Николай Алексеев-Кунгурцев - Брат на брата. Заморский выходец. Татарский отпрыск.

• Название: Брат на брата. Заморский выходец. Татарский отпрыск.
• Автор: Николай Алексеев-Кунгурцев
• Издательство: Посылторг
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5—85464—017—1

Алексеев Николай Николаевич (1871-1905), прозаик.

Из дворян Петербургской губернии, сын штабс-капитана. Всю жизнь бедствовал, занимался репетиторством, зарабатывал литера­турным трудом. Покончил жизнь самоубийством.

Его исторические рассказы, очерки, повести, романы печата­лись во многих журналах («Беседа», «Новый мир», «Живописное обозрение» и др.), выходили отдельными изданиями и были очень популярны.

Освещение событий разных периодов русской истории сочета­ется в его произведениях с мелодраматическими сюжетными лини­ями, с любовной интригой, с бушующими страстями.…

---

«Что с ним? Убит ли князь или взят в полон?» — вот о чем он непрестанно думал.

Петр видел, как князь зарубил насмерть Шигаева и как после этого упал с коня от удара какого-то дюжего татарина, но был ли он убит, или только ошеломлён — этого казак не знал. Быть может, татары подняли на поле битвы полуживого Андрея Михайловича и взяли в свою тяжелую неволю. Сколько раз он собирался с отрядом товарищей отправиться разыскивать князя, но болезнь мешала ему, а товарищи, бывшие вместе с ним в той битве, говорили, что не может быть сомнения в смерти князя. Понемногу сам Петр привык к той мысли, что Андрей Михайлович умер. Погоревал он и — что греха таить! — смахнул не одну слезу, хоть это стыд для казака, и, наконец, покорился судьбе. Однако мысль о князе и об его безвременном конце не покидала Петра, и он часто ему снился во время тяжелого, больного сна. И в эту ночь мерещилось казаку, будто князь, бледный и исхудалый, лежит в какой-то татарской хате, а вокруг него толпятся татары, помахивают ножами над его головой, хохочут и злобно сверкают глазами. Очнувшись от кошмара, Петр выбрался на воздух. Теперь он сидел, распахнув кафтан на груди и подставив ее ветру. Свежий ветер обдувал больного, приятный холодок охватил его, и больной чувствовал себя легче. Кругом раздавался громкий храп спящих казаков, лежавших, где и как попало. Кто из них подложил под голову седло и, повернувшись лицом к нему, спал с таким безмятежным видом, словно лежал не на матушке сырой земле и с твердым седлом под головой, а на мягкой пуховой боярской постели; кто довольствовался тем, что выбрал бугор получше и, прижавшись к нему буйной головушкой, сладко посвистывал да похрапывал; кто поступил еще проще: лег где пришлось и, подложив под щеку ладонь, заснул крепким сном. Бледный свет начинавшегося рассвета освещал их здоровые, загорелые лица.

Петр смотрел на них с некоторой завистью.

«Эх! — думал он, — давно ль и я был таким! Кажись, и сила была, и удаль, а вот теперь на!.. Ох, судьба, судьба! Большая она злодейка! Вон и Андрей Михайлович тоже… Думал ли кто, что его татарин дубиной ошарашит, и он Богу душу отдаст! И ведь какой веселый был, как в путь отправлялся! Прибегает это ко мне: «Хочешь, говорит так весело, со мной ехать?» — «Еще бы, — говорю я ему, — мне ль не хотеть!» И довольны мы оба с ним тогда были страсть! Не думали, что так приключится… Кабы знать! А все это Шигаев проклятый наделал, чтоб ему на том свете в самое пекло что ни на есть жаркое попасть! А надо мне, — приняли мысли Петра" иное направление, — если Бог позволит, до Руси доехать, беспременно попу панихиду по рабу Андрею заказать, потому беспокоится, знать, его душенька, что все он мне мерещится… Умер ведь без исповеди и святого Причастия… Да умер ли? Может, и жив! Ох, это для него, болезного, еще горше было бы, потому: татарская неволя тяжелее смерти! Тут уж сразу конец, а там, поди-ка, мучайся еще лет двадцать аль тридцать! Не дай Бог!.."

Багровая полоска на востоке привлекла внимание Петра.

«Вот уж и свет Божий на дворе, — оторвался от своих мыслей больной казак, — а я опять которую ночь кряду так проваландался, чуть сном забылся! Привязалась ко мне эта хворость! Знать, татарин, верно, угодил вилой, даром, что ни кости никакой не попортил, ни иного чего, а все равно на тот свет отправляться, видно, придется!» — грустно думал Петр, задумчиво глядя на, все больше и больше, светлеющий восток.

Внезапно он различил вдали какую-то быстро движущуюся к стану казаков точку, ясно вырисовавшуюся на бледном фоне горизонта. Петра заинтересовало, кто бы или что бы это могло быть. Он напряг зрение. Точка заметно приближалась и увеличивалась в объеме. Обладая превосходным зрением, которое вовсе не пострадало от болезни, Петр вскоре мог ясно рассмотреть, что это была лошадь и всадник.

«Кому бы это быть?» — недоумевал он, продолжая всматриваться.

Лошадь, по-видимому, была сильно изнурена. Она была вся в мыле, и всадник беспрерывно погонял ее. Что-то знакомое показалось запорожцу в фигуре и посадке этого всадника.

Вдруг громкий крик вырвался из груди Петра.

— С нами, крестная сила! Да неужто это Андрей Михайлыч? Али уж мне наяву мерещится? — проговорил он, пораженный, и даже зажмурился, желая убедиться, что он не спит.

Но вскоре громкий окрик сторожевого казака:

— Кто идет? — на которое знакомый голос радостно отвечал: — свой! — убедили Петра, что он не ошибается, и больной, забыв свою слабость, кинулся, насколько позволили силы, навстречу князю.

— Андрей Михайлыч! Желанный! Тебя ли вижу! — бросился он, с радостными слезами на глазах, в объятия князя.

— Меня, меня! Привел Бог свидеться, а признаться, думал я, что пропасть мне навек! А ты, слава Богу, жив! Оправился, знать, от раны? — говорил дрожащим от радости голосом князь, в свою очередь, обнимая запорожца.

— Жив, жив, да только еле ноги таскаю!.. Да что обо мне толковать! Поведай лучше, где ты был?

— В полону татарском сидел!

— В полону? А я уж думал по тебе панихиды петь, право слово!

— А что с тобой? — перебил его князь, теперь только заметивший худобу и бледность Петра.

— Говорю, еле ноги таскаю… Да поправлюсь, Бог даст!

— Ах ты, бедняга, бедняга! Недуг, знать, злой привязался! — сказал Андрей Михайлович, участливо глядя на своего друга.

— Да, хворь тяжкая… И как это тебе удалось вырваться? — продолжал Петр, очевидно, не желая говорить о своей болезни и более интересуясь князем, чем ею.

— Опосля расскажу, а теперь надо обсушиться малость да пообсохнуть.

— Э, брат! Да ты словно в грязи купался! — воскликнул Петр, теперь только заметивший, в каком виде был князь. — Пойдем ко мне в шалаш: там обогреешься, да я тебе дам сухой кафтан.

— Куда бы мне коня привязать?

— Да пусти так, далеко не уйдет: измучен больно… А и уйдет, то не беда: у нас коней много. Откуда ты себе коня-то добыл? — расспрашивал Петр, направляясь с князем к шалашу.

— Украл у одного бритоголового! Во двор к нему залез!

— Украл у татарина! Ай да молодец! Ай да молодец!

Однако князю так и не удалось переодеться. Разбуженные окриком часового и шумом голосов говоривших, один за другим поднимались казаки.

— Что такое? А? Татары, что ль? — с недоумением спрашивали они, протирая глаза.

Скоро, однако, все узнали, в чем дело. Вокруг него собралась целая толпа казаков и стрельцов. Бахметова со всех сторон осыпали вопросами, что с ним было и, где он пропадал, как ему удалось вырваться из татарского плена. Весть все больше распространялась по стану, и толпа всё увеличивалась. Скоро Адашеву стало ведомо, что Андрей Михайлович возвратился, здрав и невредим, и он позвал его в свою палатку.

— Не чаял, не чаял увидеть тебя, княже! — приветливо промолвил Адашев, обнимая князя. — Тут мне такое насказали, что и в живых, думалось, тебя нету! Садись, устал, чай, с дороги, да поведай, где ты был да как вернулся оттоль!

— Сказ недолог! — ответил Андрей Михайлович, улыбаясь и садясь на указанное Адашевым место. — Был я в полону татарском и думал, что не вырваться никогда оттуда!.. Меня, вишь, чуть к хану самому не увезли! Но, однако, привел меня Бог улепетнуть от бритоголовых и своих найти, слава. Господу!

— Так!.. А у кого же ты был в полону?

— У мурзы Сайда… Важный советник ханский.

— А далеко отсюда он живет?

— Нет, недалеко… Я в одну ночь доехал, да еще плутал.

— Войско есть у него, небось?

— Были даны ему ханом ратные люди, да все разбежались… Теперь у него никого нет, и наших побили тогда смерды татарские, а не воины; чуть не целой деревней на нас навалили в ту пору.

Да, слыхивал я об этом! Рассказывали те, что вернулись… Это все Шигаев наделал, чтоб ему ни дна ни покрышки!

— Да! У него все раньше было уж подстроено… Хитер был!

— Как же тебе удалось бежать?

— Да, признаться, — произнес князь, вспыхивая, — меня дочь того мурзы Сайда выпустила.

— Дочь его? Вот те на! Ай да татарка! Молодец! Что ж ты, верно, приглянулся ей?

— А не знаю!.. Может быть! — уклончиво отвечал князь, смущаясь.

— Дорогу ты к улусу, где был, хорошо запомнил? Нет… Ночь темна была, я больше на авось ехал, — ответил Андрей Михайлович, понимая, к чему клонится дело.

— А надо бы нам тот улус разорить! Сумеешь к нему путь указать?

— Нет, не могу! Не берусь! — решительно сказал князь, не желавший этого, потому что при разгроме улуса могла пострадать и Зюлейка, подарившая ему свободу.

— Э, брат! — хитро подмигнув одним глазом, улыбаясь, сказал Данило. — Знать-то ты знаешь, да не хочешь платить за добро злом той девице красной, что на волю тебя выпустила? Так, что ли? Угадал я?

— Пожалуй, что и так, — ответил ему князь.

— Ну, не хочешь этого, так и не надо. Пусть твоя татарка цела и невредима остается. Хоть хорошо бы разорить это гнездо, да Бог с ним! Поведай лучше, зачем тебя к хану везти хотели?