Петр Заводчиков - Девичья команда. Невыдуманные рассказы

• Название: Девичья команда. Невыдуманные рассказы
• Автор: Петр Заводчиков
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1975

О девушках-минерах, об их команде, имевшей кроме обычного снаряжения и оружия еще и живой инвентарь — собак, рассказывает эта книга.

«Девичья команда» — не история, не мемуары. Это живые рассказы о жизни на войне, где все шло рядом — труд и подвиг, самопожертвование и любовь.

---

Так Дмитрий Белов потерял Машу. Он писал в эвакогоспиталь, но не получал ответа. Тогда он стал ждать писем: если она жива, то обязательно напишет. Но она не писала. Потом стал писать Машиной сестре. Может, та что-нибудь знает? Но Машина сестра тоже не отвечала. Не раз ему приходилось слышать горестное:

— Видно, умерла твоя Маша, такие ранения…

Он упрямо мотал головой:

— Не могла она умереть. Я уверен, найдется.

Но Маша не находилась. Никакой весточки не получал от нее Белов. Будь он в Ленинграде, может, отыскал бы способ что-либо узнать. Но вот как-то его вызвали в штаб части.

— Человек вы, сержант, заслуженный, грамотный, — сказали ему. — Командование считает, что вы будете хорошим офицером. Посылаем вас на учебу в Ленинградское инженерное училище. Только оно теперь эвакуировано в Кострому. Получайте командировочное предписание, литер и отправляйтесь.

Из Костромы он продолжал искать Машу, писал ее сестре, писал в часть, писал по каким-то еще адресам. Все было напрасно.

А Маша долго лежала в госпиталях. Врачи залечили ее перебитую руку, ноги, мелкие ранения, ожоги. Они выходили ее, но рана в гортани была слишком тяжелой. Маша выжила, только дышала и говорила она с помощью вставленной в горло серебряной трубки.

Некоторые письма Белова доходили до нее. Она читала их, перечитывала и долго плакала в подушку. Решение ее было неизменным — она не хочет, чтобы он видел ее калекой, чтобы из жалости связал свою судьбу с ней. Пусть лучше думает, что она умерла…

Она выписалась из госпиталя и поступила на завод, с которого ушла в армию в 1942 году. А письма из Костромы все шли, тревожные, умоляющие. Она читала эти письма вместе с сестрой Ниной, вместе плакали. Сестра уговаривала ее:

— Надо кончать эту муку. И он страдает, и ты. Напиши всю правду.

Белов получил от Маши коротенькое письмо уже после войны, в августе 1945 года. Да, она жира, но стала инвалидом, все изменилось, и не надо вспоминать о прежнем. Счастья, которого они ждали, не будет, оно убито на войне.

Однако слишком дорога была она Дмитрию, чтобы он теперь отступился. Белов приехал в Ленинград и нашел ее. Он ничего не хотел слышать: он любит ее, она одна ему нужна, и все это глупости, что она инвалид, даже и не заметно.

Они поженились через год, а еще через два года родился сын Саша. Они жили счастливо, хотя счастье это не было спокойным. Армейская судьба бросала Белова, сперва лейтенанта, потом капитана, потом подполковника, то в Одессу, то в ГДР, то в другие края. Надо было покидать насиженные места и привычную работу, расставаться с близкими и друзьями, но все равно долгие годы они были счастливы.

Болезнь скосила Машу молодой — в сорок лет с небольшим. Болезнь эта была последствием старого ранения. Но годы свои она прожила красиво, а сколько кому отмерено, никто заранее не знает. И остался от ее жизни добрый след, и сын сохранит не только солдатский орден Славы, которым была награждена на фронте минер Маша Яковлева. Он будет помнить прямого, чистого, мужественного человека — мать, и этот образ поможет ему на жизненном пути.

ВОЗВРАЩЕНИЕ НИНЫ БУТЫРКИНОЙ

Товарищ лейтенант, вас вызывают.

Егор Сергеевич поднял голову от донесения:

— Кто?

— Девушка какая-то, — доложил дневальный.

Егор Сергеевич отложил блокнот и пошел к дверям. На пороге барака к нему бросилась девушка в гимнастерке:

— Товарищ старшина, ой, нет, товарищ лейтенант!

Она схватила его за руку, обняла, и Петров уже не слышал слов, только всхлипывание.

— Бутыркина? Нина?

Он немного отстранил ее, оглядел. Маленькая, худая, мальчишка-подросток, да и только. Как будто стала еще меньше, чем когда пришла в часть в блокадном сорок втором году.

— Ну-ну, а слезы зачем? — говорил Петров. — Ведь живая, ведь на своих ногах!

— Да я от радости. — Ее голос прерывался. Она вытерла рукой слезы и сделала несколько шагов по двору. Петров видел, как она старается не хромать, и все равно припадает на одну ногу.

— На своих, да не совсем…

— Откуда ты? — спросил Петров.

— С Большой земли, — сказала Нина и поправилась: — Из тыла, — потому что Ленинград сам уже был Большой землей, за полгода до того освободился от блокады. — Сегодня приехала. Как в мирное время, прямо на Московский вокзал. И сразу в часть, повидать вас всех. Домой даже не заходила.

Нина показала на вещмешок, висевший, за ее плечами, и стала сыпать вопросами: как девочки, все ли живы, где сейчас?

Она спрашивала и спрашивала. Петров отвечал и никак не мог отвести взгляд от ее ноги в тяжелом неуклюжем башмаке. Проклятая война, вот что сделала с девчонкой…

Нина Бутыркина подорвалась в первый же день, сразу, как вышла на минное поле. Всего и сделала несколько шагов. Егора Сергеевича это мучило до сих пор: не научил как следует, что ли? А ведь Бутыркина была хорошим бойцом. Она несла службу связной, бывало, по нескольку раз в день пробиралась с КП от Средней Рогатки к Петрославянке и к Московской Славянке на передовую. Потом возила раненых через Неву, когда прорывали блокаду. Она научила свою упряжку двигаться ползком: огонь был такой, что и собаки в рост идти не могли — надо было припадать к снегу. А все-таки раненых вывозили. Она одна эвакуировала с поля боя сорок с лишним человек.

Минное дело знала как будто хорошо. Петров часто спрашивал ее, проверял на занятиях, даже ставил в пример другим. И вот надо же, подорвалась на первой мине. Петров долго винил себя в этом. Но разве в его силах было оградить девушек от той смертельной опасности, которая неотступно идет рядом с минером?

Сама Нина плохо помнила, как все произошло. Только двинулась вперед со щупом, и вдруг ее ударило, швырнуло. Кто-то пронзительно закричал рядом. Потом уж шли обрывки воспоминаний. Девушки несли ее. Они были в одних нательных рубахах из желтоватой бязи с тесемками под самым горлом. Нина не сразу сообразила: гимнастерки они сняли и связали вместе, чтобы нести ее на этих самодельных носилках. Сознание то возвращалось, то снова покидало ее. И было даже лучше, когда покидало, потому что возвращалось оно вместе с непереносимой болью. Точно огнем жгло ноги, все тело ломило.

Она помнила, как ее пронесли мимо землянок. Кажется, еще перевязали в санчасти. Может быть, она это сознавала, может, просто знала, что так должно быть. В ее карточке записали, что ступня одной ноги раздроблена, вторая ранена. И, кроме того, контузия. Мина, на которой подорвалась Бутыркина, была небольшая, противопехотная, но от взрыва сработало еще несколько мин, и взрыв получился сильный. Перевязка отняла последние силы. Нина снова впала в беспамятство и очнулась только на операционном столе.

Операция была долгой, одну ступню ампутировали, другую зашили. Когда Нина очнулась, это было уже позади. Ее подняли, чтобы положить на каталку.

— Вот и нет моей ноги, — сказала она и опять лишилась сознания. У нее был тяжелый шок, врачи трое суток бились с ней и уже теряли надежду.

Она открыла глаза и увидела майора медицинской службы. Он сидел возле койки, держал ее за руку. Лицо у майора стало радостным, даже счастливым.

«Чему он радуется?» — удивилась она. Ведь этого майора Нина видела в первый раз.

— Ну, девушка, теперь будете жить долго. Благодарите свое сердце, — сказал врач.

Нина ничего не ответила, только чуть подвигала губами. Она не знала, что сказать, да и не было сил.

Майор обещал, что она будет жить долго, но поправлялась Нина очень медленно. Ей давали лекарства, носили на перевязки. Она ждала перевязок со страхом, была слишком слаба, чтобы переносить эту муку, ее организм был очень ослаблен — не прошла даром блокадная зима.

Три недели она пролежала в ленинградских госпиталях, и ей предстояло еще долго лежать, а на фронт вернуться она не могла и вовсе. Потому ее не оставили в Ленинграде, а погрузили в санитарный поезд, и начался бесконечный путь. Везли на машине через Ладогу, потом в поезде. Поезд был огромный — тридцать пять набитых ранеными вагонов, — и двигался он три недели, колесил по стране через Вологду, Урал, Среднюю Азию к Каспийскому морю. Персонал сбивался с ног. В пути удавалось сделать только самое необходимое. Санитарный поезд все-таки не больница.

Нина не могла жаловаться на недостаток внимания. Она была единственной девушкой во всем огромном эшелоне. О ней заботились не только врачи и сестры. Раненые собирались возле ее койки, старались развеселить, рассказывали смешные истории, пели песни, угощали чем могли. Проснувшись, она находила на своей койке то конфету, то печеную картошку, а то и арбуз.

Но чувствовала она себя очень плохо. Началось нагноение, резко подскочила температура. От слабости, от лихорадки и от постоянных неотпускающих болей она то тихо плакала, то теряла сознание.