Дэвид Эберсхоф - Пасадена

• Название: Пасадена
• Автор: Дэвид Эберсхоф
• Издательство: Азбука, Азбука-Аттикус
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-389-04447-0

Впервые на русском — грандиозная семейная сага («триумф исторической реконструкции и безудержной романтики», по выражению критиков) от автора мирового бестселлера «19-я жена», разошедшегося тиражом почти в миллион экземпляров. В центре эпического повествования — красавица Линда Стемп, изготовительница лучших ловушек для лобстеров на всем калифорнийском побережье, и трое мужчин, в жизни которых она сыграет роковую роль: ее ревнивый брат Эдмунд; капитан Уиллис Пур, герой войны и владелец апельсинового ранчо; а также загадочный мастер на все руки по имени Брудер, которого отец Линды привез домой с войны. Судьбы их, перекрещиваясь, складываются в пронизанную светлой ностальгией живописную панораму, в которой есть место и любви, и предательству, и роковым тайнам. Как писал журнал New York, «герои Эберсхофа не просто встают со страниц как живые, а предстают исполинами поистине мифического масштаба».

---

— А болезнь-то расползается, — сказал Брудер и прикрыл глаза.

Она спросила, о чем он. Он пояснил, что нематода проникла и в эту часть рощи.

— Она съедает мелкие корешки и перекрывает доступ питанию. Дерево умирает медленно, много лет. — Он повторил: — Болезнь-то расползается, — добавил: — Она уже у вас.

Он произнес это с большим волнением, чем Линди от него ожидала: это показалось ей добрым знаком. Она спросила, что же теперь делать.

— Ничего. Деревья срубить, землю поджечь, — был ответ.

Он сказал, что коварная нематода поразила не всю рощу, а прошла пятнами, оставив после себя залысины погубленных деревьев.

— Почему же Уиллис об этом не знал?

— Может, и знал, — ответил он и вдруг добавил: — Ты счастлива, я думаю.

Она не ответила.

— Вид у тебя не очень счастливый, — продолжил он.

— Столько времени прошло… По-твоему, ты с первого взгляда видишь, счастлива я или нет?

— Ты, может, и сама этого не знаешь, Линди.

Его резкость очень задела ее, она шагнула назад и снова подумала, для чего ему понадобилось повидать ее. Она ожидала от него нежности, робкого прикосновения руки. Вместо этого он сказал:

— Вижу, Пасадена тебе впору.

Его голос прозвучал мягко, но обвинил ее во лжи, и она ответила:

— Это теперь мой дом.

Он спросил, как Лолли, и Линди ответила, что она нисколько не изменилась.

— Только слишком уж она трясется над Паломаром, — добавила она.

— Любит, наверное, мальчишку, — ответил Брудер. — Любит будто родного — ты так не умеешь.

Это замечание удивило Линди; он как будто все знал об их жизни.

— Может, больше, чем ты сама его любишь, — продолжил он.

На это Линди ответила, что любит Паломара, что сделала для этого мальчика гораздо больше, чем многие думают.

— Я не о нем, — сказал Брудер.

Не о Паломаре? Тогда о ком же?

— Об Уиллисе? — спросила Линди, но Брудер прервал ее словами:

— Ты не сказала правду.

— Я рассказала им, что знала. Что видела.

— Ты видела только половину.

— Что видела, то и видела, — ответила она и спросила: — Что тогда случилось?

— Ты сама прочла в статье Черри.

— Расскажи, — попросила она.

Он приостановился, потому что не был уверен, хочет ли рассказывать ей; он думал — может быть, она была достойна знать об этом деле только из газет, то есть ровно столько же, сколько и все остальные. Но разве он не думал об этом все эти пять лет? Каждый вечер, ложась в камере на койку, Брудер представлял себе тот день, когда встретится с Линдой и скажет ей, что не убивал ее брата. Он представлял себе, как они воссоединятся, представлял, как сожмет ее хрупкие запястья. Он не раз репетировал слова: «А разве каждый из них не хотел меня убить? Каждый, по своим собственным причинам?» Линда спросит, о ком он говорит, и Брудер даст свой ответ: «Сначала Уиллис, потом Дитер, а потом этот бедолага Эдмунд».

И вот Брудер начал рассказывать свою версию того, что случилось и что Линди поняла совершенно неверно.

— Я был на берегу… — начал он.

— Я тебя видела. Зачем ты там оказался?

— Почему ты только сейчас об этом спросила? Все могло обернуться иначе, если бы ты давным-давно задала этот вопрос.

Его голос прозвучал гулко, глаза не отрывались от нее, но она совсем не боялась.

— Зачем ты оказался там в тот вечер?

— Твой брат был человек мстительный.

— Почему ты так говоришь?

— Он меня ненавидел.

— И что, ты его за это винишь?

— У него на уме только и было что развалить ферму. Но как развалить — это он хорошенько не обдумал. Только себя и погубил.

— Ты что, приехал, чтобы сказать мне это?

— Я приехал, чтобы посмотреть ранчо, увидеть, каких дел он тут наворочал.

— Ничего он не наворочал, я бы сказала.

— Ты так уверена, Линди? — спросил Брудер, потянулся за ее рукой, она отстранилась было, но он все-таки прижал ее к груди; как будто и не было всех этих лет, как будто она была совсем девчонкой и силилась понять, что это за человек такой — Брудер.

— Ну вот… Я, значит, говорил, что ты не знаешь, — весь остаток своей жизни твой брат только и делал, что разваливал «Гнездовье кондора». Он опрыскивал луковые поля щелоком, пробовал поджечь все в старом русле, только не сумел — в марте кусты еще слишком сырые. Он будто бесновался: ломал через колено удочки, выпускал кур на дорогу, швырял навоз в колодец. Ему казалось — я не знал, что он вытворяет, но я наблюдал за ним, не спеша прикидывал, когда смогу его застукать и, может быть, повесить, а может, просто вышвырнуть с фермы раз и навсегда. Я знаю, Линди, ты считала его умным человеком, но как раз умом-то он и не блистал. Читал он очень много, а знал очень мало. Ты, конечно, знаешь — такие люди бывают. Уроки истории их ничему не учат.

Линди ответила, что не будет этого слушать, но Брудер ответил, что слушать ей все-таки придется: «Ты, Линда, не уйдешь, ты никогда этого не умела», — и он был прав; она, не двигаясь, стояла рядом с ним.

— Ты же хочешь знать, — настаивал он. — Тебе нужно знать всю правду.

Не давая ей вставить слово, он продолжил:

— Он воображал себя этаким тайным агентом — уничтожал урожай, портил инструмент. В тот день, когда все это случилось, когда ты была с мальчиком в доме, он на лодке сплавал к буйку и перерезал веревки ловушек.

— Зачем?

— Уж не для хорошего. Просто хотел, чтобы в твои старые ловушки никогда больше не попался ни один лобстер.

— Никакого смысла в этом нет, — отрезала Линди.

— Никакого, — согласился Брудер и добавил: — А все-таки есть.

— Откуда мне знать, врешь ты или нет?

— Откуда? Да оттуда, что я тебе никогда не делал того, что ты мне сделала.

Она хотела было возразить, но Брудер остановил ее и продолжил свой рассказ:

— Ранним вечером ловушки прибило к пещере в Соборной бухте, и я собирал их по всему берегу. Это, Линди, были твои ловушки. Делала ты их очень умело — тут я отдаю тебе должное. Много лет я их почти не чинил, и они мне верно служили. До того я, помню, думал, что наконец-то ты меня больше ничем не удивляешь, но в тот вечер ты снова умудрилась это сделать — ты здорово умела обращаться с киянкой, гвоздями, тонкими дощечками. Это и была моя ошибка — видишь, я охотно ее признаю. Нельзя было думать, что ты больше ничем не можешь меня удивить. Но в тебе еще немного осталось, правда ведь, Линди?

— Немного чего?

— Дайте мне закончить, миссис Пур.

Те несколько счастливых месяцев, что они проработали рядом — она в кухне, а он в рощах, — ощущались теперь довольно большим отрезком времени, гораздо более длинным, чем были на самом деле: короткие, считаные недели.

— Отличные были ловушки, спокойно так лежали себе прямо на водорослях. Шесть прибило к пещере, и я одну за другой перетаскал их к входу в пещеру. Я все это рассказал присяжным, только они не собирались мне верить, правда ведь, Линди? Так вот, делал я эту рыбацкую работу, не больше и не меньше, и тут я услышал, как кричит и вопит твой брат, а потом увидел, что он несется ко мне.

Как ты совершенно верно заметила, Линди, ночь была темная, даже темнее, чем обычно, как будто выключили переливающуюся подсветку океана. Я слышал Эдмунда, слышал его странные крики — нервные вопли человека, который орет не своим голосом. Я даже заметил, что в его руке блестит что-то металлическое, но что это такое, не разглядел. Я стоял рядом с горкой ловушек для лобстеров и хочу, чтобы ты представила себе, как выглядит на темном берегу горка из ловушек высотой больше шести футов. Представляешь это, Линди? Никак. «Никак?» — спросишь ты. Вот именно — никак. Дощечки черные, и просветы между ними тоже черные, и через ловушку можно смотреть точно так же, как смотрят через зарешеченное окно. Но об этом должен был знать я, а не вы, миссис Пур.

Я стоял, смотрел на твоего брата и не мог даже догадаться, почему он так сердит, почему вдруг его дела, перестав быть секретными, открылись, но он бежал ко мне, и это было совсем не страшно — не боимся же мы старой собаки, когда она жмется к ноге. Я ждал его. Темнота стояла такая, что лица его невозможно было разглядеть, но он сильно ругал меня, и ты… только ты, Линди, можешь сказать, прав он был или нет.

В руках Эдмунд держал киянку, и за миг до того, что он собрался сделать, я увидел, что с лица у него слетели очки, но это его не остановило, он бежал все так же быстро — точно бык, когда мчится прямиком на лезвие. Потом, помню, твой брат оттолкнулся от валуна и прыгнул прямо на меня, подняв свою киянку. Только тогда я понял, что он хочет меня убить, но это показалось мне просто смехотворным, и тут и Эдмунд, и я разом поняли, что он сделал две ошибки. Первая была невелика и, скорее всего, не стала бы роковой. Валун, от которого он оттолкнулся, был покрыт водорослями, скользкими, точно резина, он не удержался и поэтому прыгнул гораздо ближе, чем, наверное, рассчитывал. А вот другая ошибка оказалась пострашнее. Понимаешь, только когда он уже оттолкнулся от скользкого камня, он заметил почти невидимую горку ловушек, которая стояла между нами, но тело его уже неслось вперед, и приземлился он не на меня, а на них. Треск раздался такой, точно от ледяной горы оторвался огромный айсберг.