Николай Алексеев-Кунгурцев - Брат на брата. Заморский выходец. Татарский отпрыск.

• Название: Брат на брата. Заморский выходец. Татарский отпрыск.
• Автор: Николай Алексеев-Кунгурцев
• Издательство: Посылторг
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5—85464—017—1

Алексеев Николай Николаевич (1871-1905), прозаик.

Из дворян Петербургской губернии, сын штабс-капитана. Всю жизнь бедствовал, занимался репетиторством, зарабатывал литера­турным трудом. Покончил жизнь самоубийством.

Его исторические рассказы, очерки, повести, романы печата­лись во многих журналах («Беседа», «Новый мир», «Живописное обозрение» и др.), выходили отдельными изданиями и были очень популярны.

Освещение событий разных периодов русской истории сочета­ется в его произведениях с мелодраматическими сюжетными лини­ями, с любовной интригой, с бушующими страстями.…

---

Попрощалась и Бригитта. Она плакала и не скрывала слез.

— Прощай, Марко, — сказала она и добавила слышным только ему одному шепотом: — Знаешь, если тебя будут сжигать… я… тоже брошусь в костер.

Потом она быстро повернулась к брату и промолвила: — Пойдем скорей! Мать, верно, вернулась уже и ждет нас у соседей; я ведь и ключ от двери увезла с собой… Пойдем, пойдем!

И она первая вышла из комнаты.

X. ЗАХВАТ

— Марк! Я слышу топот многих ног у наших дверей, — говорит Карлос, и легкая дрожь слышна в его голосе.

Марк уже сам давно слышал шум и сидел насторожившись.

В дверь постучали так, что она едва не сорвалась с петель.

— Пришли за мной! — прошептал Марк и твердой поступью пошел отворять дверь.

Несколько сбирров в стальных шлемах, с алебардами вошли в комнату, стуча тяжелыми сапогами; за ними, как мрачные тени, выступили темные фигуры монахов, с лицами, закрытыми капюшонами, и последним вошел Джузеппе Каттини. Его обыкновенно красное лицо было теперь бледно, и он дрожал так, что зубы щелкали. Войдя в комнату, он поспешил спрятаться за спиною монахов.

— Кого брать? — спросил один из сбирров.

Каттини выставился из-за монахов и указал на Марка.

Сбирры взглянули на монахов. Стоявший впереди других монах приказал:

— Возьмите еретика!

Два сбирра подошли к Марку и наложили руки ему на плечи.

— Цепи! — снова приказал монах.

Послышался лязг железа.

Теперь Каттини набрался смелости, он выступил вперед и остановился перед Марком, однако на довольно почтительном расстоянии

— Да! Возьмите этого проклятого еретика, этого безбожника! — закричал он. — Посадите его в темницу, закуйте его в цепи, чтобы он не сбивал с пути истинно правоверных католиков, чтобы он не опутывал колдовскими чарами чистые души наших красавиц. Не смотрите, что он прекрасен лицом и имеет вид честного человека — его красота от дьявола, и сам он не более как сосуд бесовский.

Марк презрительно посмотрел на Джузеппе.

— Тебе, кабатчик, должно быть, очень памятна моя пощечина, что ты так озлоблен? — насмешливо заметил он.

У Джузеппе от ярости пена выступила на губах.

— Да, да! Памятна! Памятна она будет и тебе, когда ты будешь жариться на костре, — крикнул Джузеппе и хотел продолжать, но его остановил монах:

— Замолчи, безумец!

Между тем приготовили цепи.

Старец Карлос колеблющимися шагами подошел к Марку и обнял его.

— Прощай, сын мой! Прощай, радость моя! — едва слышно шептал он.

Марк покрыл поцелуями его морщинистое лицо.

— Ну, будет! Нацеловались! Давайте цепи! — сказал сбирр и грубо оттолкнул Карлоса.

Старик едва не упал от точка. В ту же минуту сбирр отлетел в дальний угол комнаты от могучего удара Марка.

— Не тронь старца! — прогремел юноша.

Если бы пушечное ядро влетело в комнату, оно произвело бы не большее впечатление, чем этот удар. Товарищ сбирра, державший руку на плече «еретика», отскочил в сторону как ошпаренный. Монахи всплеснули руками и попятились к дверям, два других сбирра, размахивая алебардами, последовали за ними, а Джузеппе Каттини прижался к стене, словно желал пройти сквозь нее, и шептал молитвы посиневшими губами.

Но Марк не думал пользоваться своей силой. Он протянул вперед руки и сказал:

— Заковывайте!

Нерешительно приблизились сбирры, и тяжелые цепи были надеты на руки Марка.

После этого все тотчас же оправились. Сбирры снова приняли свой горделиво-заносчивый вид, монахи отошли от двери и застыли в прежнем спокойствии, Джузеппе присвистнул и молодцевато закинул голову.

— Ведите! — прозвучал приказ монаха.

— Прощай, учитель! — кидая последний взгляд на Карлоса, промолвил Марк и беспрекословно направился к дверям в сопровождении сбирров.

— Возьмите и этого старого колдуна заодно! — крикнул Каттини.

— У нас нет на это приказания, — ответили ему. Большая гондола дожидалась у выхода. Марка втолкнули в нее. Туда же сели сбирры и монахи. Несколько пар весел с шумом опустились в воду.

«Прощай, воля и жизнь»! — подумал Марк.

XI. ПРЕД «ТРЕМЯ»

В палаццо Дожей еще до сих пор сохранилась комната «трех». «Три» — это слово заставляло бледнеть венецианца, заставляло его испытывать суеверный ужас. Никто не знал в лицо этих «трех» — трех инквизиторов; они были таинственны — самому дожу они были ведомы настолько же, насколько последнему нищему на площади св. Марка. А кто их видел, тот не мог ничего никому рассказать или потому, что за этим свиданием следовала его смерть, или — если это был свидетель — потому, что обязывался страшной клятвой молчания: у кого могло найтись смелости нарушить, на верную гибель себе, клятву, данную «трем»? «Три» были всеведущи и беспощадны. Их наказание обрушивалось неожиданно, поражало, как молния: вчера свободный и веселый человек к утру пропадал без вести, и никто не знал, что с ним сталось, только его родственники и знакомые шепотом передавали друг другу догадку:

— Он взят по приказу «трех».

«Взят тремя» было равносильно «помер», и жена взятого смело могла идти заказывать по нему заупокойную мессу; ждать, пока ей выдадут его обезглавленный труп, было бы бесполезно: виновный в буквальном смысле стирался с лица земли, и его могилой был омывающий стены палаццо мрачный, глубокий, узкий канал, в который бросали тело казненного.

Впрочем, иногда судьи хотели быть милосердными: обвиняемому даровалась жизнь. Но такая жизнь была хуже смерти: несчастный умирал медленною смертью, без света и воздуха в тюрьмах — piombi или страшных camerotti — «каменных колодцах», как их называл народ.

Стены комнаты, где заседали эти страшные судьи, были обиты золотой кожей, золоченый потолок был покрыт чудною живописью кисти Тинторетто; если был день, из окна открывался великолепный вид на залитую солнцем Венецию; и в этой же комнате бренчали цепи; звучали орудия пыток, слышались стоны пытаемых, и из нее же вилась узкая, темная лестница в тюрьмы — piombi [16].

Сюда привели Марко после захвата, а вместе с ним и Джузеппе Каттини. Кабатчик хотел было ускользнуть, когда лодка подплыла ко дворцу Дожей, но его задержали.

— Помилуйте! — ведь не я обвиняюсь! — взмолился он.

— Все равно, ты должен дать показания, — было ему ответом, и два сбирра стали по бокам его. Каттини почувствовал себя в положении обвиняемого и дрожал как осиновый лист.

«Еретика» поставили перед длинным, узким, покрытым черным сукном столом, на котором стояла пара зажженных восковых свечей. Три одетых во все темное человека с закрытыми лицами неподвижно сидели на креслах.

— Твое имя? — промолвил один из них, сидевший в центре.

Слова эти были сказаны ровным, спокойным голосом, но какая-то зловещая нотка слышалась в нем. Впрочем, это, быть может, казалось так от того места, где звучал этот голос.

— Марк, — ответил обвиняемый.

— Прозвище?

— Кречет-Буйтуров. Я — русский.

— Какой ты веры?

— Я — христианин.

— Пожалуй, и католик? — насмешливо заметил инквизитор.

— Я крещен по обряду греческой церкви.

— Признаешь ты власть святого отца папы?

— Признаю, как епископа.

— Ты — еретик, несомненно. В чем ты еще обвиняешь его? — обратился инквизитор к Каттини.

Тот трясся как в лихорадке.

— Я, я… я ни в чем… Я… это не я… — щелкая зубами, лепетал он.

- Как не ты? Донос, опущенный в пасть льва [17], был подписан тобой.

— Это точно… А только я, что ж? Я очень мало знаю этого еретика. Это Марго, вдова резчика, Маттео, ее сосед, и еще другие многие. Правда, мне известно, что он распространял ересь, совращая с пути девушек… Он вообще — заклятый еретик и ругает святого отца… Он смеется над нашими обрядами…