Вадим Сухачевский - Завещание Императора

• Название: Завещание Императора
• Автор: Вадим Сухачевский
• Издательство: Гелеос
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2004
• ISBN: 5-8189-0272-2

Первая книга из серии остросюжетных исторических детективных романов – "Тайна". Роман основан на реальном событии. Император Николай II вскрывает пакет с посланием, написанным сто лет назад императором Павлом, и, прочитав его, в ужасе бросает в огонь. Пытаясь проникнуть в тайну послания, главный герой романа сталкивается с противоборством очень могущественных сил... ТАЙНА является сквозным персонажем всех романов серии. Великая Тайна, берущая свое начало на заре нашей эры. Судьбы персонажей тесно переплетены между собой.

---

Перебив его, матушка воскликнула:

— Но почему, почему вы полагаете, что — именно он?!.. Неужели только из-за какого-то мужика... уж не знаю, что там наша фройлен mit ihren romantischen Gehirnen [с ее романтическими мозгами (нем.)] еще себе напридумывала... неужели только из-за этого мы должны вносить такую сумятицу в душу ребенка? Небось, и был-то обычный бродяга-татарин, мало ли их тут шатается, — неужели из-за такого пустяка?!..

— Возможно, возможно. Просто имя меня насторожило. Но даже если вы целиком правы — по-моему, рано или поздно следует ему кое-что рассказать. Мне, впрочем, родители поведали обо всем, когда я был уже взрослым юношей, с окрепшей головой. К тому времени я, заканчивал училище, вовсю занимался естественными науками и отнесся ко всему этому, пожалуй, даже излишне легко.

— Вот видите!

— Но с возрастом я понял, что существуют вещи и помимо натуралистики и навигации. И сейчас думаю — не слишком ли беспечно поступили мои родители, так долго откладывая разговор?.. А сегодня, когда я услышал это слово... Знаете, он сказал: "снизошло"... И я вдруг увидел его глаза...

— Хорошо, — сдалась матушка, — хорошо! Допустим! Ребенок вполне может знать фамильные легенды. Это даже очень полезно! Все должны знать свое происхождение, тем более — если оно вполне благородно. Но, быть может, не следует начинать так издалека? Для начала расскажем о том, что не вызывает сомнений. Это и весьма кстати: возможно, убережет его от общения со всяким сбродом, как нынче.

— Вы все о том же — об императорской крови, о происхождении от Павла!.. Как раз пользы в том, по-моему, никакой, кроме вреда. И без того Diese dicke Henne [эта толстая курица (нем.)] учит его чванству. Век уже не тот на дворе. Даже я, между прочим, два раза плавал простым матросом — и ничего. Да, к слову, и не велика честь знать, что прабабка твоя — обычная блудница, а прадеда пристукнули табакеркой.

— Но ведь именно от Павла, вы сами говорили, идут корни к Меровингской династии, а уже оттуда...

— Вот именно! Если и затевать разговор — то начинать имеет смысл именно оттуда. Все равно через двадцать лет, или сколько там у нас осталось до искончания века, многое откроется. Вспомните про завещание Павла, — а ему, безусловно, многое было известно.

— Вы думаете, там именно то?

— Думаю — это наиболее вероятно, иначе к чему бы такие тайны городить? Меровинги меровингами, — неплохо, конечно, для щекотания амбиций, — но если и влезать в эту генеалогию, то лишь ради самого главного. Не знаю, сколько там правды, но если мальчик по своему предназначению...

Фон Штраубе насколько мог навострил слух, чтобы не пропустить это самое-самое главное, способное, он чувствовал, перевернуть всю его жизнь... Надо же было такому случиться — именно в этот момент кусты вдруг зашуршали, словно целое стадо коров через них пробирается, и раздался голос фройлен Беккер:

— Boris, mein Junge, wohin du hast weggekommen? Ich bin dich ermudet, zu suchen! Mein Gott, wo du? Ich weiss, du irgendwo hier! Antworte! [Борис, мой мальчик, куда ты пропал? Я устала тебя искать! Боже, где ты? Я знаю, ты где-то здесь! Отзовись! (нем.)]

Он сжался под окном, не смея шелохнуться. Надо же было ей поднять крик именно в эту минуту! Как он ненавидел сейчас эту глупую, надоедливую немку, эту надзирательницу, эту dicke Henne!

Наконец, что-то еще кудахча, буреподобно шумя кустами, она ушла продолжать свои поиски в другом конце двора. Но услышать главное ему так и не удалось. Когда шум кустов затих в отдалении, родители уже заканчивали разговор.

— Хорошо, — сказал отец, — возможно, вы правы. Он, действительно, еще мал, и можно повременить. Тем более — на днях все равно отсюда уезжаем, я тебе еще не говорил. Завтра начинаем укладывать вещи...

— Что, уже? Только из-за того, что этого татарина звали Гаспар?

Отец в задумчивости, скорее, для самого себя произнес фразу, еще даже более таинственную, чем все, что он говорил до сих пор:

— Сказано: Гаспар пришел с Востока... Нет, конечно же, нет. Просто сегодня получил письмо из Петербурга. Через неделю меня заслушивают в Географическом обществе, а там уже — готовиться к экспедиции.

— Вы думаете, они дадут достаточно денег?

— Думаю, сколько-то на первое время дадут — разумеется, как всегда, не достаточно. Покамест я распорядился заложить оба курляндских имения.

— Mon cher, mais ce, que chez nous sommes! [Мой милый, но это все, что у нас есть (фр.)]

— Я переписал на ваше имя ценные бумаги, и кое-что у нас на счету в банке, так что на время экспедиции вам должно вполне хватить. А после... В конце концов, рано или поздно они все оплатят, а помимо этого — вы же знаете, какую премию назначила Академия. В убытке не будем.

— И — когда же?..

— Если Бог даст, с началом будущей навигации — в апреле, должно быть. Но прежде месяца четыре надо на подготовку, и до Владивостока еще добраться надобно, так что, полагаю, через пару месяцев, увы, расстаемся. А там уж, после экспедиции — если все будет хорошо, то, думаю, года через два, и Борис к тому времени подрастет, — там уж мы вернемся к этому разговору...

...Неужто не понимал, сколь невозвратно любое мгновение? Он никогда не вернется к этому разговору. Он вообще не вернется из своей экспедиции. Через полтора года придет извещение из Географического отделения Академии, в коем будет сообщено, что судно "Святая Варвара" с экспедицией, возглавляемой контр-адмиралом российского флота, действительным членом Императорской Академии наук бароном Модестом Викторовичем фон Штраубе оказалось зажато и раздавлено льдами в северных морях. Предпринятые поиски на собачьих упряжках увенчались успехом лишь через два месяца, когда уже ни одного из мужественных участников экспедиции... В том числе и самого контр-адмирала фон Штраубе, имя которого отныне навеки золотыми буквами вписано в историю покорения российского Севера...

Оба заложенные имения под Ригой уйдут на погашение долгов. Матушка, полуобезумевшая от горя, будет жить приживалкой в деревне у какой-то своей дальней родственницы и раз в неделю писать оттуда ему в училище длинные сентиментальные письма, в которых наряду со вздохами воспоминаний изредка будут проскальзывать неясные намеки на его "le Destination Grand" [Высокое Предназначение (фр.)], на что-то еще, столь же смутное, так и недослышанное им из-за Diese dicke Henne фройлен Беккер в тот гурзуфский вечер, зажатый между двумя жизнями, как гербарный листок.

...Вот еще: из того же вечера, из той же, навсегда отломившейся жизни. Матушка при тусклом свете лампы моет его на кухне перед сном в большом корыте, оттирает мочалом следы грязной тины с лица и с колен, потом трогает пальцем родимый знак у него на плече и задумчиво произносит слова, смысл которых так же неясен, как все, что он слышал, сидя под окном веранды, как все, на что позже иногда натыкался в ее письмах:

— Странная родинка... — говорит она. — Такой больше — ни у кого в нашем роду... — Продолжает, разговаривая сама с собой: — Это, конечно, знак... Кто знает, может быть, он прав, и надо тебе рассказать?..

Он смотрит на нее с надеждой, ожидая, что — вот, сейчас!.. Поймав его взгляд, отводит глаза и говорит:

— Не слушай, mon cher, это я так... Может, когда-нибудь потом...

И он смиряется. А она — она, как и отец, не понимает, что не будет никакого "потом", в этом ускользающем в небытие мире все имеет смысл только сейчас!..

Вместо этого она нежно гладит его отметину и повторяет, теперь почему-то грассируя по-французски:

— Какая стх’анная х’одинка... Кх’асивенькая!.. И сам кх’асивенький, — тебе говох’или?..

Квирл, квирл...

Господи, да это же Нофрет! Верно, он, разнежась в ванне, уснул, а эта простая в повадках душа без стеснения разглядывала его уже Бог знает сколько времени.

— Кх’асивенький... — продолжала она щебетать. — И кожа кх’асивенькая... Только худенький... Я как х’аз худеньких больше люблю, а Василий был толстый. И Филикахпий был толстый и совсем не кх’асивенький. И кожа не такая, как у тебя, а липкая и гх’убая... Хочешь, сяду к тебе в ванну? Василий любил, когда вдвоем. Хочешь? — и, не дожидаясь ответа, начала было снимать платье — уже не кимоно, а другое, светло-синее.

— В другой раз, — сказал он, — я уже выхожу. Подай лучше полотенце.

Подав полотенце, она и не подумала выйти, преспокойно смотрела, как он вытирается, затем облачается в халат.

— Пх’идумала! — когда они вышли из ванной в гостиную, воскликнула вдруг она. — Сейчас поедем к моим дх’узьям!

— К друзьям? — удивился фон Штраубе. — А что у тебя за друзья? (Про себя подумал: уж не глухонемые ли? То-то будет веселье!)

Она — дидя дитём! — разожглась от первой же искры желания, вцепилась в руку:

— Поехали, пх’авда! У меня хох’ошие дх’узья, тебе будет интех’есно. А я покажусь, какая я кх’асивенькая в новом! Пожалуйста, хоть на часик! Потом вех’немся, и тогда — любовь, любовь!