Андрей Чегодаев - Моя жизнь и люди, которых я знал

• Название: Моя жизнь и люди, которых я знал
• Автор: Андрей Чегодаев
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-8159-0623-9

Прямой потомок Чингисхана и зять М. О. Гершензона, князь Андрей Дмитриевич Чегодаев (1905–1994), доктор искусствознания, профессор, художественный критик, знаток русского и западного изобразительного искусства, старого и нового, близко знавший едва ли не всех современных ему художников, оставил книгу страстных воспоминаний, полных восторга (или негодования) по отношению к людям, о которых он пишет.

---

Четверг 22/11—45

Наташенька, милая, моя любимая!

Утром приехал в Киев. Здесь наше общество пополнилось несколькими полковниками и майорами, так что народу стало в вагоне больше. Вместе с Филипповым отправились в город. В Управлении по делам искусств узнал адрес Касьяна (запиши: Владимирская, 14, кв. 5) и пошел к нему.

С украинским художником Василием Касьяном, его женой Лидией Николаевной и их дочерью Оксаной мы познакомились и подружились в Самарканде, где они были с остатками Киевского и Харьковского художественных институтов.

Встретили они меня радушно и ласково, накормили до отвала; Лидия Николаевна торжественно показала мне их квартиру — огромную, в 7 комнат, пока еще пустую и холодную (они живут в кухне), но очень чистую, просторную — безграничное поле деятельности для Лидии Николаевны. Касьян выглядит усталым, он почти не может работать, так как завален делами по Союзу художников, где ему, видимо, приходится заботиться о тысяче нужд бесчисленных людей. Он обрадовал меня новостью о Пустовийте: все злоключения Пустовийта благополучно ликвидированы[21], он в Сталинграде, куда к нему уже дважды ездила жена, служит в армии и, должно быть, вернется в скором времени в Киев.

С Касьяном вместе пошли мы к Штильману, в Художественный институт. По дороге полюбовался на растреллиевский Андреевский собор, а потом зашли в Софию и посмотрели все, не виденные мною, мозаики и фрески XI века, частью грубоватые, но частью прекрасные. Особенно поразил меня апостол Павел — фреска на одном из столбов с черными горящими глазами, сухой, изможденный, похожий на апостолов фрески во Владимирском Дмитровском соборе. В приделе Софии — мозаики из Михайловского монастыря с чудесной зеленой смальтой фона, очень красивые, хоть это и второстепенными византийскими мастерами сделано.

Штильман меня расцеловал — они все удивительно трогательно ко мне и к тебе относятся. Они живут неважно — квартиру ему еще не дали. Наговорили мне вместе с Касьяном множество ласковых слов, о тебе и о Маше сегодня дважды давал подробнейший отчет. Все тебе и Маше шлют привет, в том числе велено передать привет и от Оксаны (заочно), которая была в школе и должна была, по словам Лидии Николаевны, ужасно огорчиться, не видевши меня во всем параде. Касьян хочет пригласить в Киев Лазарева, чтобы он прочел о новых открытиях византийских мозаик, о киевском периоде русской живописи и т. д. — скажи Виктору Никитичу. Мне было очень приятно видеть их — и Касьяна, и Штильмана, они оба очень хорошие. Киев сейчас прекрасен как всегда, несмотря на зиму и разрушения.

Сейчас сижу в вагоне, другие ушли в свой черед. Вечером уезжаем во Львов. Один из новых спутников, невообразимо «восточный» майор, очень добродушный черный грузин, уже ездил в путешествия — в Румынию, в Венгрию — и рассказывал об условиях таких путешествий; думаю, что и о моем путешествии тебе волноваться нечего.

Я все время о вас думаю и очень скучаю, и очень хочу, чтобы вы там не беспокоились, и не хворали, и чтобы все было как следует.

Попроси Елену Ивановну (или Нину Николаевну) посмотреть выставку эстампов в МОССХе и договориться с руководством этой мастерской, чтобы музею передали по экземпляру всех их эстампов. Если они не решатся, пусть Виппер поговорит с Бескиным, м. б. это будет проще.

Мне очень хочется вас видеть. Целую тебя и Машеньку миллиард раз и все время помню. А.

24/11–45

Наташенька, милая, милая, моя любимая!

Сегодня утром приехали во Львов. Всей компанией, человек 10, отправились в город; очень скоро все разошлись сообразно своим интересам, и весь день мы проходили по Львову вдвоем с С. П. Григоровым. Город прекрасный. Я не ожидал такого, хоть и знал по книгам раньше. Центр города — конец XVII — начало XVIII века, множество барочных костелов — некоторые необычайно затейливые, в духе Берниниевского Св. Андрея на Квиринале: вогнутые, кривые линии, изломанные вертлявые статуи, уйма картушей, надгробных плит и т. д. Площадь вокруг ратуши вся окружена старыми домами начала XVIII века, в духе Гента или Брюге: четыре этажа, непременно в три окна с орнаментикой, статуями — чудесные! При этом все разные, один другого интереснее. Улицы узкие, кривые, все время вверх или вниз — в городе масса холмов, даже целых гор, всюду зелень (не сейчас, конечно — весь день шел мокрый снег). Город цел, лишь местами следы сильных боев. Заходил во все магазины, но ничего нужного не нашел, и цены, как в Москве. Купили только еды: прекрасного творогу и белых булок, какие здесь пекутся, — но тоже не дешевле, чем у нас. Единственное, что оказалось гораздо дешевле — это несколько французских книжек, которые я купил почти задаром. Люди знающие (такие в нашем вагоне появились) говорят, что все, что нужно, достану дальше. Не знаю уж, верно ли это.

В своих хождениях по Львову забрели на выставку местных художников, где оказалась хорошая графика (ксилография), потом — на выставку московских художников, где я с удовольствием посмотрел многие знакомые («Чапаев» Циплакова, С. Герасимова и т. д.) и незнакомые вещи (прекрасный Боим — «Ночь в Кронштадте»), Скажи Юрию Ивановичу, что я с удовольствием увидел здесь его прелестную «Почту», которую не видел много лет. Ты вообще обязательно повидайся с Пименовым и скажи ему, что я очень жалею, что не видел его перед отъездом. Зашли еще и в кафедральный собор с большим любопытством, он оказался очень импозантным, с готической старой частью, обстроенной барочными приделами, с витражами и т. д.

Сейчас уезжаем дальше, а письмо это повезут в Москву.

Целую вас миллиарды раз и все время о вас думаю. А.

26/11–45

Наташенька, милая, милая, любимая! Из Львова выехали в субботу вечером и медленно едем с длинными стоянками. Из вагона я не выхожу — ничего интересного снаружи пока нет. Вчера весь день провел за чтением французских книжек — только этим и отметил свой день рождения. Книги очень хорошие. Еды у нас вдоволь, получили уже сухой паек — столько, что и не съесть. Много разговариваем — мы четверо и очень приветливый полковник, но я больше сижу один, читаю и думаю. Очень о вас скучаю и беспокоюсь, что у вас делается. Целую тебя и Машукушку бесчисленное множество раз. А.

28/11–45

Наташенька, милая, милая, любимая!

Сегодня утром приехали в Краков. Сейчас пойдем в город. Что увидим — напишу после, но покуда что польский вариант Европы мне что‑то не нравится. Это мое пятое письмо, но адреса своего у меня еще нет. Попробуй послать мне письмо через Комитет по делам искусств — может, дойдет до меня к моему приезду в Управление тыла фронта. Очень без вас скучаю и беспокоюсь. Едем мы хорошо, спутники у меня очень приятные. Если бы знать, что у вас делается, то все было бы как нельзя лучше. Целую вас обеих крепко — крепко. А

1/1II—45

Наташенька, милая, милая, любимая!

Едем, все в том же своем вагоне, где‑то между Краковом и Силезией. Вчера провели день в Кракове. Наш приезд туда задержался из‑за разлива бурных горных рек, и мы три дня медленно ползли, убивая время кто как умел. Я погрузился в чтение своих французских книжек, купленных во Львове. Прочел, не отрываясь, «Ночной полет» Антуана де Сент — Экзюпери о летчике, погибшем во время шторма по пути из Патагонии в Буэнос — Айрес. Автор этой книги, необычайно яркий, сильный писатель — сам погиб недавно в полете над Германией в качестве летчика авиации генерала Де Голля. На книжке не случайно стоит 164–е издание! Потом прочел ряд стихотворений Поля Валери и две больших статьи из сборника Валери «Варьетэ» — и моих любимых Стендаля и Бодлера. Статьи прекрасные, тонкие, глубокие, и стихи тоже — скажи Алпатову, что я от его Валери в восхищении. Удивительно странно оборачивается время: русский майор, он же преподаватель истории искусства, едущий на фронт в Германию и читающий с великим наслаждением томик прекраснейшего из французских поэтов XX века! Это выглядит как литература с претензиями на оригинальность. А может быть, это самое естественное?

Я в очень хорошей компании, уже привыкшей к своему составу: полковник, едущий, чтобы стать, вероятно, комендантом одного из крупнейших немецких городов; его жена; потом военная докторша, едущая на фронт к мужу; два молодых ленинградских инженера и мы четверо. В таком обществе мы и отправились вчера в город. Привелись в порядок в парикмахерской, потом явились к военному коменданту города, потом обедали в командирском управлении, где радушный майор, ведающий столовой, угостил нас таким обедом, какой, пожалуй, только в Европейской гостинице в Ленинграде перед войной мне попадался. Потом бродили по городу несколько часов до ухода поезда.

Город очень интересный. Он до отказа наполнен старой архитектурой, улицы узкие, кривые, забитые пестрой толпой. Новые здания старательно подражают средневековой архитектуре, и это придает городу какой‑то искусственный характер, сухой и неуютный, — представляешь, как может выглядеть ложная готика. Но здесь я, наконец, увидел и настоящую готическую архитектуру, и это очень здорово. Маленькая ратуша на центральной площади с четырехгранной массивной готической башней, готические торговые ряды, надстроенные, видимо, в XVI или XVII веке в духе северного Возрождения, с курьезными скульптурными рожами по гребню крыши и с гербами всех польских городов на низких сводах главной галереи; огромный готический собор Св. Марии, с цветными деревянными рельефами за сидениями для хора в главном алтаре, с цветными стеклами гигантских окон, переплетенных в «пламенеющем» стиле, с удивительными позолоченными висячими кафедрами, из черного дерева с скульптурными рельефами, с высочайшими нервюрными сводами в полумраке вверху — все вместе дает великолепное впечатление! Пока мы осматривали собор, началось богослужение, мы спешно ретировались, но все‑таки слышали, как звучит орган под этими сводами.