Паскаль Киньяр - Carus,или Тот, кто дорог своим друзьям

• Название: Carus,или Тот, кто дорог своим друзьям
• Автор: Паскаль Киньяр
• Издательство: Азбука
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-389-02956-9

Паскаль Киньяр — блистательный французский прозаик, эссеист, переводчик, лауреат Гонкуровской премии. Впервые на русском языке роман Киньяра «Carus, или Тот, кто дорог своим друзьям», получивший Премию французской критики.

Действие романа происходит в 70-х годах прошлого века. Герой романа — музыкант А., страдающий тяжелой депрессией. Но его жена и пятеро друзей — старый коллекционер-букинист, торговец китайскими раритетами, преподаватель-филолог, женщина — музыкальный критик, знаток грамматики — ярый защитник чистоты языка — трогательно заботятся о нем, стараясь вернуть А. былую энергию и радость жизни. Обо всех событиях мы узнаем из дневника, который один из персонажей ведет почти каждый день в течение года. И мало-помалу его хроника незаметно приобщает читателя к этому тесному кружку эрудитов, к их совместному музицированию, интереснейшим дискуссиям, ссорам и примирениям, так что он начинает чувствовать себя своим в их обществе. И вместе с ними учится любви, состраданию и дружбе.

---

Средопостье. Улица Жардине. Т. Э. Уинслидейл и Коэн уже пришли.

Я заговорил про С., про X. Рекруа глупо сострил, что невозможно всерьез заводить длительные связи с людьми, которые умирают.

— Длительная связь — парадокс, эти слова противоречат друг другу, — сказал Уинслидейл.

— Не интересуйтесь никем, кроме мертвых, — воскликнул Коэн, — мертвых настолько прочно, что мертв и их язык, и ничто живое не дышит ими, ни одно личное воспоминание о них невозможно; они настолько далеки, что стали абстракцией, которая, если можно так выразиться, мертвее смерти! Ох уж все эти покойные языки, которыми так восхищается Бож!.. И бросьте вы свое издательство, станьте просто эрудитом!

Я сообщил ему, что не смогу жить на ренту, поскольку у меня ее нет. О чем я искренне сожалею. И добавил, что он должен знать — или, по крайней мере, помнить — на собственном примере, как ненавидят в университетах чисто теоретические, абсолютно бесполезные изыскания.

Пятница, 23 марта.

Воспоминание о вернисаже Луи-Эдуара вернулось сегодня ночью.

Посетители, сбившиеся в густую толпу, занимались лишь тем, что передразнивали друг друга и завязывали смертельные ссоры. Осы, прилипшие к истекающей сахаром ловушке в жгучем полуденном зное…

Суббота, 24 марта. Зашел на улицу Бак.

Он сказал мне, что вода точит камень.

— Я уже не помню, — сказал он, — что такое приятный сюрприз, удачный сюрприз. Получить сюрприз. Для этого нужно желание и чтобы другой человек увидел желанный предмет. Но нужно, чтобы он забыл о том, что жаждал получить его, и чтобы появление этого предмета застало его врасплох. Одновременно нужно, чтобы он сохранил в памяти какое-то подобие надежды, чтобы он все еще продолжал его желать; нужно, чтобы этот предмет был доступен, чтобы он дерзнул к нему приблизиться и завладеть им… Но нужно, чтобы обладание этим предметом подтвердило надежду, которую он питал, мечтая о нем, чтобы радость обладания слилась с радостью утоления этой надежды. Невыполнимая задача.

Воскресенье, 25 марта. Провел день в одиночестве.

Мои друзья старели, а я грезил о женщине, которой больше не было в живых.

Понедельник, 26 марта.

Начались сильные холода. Ко мне зашел Йерр. Глэдис чувствовала себя хорошо, она донашивала последний месяц.

— Ну разве это весна — одно название! — сказал я ему с внезапным раздражением, глядя в окно на разбушевавшуюся Сену, на древесные ветви, сброшенные ветром на асфальт или в темную бурлящую воду.

Он ответил, что вчера ездил в свой загородный домик в окрестностях Парижа. Рассказал, как там падали березы, переломленные пополам. А в буковый лес и заходить-то было опасно: древесные стволы рушились наземь с таким оглушительным, путающим треском, что, окажись рядом человек, он бы застыл на месте, в испарине, скованный ужасом.

Вторник, 27 марта.

Ночью опять С.

С распухшим от слез лицом.

Среда, 28 марта. С. крепко спала, свернувшись калачиком. Что-то бормотала сквозь сон. Время от времени, среди ночи, поворачивалась с боку на бок, глубоко вздыхая.

Четверг, 29 марта.

Зашел на Нельскую улицу поцеловать Глэдис и вручить ей фунт шоколадных конфет по случаю именин.

Она сказала, что никогда так страстно не любила их, как сейчас.

Йерр взял меня за руку и — впервые! — привел в свой «малый» кабинет. Комната и впрямь была невелика. Стены сплошь заставлены книгами — обзорами, всевозможными словарями, грамматическими сборниками…

— В этой комнате нет места ни одному литературному произведению! — гордо объявил он. И твердо добавил: — И никогда не будет!

Позже, провожая меня к выходу, он шепнул, торжественно подняв два пальца:

— Тайная задача моей жизни — это, во-первых, иссушить чувство и, во-вторых, осушить синтаксис!

Пятница, 30 марта.

Меня опять разбудила С.

Суббота, 31 марта.

Зашел на улицу Бак. Все было хорошо. Незадолго до этого А. навестил Марту. Поль по-прежнему упорно не разговаривал с матерью.

Когда я уходил, он сказал:

— Не помню, где я прочитал, что несчастные люди видят лучше.

— Что касается меня, не думаю, — ответил я.

— Ну согласись, что слезы делают взгляд более зорким хотя бы потому, что омывают глаза!

Воскресенье, 1 апреля. Не хотелось никуда выходить.

Но мне позвонили Коэн, Карл и Уинслидейл. «Надоело сидеть дома», — сказал Коэн. И добавил, что ему придется съездить на одну-две недели в Баварию. Как он выразился: «Наведаться в старые пенаты». Я пригласил их к себе на вторую половину дня.

Карл провел средопостье у моря. Долго рассуждал о весне. О слезах соловья, которые замерзли зимой, а теперь оттаивают. О тумане, который окутывает все и вдруг расходится. О красках, которые, по его уверениям, ярче всего на кончиках цветочных лепестков.

Потом между Коэном и Уинслидейлом вспыхнула ссора, какие бывают только у школьников или у педантов; они поспорили о предвестьях весны. Коэн утверждал: «Весна начинается с грачей!» Уинслидейл: «Нет, с метания икры у лягушек!»

Их перепалка становилась все ожесточеннее — естественно, в силу принципиальных расхождений.

Вторник, 3 апреля.

Позвонил Марте. П. отказался разговаривать с ней. Он ушел в воскресенье и до сих пор не вернулся. Вчера она узнала, что он встречался с друзьями.

Среда, 4 апреля. Провел полдня на улице Бак. Бож тоже пришел. И бесцеремонно сыпал советами: затыкать себе рот, не противиться случаю, не толковать на свой лад ничего из происходящего. Не винить того, что есть. Не тянуться к тому, что пугает. Не спорить с тем, чего не исправить, и т. д.

Элизабет подала чай. Д. бегал вокруг нас, гоняясь за мячиком от пинг-понга. Э. разрезала «мраморный» торт, посыпанный крошкой.

У меня вдруг на какой-то миг голова пошла кругом. Физически.

— Ничто из того, что существует, не может называться плачевным, — продолжал неутомимый Бож. — Даже если что-то из сущего вздумает винить что-то другое из сущего, разве это естественно, необходимо? Непостижимая магия…

— В этом и заключена вся человеческая мораль. И большая часть языка… — равнодушно заметил А.

Д. убежал в кухню, вернулся с коробкой сахарного печенья и начал его истреблять одно за другим, без передышки.

Бож сообщил, что в Лувре есть замечательный греческий барельеф «Наслаждение цветами», чья торжественная строгость способна взволновать душу. Это очень заинтересовало Элизабет. Она не помнила такого барельефа. Д. тут же потребовал, чтобы мы пошли его смотреть всей компанией в ближайшее воскресенье.

Я отклонил предложение. Д. не мог усидеть на месте. Он прыгал, вертелся как юла или внезапно кидался на нас с видом хищной птицы.

Элизабет пошутила: а еще говорят, что дети — цветы жизни.

Четверг, 5 апреля.

С Ульрикой в «норде». Машину вела Сюзанна. С. выбросило наружу, и она рухнула в заросли крапивы. Сюзанна сказала мне, что, поднимаясь, увидела женскую туфлю, полную кровавой жижи. Узнала в ней туфлю своей подруги.

Пятница, 6 апреля.

Опять С.

Размышлял о жестах, которые мы делаем, когда уже не властны над собой.

Суббота, 7 апреля.

Из ее комнаты были видны церковь Сен-Жермен л’Осерруа и фриз с фрагментами рыбьих тел[61]. Она утверждала, что сухое дерево, давшее название улице, было деревом из Хеврона[62]. В момент смерти Христа оно мгновенно сбросило листву.

Воскресенье, 8 апреля. Позвонила Элизабет: не могу ли я прийти в полдень, к обеду? Я поблагодарил, но отказался.

Часов в шесть ко мне зашел А.

— Роли переменились, — с улыбкой сказал он. Сообщил, что Д. простудился, но ничего серьезного нет.

Я откупорил бутылку белого вина.

Он сказал, что иногда завидует X. Я ответил, что он лукавит.

— Какой прекрасной могла бы стать эта любовь! — безнадежно промолвил он. И тихо, почти неслышно добавил:

— Все эти люди, спокойно засыпающие каждый вечер, без всяких проблем, стоит им лишь опустить голову на подушку, — разве они не являют собой доказательство бессмысленного, непонятного бесстрашия?

— Ты думаешь, таких много?

— И они падают… падают, как камни…

Ну, по крайней мере, тот сон, которым, вероятно, спят камни…

— И то «низкое», что зовется их «местом», к которому они стремятся…

Понедельник, 9 апреля.

Тогда я впервые поклялся ей, что мы будем любить друг друга вечно, что мы будем жить вместе. Что будем счастливы. И тогда я впервые ей солгал. Это произошло на улице Риволи, в десять или одиннадцать часов. На том самом месте, куда рухнул выброшенный из окна Колиньи[63].

Вторник, 10 апреля.

С.: «У меня есть маленькое местечко внизу живота, которое мешает полному, совершенному наслаждению. А вы видите только его. Хуже того — с учетом ширины вашего языка, вы отделяете меня от него!»