Николай Алексеев-Кунгурцев - Брат на брата. Заморский выходец. Татарский отпрыск.

• Название: Брат на брата. Заморский выходец. Татарский отпрыск.
• Автор: Николай Алексеев-Кунгурцев
• Издательство: Посылторг
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5—85464—017—1

Алексеев Николай Николаевич (1871-1905), прозаик.

Из дворян Петербургской губернии, сын штабс-капитана. Всю жизнь бедствовал, занимался репетиторством, зарабатывал литера­турным трудом. Покончил жизнь самоубийством.

Его исторические рассказы, очерки, повести, романы печата­лись во многих журналах («Беседа», «Новый мир», «Живописное обозрение» и др.), выходили отдельными изданиями и были очень популярны.

Освещение событий разных периодов русской истории сочета­ется в его произведениях с мелодраматическими сюжетными лини­ями, с любовной интригой, с бушующими страстями.…

---

— Что ж делать! Помни! Думушка не кусок, за окошко не выкинешь, а все ж и жить надо, как люди живут…

— Я постригусь… В монастырь уйду: коли не его, так Христовой невестой буду!

— И думать не моги! Отец не даст разрешения.

— Сбегу!

— Как же так! — воскликнула немного озадаченная этим решением Анастасия Федоровна. — Нешто можно отца позорить!

— Какой же тут позор? Я не к милому сбежала на пир брачный, а в келью монастырскую… Коли б к милому, тогда позор, а тут что же!..

Анастасия Федоровна немного помолчала, собираясь с мыслями.

— Дочка, дочка! — продолжала она, наконец, с укоризной. — Аль забыла ты пятую заповедь, что противу отца хочешь идти?

— Помню, помню! Да нешто я нарушаю ее? Сказала — не к милому иду, а ко Христу… Про это жив писании сказано… Помнишь, чай, что нам поп из церкви Микольской читал?… Запамятовала? А я помню! Писано там, что, ежели кто любит отца али мать больше Христа, Господа нашего, тот не достоин Его!..

— А все ж не дело ты замыслила, не дело! — качая головой, говорила Анастасия Федоровна, сбитая с толку горячей защитой дочери.

Некоторое время мать и дочь шли, молча, занятые каждая своими мыслями.

— Ну, а если б батюшка тебе не токмо не позволил в монастырь укрыться от света, а приказал замуж идти, что бы ты сделала? — осторожно начала сводить разговор Анастасия Федоровна к тому, о чем она хотела поговорить с ней.

— Коль за немилого — не пошла бы! — отрезала Марья Васильевна, слегка нахмурив брови.

— Супротив отца, стало быть, восстала бы.

— Да, восстала бы.

— Так ведь он силком может тебя выдать…

— Силком, да! Связанную разве под венец поведут на сором всей Москвы… А вольной волею не пойду!

— Ладно! Коль так, не будем об этом и говорить… А теперь скажи ты мне, кто на земле превыше всех?

— На земле — царь, над ним токмо Бог единый, — ответила немного удивленная Марья Васильевна.

— Верно! Должны мы царю повиноваться!

— Еще бы! Ведь он же помазанник Божий.

— А царице?

— И царице, конечно!

— Во всем повиноваться должны? — медленно подходила к намеченной цели Анастасия Федоровна.

— Во всем! Хотя бы живот свой положить приказано было за царя или царицу, и то должны, — говорила боярышня, не думая, что она произносит то самое, что нужно было ее матери.

— Так, хорошо… Ну, а если бы тебе царь или царица приказали не идти в монастырь, а с отцом да с матерью жить, пошла б ты все-таки в монахини?

— Нешто могу ослушаться воли их? Не пошла, бы! — ответила Марья Васильевна, напрасно стараясь догадаться, зачем ведет мать этот странный разговор.

А Анастасия Федоровна все продолжала свой допрос.

— В монастырь не пошла б? Ладно! А если б царица замуж тебе за немилого идти приказала, что бы тогда?

— Что ж делать! Ослушаться — грех пуще, чем милому измена… Вышла бы волей-неволей, — говорила боярышня, дивясь тому, какие вопросы задает ей мать.

— Ну, так идем приданое шить спешно! — радостно воскликнула Анастасия Федоровна.

— Как? — остановилась пораженная Марья Васильевна, с тревогой смотря на мать. — Почто так шутить, родимая? — с упреком продолжала она. — Меня словно ножом кто в сердце ударил… Почто шутишь да смеешься над тоскою моей?

— Да не смеюсь я над тобой, дочка моя родная! Правду истинную я молвила, вот, как перед Богом! Царица тебя просватала!

— Что ты! Может ли быть! — воскликнула, бледнея, боярышня.

— Да, да! Сегодня днем просватала тебя за князя Ногтева, Данилу Андреевича!

Словно громом поразила эта весть Марью Васильевну. «Все кончено!» — мелькнуло у нее в голове. И она стояла перед матерью бледная как полотно, опустив руки… На лице ее застыло выражение ужаса. Словно столбняк на нее нашел; она ничего не видела, не слышала, не чувствовала, вся уйдя в себя, занятая той мукой, которая ей давила сердце, леденила кровь, лишь в мозгу ее продолжала шевелиться мысль: «Все кончено! Все кончено!»

А Анастасия Федоровна, увлеченная своею победой над непокорной девушкой, продолжала передавать подробности сегодняшнего разговора царицы с отцом. Наконец она заметила бледность девушки.

— Что с тобой, Марья, будто неладно чтой-то? Небось, все с красавцем своим расстаться жаль? Горе большое, понимаю тоску твою девичью, да ведь и радость немалая… Помысли только: сама царица сватьей у тебя! То ли не честь!

Полно, не задумывайся, родная! Что было — то прошло! Пойдем-ка лучше приданое шить… Спешить приказано!

И Анастасия Федоровна, взяв дочь за руку, повела ее к дому.

Марья Васильевна почти бессознательно, словно подчиняясь ее силе, пошла с нею. Она не рыдала, только одна крупная слеза пролилась из ее глаза, скатилась на сарафан и упала на песок сада… Это была, казалось, последняя дань былому. Все кончено, все умерло! Для Марьи Васильевны начиналась новая жизнь.

VI. ПЕРЕД ВЕНЦОМ

— Авдотьюшка! Подь-ка ко мне! С ног сбилась я совсем, сил моих нетути, — говорила Анастасия Федоровна старухе няньке, — А как без хозяйского глаза! Нешто выйдет ладно все!

— Ох, уж не говори, матушка боярыня! И я уморилася совсем, шамкала в ответ ей старуха, — Да и то сказать, не грех и умориться маленько, коли привел Бог радостного дня такого дождаться, что боярышню, дитятко-то мое малое, под венец поведут… Слава Тебе, Господи! Думала ль я, старая, что доживу до этого, когда ее малым ребеночком на руках нашивала! Ан дождалась!

— Что говорить! Радость великая! Особливо, что сама матушка царица просватала. А только уж и хлопот, не приведи Бог! Перво-наперво сговор, потом смотрины, там девишник, а сегодня — пуще всего — столованье… Одно за другим… Только поспевай да еще приданое шить приходилось — не отдашь же дочь на сором без прикруты[65]. Вот тут и вертись! Уж за те дни измучилась совсем, а сегодня так и вовсе силушки моей нетути! — в изнеможении опустилась на лавку Анастасия Федоровна. — Уж ты замести пока меня, поглядовай везде, Авдотьюшка.

— Сделай милость, отдохни, боярыня, а я присмотрю, будь покойна, — отвечала старуха.

— Спасибо… Смотри не прогляди чего… Перво-наперво на кухню поглядывай, чтоб Антип павлина[66] вовремя приготовил, да не пережарил… Опосля не забыл бы чего, напоминай ему… Да и сама упомни: перепеча крупчатая, хлебушки ситного… Этим делом пусть Антиповы помощники занимаются, а он поважнее возьмет — вот эти кушанья: папорок лебедин под взварцем шафранным, опосля ряб по лимоны окрашенный, потрох гусиный, гусь жареный, порось жареный, да куря в лапше, да куря в щах; курник, подсыпан яйцами; пирог с бараниной; пироги кислые с сырком; жаворонки, в масле поджаренные; пирожки с яйцами… Чтой-то позапамятовала сама… Что еще? Да! Сырников приготовит пусть, да карасей, да пирожков подовых… Опосля еще каравайчик, да куличков рассыпчатых… Кажись, все…

— Ахти, упомню ли! — проговорила Авдотья.

— Авось Бог памяти прибавит на сей раз… Ступай с Богом, а я здесь еще маленько помогу золотом довышивать-докончить убрус, что царице Марья поднесть должна в подарок.

Старуха хотела выйти.

— Погодь, погодь еще маленько! — окликнула ее Анастасия Федоровна. — Еще кой о чем сказать запамятовала. Иди к Ивану да скажи, чтоб он из медуши[67] выкатил бочки с медом да олуем[68]… Да выбрал бы те, что пополнее, не начаты еще, а начатых пусть не трогает. Опосля пусть и бочонки с винами заморскими: романеей, бастром и мальвазией повыкатит. Тоже что пополнее. Наливочек тоже пусть не забудет… Ну, иди с Богом… Коли еще что надумаю, кликну…

Авдотья вышла, а Анастасия Федоровна прошла в комнату, где множество девушек были заняты работой: кто спешил докончить что-нибудь из приданого боярышни, хоть и не по обычаю было то, что приданое еще не отвезено, да что делать, вся свадьба спешно так вышла, что и оглянуться не успели; кто трудился над убрусом, предназначенным в подарок царице. В числе их сидела и невеста, Марья Васильевна. Медленно и равномерно двигала она иглою, дошивая какую-то вышивку, и узор тонкою цветною нитью постепенно вырастал под ее искусными руками. Руки деятельно работали, но голова не участвовала в этой работе: с того самого дня, как мать сказала ей о сватовстве Ногтева, Марья Васильевна была словно в чаду… Как сквозь сон, помнит она лицо своего нового жениха, так же, как и девишник, на котором веселилась не она, а ее подруги. Теперь она была странно спокойна и равнодушна ко всему. Горе, радость — одинаково не волновали ее.

Когда мать вошла в комнату, Марья Васильевна, казалось, была поглощена своей работой. Только бледность лица дочери да черные круги, окаймлявшие глаза, поразили Анастасию Федоровну.

«Ахти, — подумала она, — извелась совсем девица! Узнать нельзя… Кажись, ей эта свадьба хуже ножа острого. Как бы еще чего на столованье[69] с ней не приключилось, скажут: «порченая», тогда мне и отцу и веселье[70] не в веселье».