как сложился — они уже не помнили, но он существовал, и нарушить его не мог и не хотел никто, и уж менее всех — сам Энгельс, большой консерватор в делах житейских.

…До его чуткого слуха донесся звук открываемой двери, глухой говор, движение. Нет, это, конечно, не Тусси. Наверное, кто-то к жене. Он подумал, что посторонний человек может помешать пунктуальному соблюдению ритуала встречи, но тут послышалось, как дверь закрывают, все стало тихо, и он решил, что посетитель ушел. Энгельс вновь погрузился в состояние приятного ожидания встречи.

Скрипнула дверь в кабинет. Это, конечно, Лиззи — хочет сообщить, кто приходил. Но вдруг раздался голос, тихий и словно неуверенный в правомерности произносимых слов:

— Ангельс? Это я — Кво-Кво…

В ту долю секунды, когда Энгельс оборачивался, он с недоумением и даже, пожалуй, страхом подумал: что могло нарушить давнюю традицию?

В дверях стояла, конечно, Элеонора. Но это была уже не девчонка-сорванец, о которой сами родители, и Карл, и Женни, в один голос говорили, что тут ошибка природы, что на самом деле, в душе, она мальчишка, — перед Энгельсом стояла если еще не девушка, то уже и не девочка: женское существо, которому шел пятнадцатый год.

«Так вот что ломает давние традиции! — с грустью подумал Энгельс. — Их ломает время, их ломает жизнь. Может быть, теперь ее следует звать уже не Тусси, а Элеонора?» Но грусть в его сердце сладко мешалась с радостью встречи, с восхищением при виде того, как выросла младшая дочь Маркса за несколько месяцев, какой милой, очаровательной девушкой она становится.

Энгельс понял, что она уже не кинется, не повиснет на шее, и поэтому сам подошел к ней. Делая вид, словно ничего не изменилось, словно именно так они всегда и поступали, Энгельс и Элеонора взялись за руки, поцеловались и вышли в гостиную.

Неловкость первых минут скоро прошла — слишком близки были эти два столь разных человека и слишком дороги друг другу, чтобы радость встречи не захлестнула все остальное. Они обменялись первыми, самыми важными, новостями. Тусси передала ему цветочные семена — подарок сестры, Женни-младшей («Это специально для тебя дядя Иоганн прислал ей с мыса Доброй Надежды!»), и он, вздохнув, сказал:

— Ну, мне пора.

— Как? — изумилась Тусси. — Ты и сегодня, в такой день, в день моего приезда, пойдешь в свою распроклятую контору?

— А разве когда-нибудь было иначе с тех пор, как сразу после революции отец прислал меня сюда? — ответил он. — Вот уже почти двадцать лет изо дня в день Фридрих Энгельс-младший ходит в контору, если только он не за пределами Манчестера. Дело есть дело. И я считаю, Тусси, что если ты за него взялся, то обязан освоить не хуже других и исполнять, как должно. Но сегодня, Тусси…

Лиззи подала сапоги; скинув туфли, он стал натягивать эту свою служебную официальную обувь; сегодня она почему-то плохо слушалась его, он кряхтел, нетерпеливо подергивал головой, а когда наконец обулся, глубоко вздохнул, расправил грудь и, звонко притопнув сперва правым, потом левым сапогом, радостно закончил:

— …В последний раз!

— Что? — не поняла Тусси.