Мария Дмитриенко - Веласкес

• Название: Веласкес
• Автор: Мария Дмитриенко
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1965

Происходил из небогатой дворянской семьи. Учился в Севилье у Ф. Эрреры-Старшего и у Ф. Пачеко (1611-17), на дочери которого Хуане Миранде, женился в 1618. В 1617 получил звание мастера. Работал в Севилье и Мадриде, куда переехал в 1623, назначенный придворным художником с исключительным правом писать портреты короля. Занимал различные должности при дворе Филиппа IV, вплоть до гофмаршала двора в 1652; в круг его служебных обязанностей, отнимавших много сил и времени, входила организация всех празднеств, приемов, убранство дворцовых покоев, а также пополнение королевских собраний произведениями искусства. Превосходя современных ему испанских художников не только творческим диапазоном, но и смелостью и новизной художественных решений, Веласкес писал картины на жанровые, мифологические, исторические, религиозные сюжеты, портреты, пейзажи. Человек высокого нравственного благородства, он был назван современниками «художником Истины».

---

Впервые попав во дворец, Веласкес был поражен тем, что среди работ Алонсо Санчеса Коэльо, писавшего потомков грозного Филиппа II, множество полотен, объединенных общим названием «труанес» — шуты. Короли заказывали придворным художникам портреты живых игрушек, а потом приказывали размещать их рядом со своими на стенах дворцов. Нелепые прихоти государей исполнялись. Со стен Альказара смотрела на мир доброю сотнею глаз армия калек, идиотов, карликов и шутов. Жалкие крошечные фигурки, уродливые лица выгодно оттеняли горделивые фигуры королей. Сопоставление таких полярных противоположностей невольно наводило на мысль о совершенстве венценосных особ. Но зоркие наблюдательные глаза художника угадывали в этом великое противоречивое единство, заключенное в понятии «человек». Он, глядя на портреты, сопоставляя их, видел не короля и карлика-слугу, а людей. От таких сравнений короли выигрывали мало.

Маэстро встречал труанес при дворе каждый день. Нередко они сами заходили в его мастерскую и подолгу наблюдали за работой. В такие моменты дон Диего имел возможность исподволь наблюдать за ними. Видел он многое: глубокие человеческие переживания, душевные муки, спрятанные под маской извечного шутовства. Обиженный природой и социальной несправедливостью, подвергаясь каждодневному глумлению, каждый из этих человечков вырабатывал свой собственный стиль, свое отношение к окружающим. На вооружение для защиты бралось все: жалкие гримасы и слезы, едкий ответный смех и мелкие пакости в пределах «дворцового этикета». Карликам приходилось быть изобретательными.

Шуты и карлики зачастую при дворе исполняли не только роль веселителей их королевского величества. Это были люди, которые благодаря своему шутовскому положению могли говорить все, что вздумается. Безнаказанно они передавали сплетни, шпионили, от их поведения иногда многое зависело.

Вот почему, случалось, испанская аристократия и вельможи наперебой льстили им, рассчитывая в будущем на милость их государей.

В мастерской художника уродцы быстро осваивались и чувствовали себя спокойно. Они то вступали с Парехой в длинные рассуждения о том, может ли расти дерево вверх корнями, то заводили серьезные разговоры о преимуществах испанского и английского флотов, приводя такие веские доводы, которым могли позавидовать специалисты. Глядя на них в такие минуты, Веласкес думал о том, сколько человечного в их деяниях и поступках и как не вяжется шутовской наряд с логичностью их мышления. Не чувствуя себя предметом насмешек, карлики преображались. Их физические недостатки словно исчезали, становились незаметными. Так, пожалуй, выглядят артисты после спектакля, когда грим еще покрывает их лица, одежды напоминают о недавних событиях, а речь уже перестала быть заученными монологами сценичных героев.

Дон Диего решил написать галерею портретов этих несчастных. Предложение короля пришлось как нельзя кстати. Никто не будет мешать. А он напишет их не рабами, а людьми. Нет, не смех будут вызывать портреты, зрители не найдут в них карикатурно-смешного.

Первым из этой серии появился на свет портрет Хуана Австрийского.

Обычно во дворце шут Хуан расхаживал в богатом костюме придворного. За внешнее сходство со своим дядей, победителем при Лепанто, король прозвал его Хуаном Австрийским. Веласкес видел портрет настоящего дона Хуана работы Коэльо. Он стоял во весь рост, изображенный на фоне морской битвы. У его ног лежали воинские доспехи. Маэстро пришла в голову мысль изобразить шута точно в такой же позе и обстановке. Но какая разница была между ними!

Нетвердо стоял «дон Хуан» среди воинских атрибутов, опираясь вместо жезла на палку, и не вязался богатый костюм и украшенная перьями шляпа с сутулой кривоногой фигурой шута. Потускневшие глаза смотрели неуверенно, под усами угадывалась полуулыбка. Хилое существо пыталось иронизировать над своею ролью шута или, может, над теми, кто пытался смеяться над ним. Кто знает?!

Следующим из маленьких обитателей королевских покоев Веласкес должен был писать Эль Примо. Загрунтованное полотно ждало уже первого сеанса, когда в мастерскую влетел запыхавшийся Николазито.

— Маэстро! В Каталонии восстание!

Да, в Каталонии началась гражданская война, как это и предвидел Диего де Аседо. Крестьяне не выдержали бесчинств наемных войск, стоявших у них на постоях. Горцы Ампурдана первыми дали бой. По всей провинции распространились листки с призывом к восстанию. А 22 мая 1641 года перед главными воротами Барселоны появилась трехтысячная толпа крестьян. Через пять дней город был взят. Это случилось в день dia de corpus — праздника тела господнего. Вице-король граф Санта Колома был убит. Организаторы восстания собирали силы, чтобы дать решительный бой королевским войскам и провозгласить Каталонию отделенной и независимой. А за их плечами все яснее вырисовывалась фигура в красной кардинальской мантии, то всесильный Ришелье плел политические интриги против своей южной соседки.

Сначала при дворе о восстании говорили в пренебрежительном тоне — сегадорское[46]. Но когда оно охватило всю провинцию и возникла угроза, что за Барселоной последует Сарагосса, король не на шутку встревожился: Испании грозила опасность потерять такие огромные и плодородные земли! Спешно снаряжались войска. Его величество сам решил командовать карательной экспедицией. Двор напоминал осажденную крепость. Везде слышался лязг оружия, придворные словно позабыли про свои обязанности и с утра до ночи обсуждали планы военных операций. В Мадрид со всей Испании стекались идальго, готовые шпагой служить своему королю Герцог Оливарес передал маэстро волю короля: он тоже должен собираться. Как всегда, вместе со своим хозяином и учителем готовился в путь и Хуан Пареха. Странно было видеть среди дорожных вещей и шпаг аккуратно свернутые холсты, набор кистей, краски, походный мольберт.

Все были давно в сборе, а король не спешил. Им вновь вдруг обуяла жажда политической деятельности. Он словно почувствовал свой долг перед страной и, проснувшись после сна, спешно взялся за изучение давно заброшенных дел. Епископ Гальсеран Альбанель, очень влиятельная личность, наставник Филиппа IV со времен, когда тот был еще принцем, опять всплыл на политическом небосводе королевства. Он, выходец из Барселоны, стал непосредственным советником короля.

В письмах к его высочеству била тревогу и монахиня Мария де Агреда. Высшие чиновники и люди, заинтересованные в оздоровлении общественной жизни, настойчиво повторяли королю о грозящей государству опасности.

Торжественная кавалькада выступила из Мадрида лишь в апреле 1642 года. В королевской свите находился Эль Примо, и это очень радовало художника. Они продвигались по земле, по которой незадолго перед тем прошло карающее войско. Земля, истерзанная, лежащая в пепелищах, казалось, навсегда потеряла способность плодоносить. В воздухе пахло гарью. На площадях догорали костры, в которых еще чернели кости непокорившихся и отдавших предпочтение смерти каталонцев. Жестокая жизненная правда внезапно вторглась в спокойный быт маэстро, заставляла не спать по ночам, требовала ответов на вопросы, от которых волосы поднимались на голове дыбом. В такой обстановке совсем невозможно было писать. А тут еще кардинал Борха!

Гаспар Борха был удивительно пронырливым и жестоким человеком. В истории его имя связано с рядом весьма интересных дел. Король не раз посылал его улаживать дипломатические дела, когда ему приходилось «воевать» с Римской курией. Ватикан наложил запрет на книгу Галилея — к Урбану VIII помчался посланный Борхи с «просьбою» Филиппа не вмешиваться в испанские дела. Папа уступил, и «Диалоги» Галилео Галилея (1632) увидели свет. Последние четыре года Борха, возвратясь из Рима, неотступно находился при дворе. Кардинал принадлежал к дворцовой группировке, которая считала, что пламя мятежа можно погасить лишь потоками крови. Его преосвященство был страшен, проклиная каталонцев. Сначала дон Диего избегал общества столь влиятельного человека, но однажды несказанно удивил Пареху, заявив, что завтра начнет писать кардинала.

В дни кочевья, как охарактеризовал Пареха их жизнь, был завершен портрет карлика Эль Примо. Маэстро написал его сидящим на огромном сером камне. За спиной простирался волнистый пейзаж, а над головой в безнадежно сером небе собирались тяжелые тучи. С трагической серьезностью смотрит карлик прямо перед собой, на его некрасивом лице печать мудрости и душевной чистоты. Возле него — огромная книга. В сравнении с нею фигурка Аседо кажется еще более крошечной. От полотна веяло таким одиночеством, что Пареха не мог смотреть на него равнодушно.

В Мадриде между тем происходили большие перемены. Худо приходилось всесильному Оливаресу. Король все больше был недоволен проводимой им политикой и постепенно удалял его от дел. Невзлюбила графа-герцога королева. Обстоятельства складывались так, что Оливарес вынужден был подать в отставку. Двадцать два года стоял он у руля Испанского государства, и почти все это время страна находилась в состоянии войны с другими державами.