Борис Изюмский - Чужая боль

• Название: Чужая боль
• Автор: Борис Изюмский
• Издательство: Ростовское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1968

---

Профессор наконец вдел запонку. Веселый, помолодевший, сказал, успокаивая:

— Пыли меньше будет… — И, лукаво улыбнувшись, добавил: — Да это что! Вот приданое ваше теперь моль не съест…

«Элегия» Рахманинова

В письме к отцу Андрей открыл правду: его тяжело контузило, он перестал слышать и говорить.

«Вот приеду к тебе и заживем вдвоем бобылями…» — с горечью закончил он письмо.

Сергей Федорович ходил по комнате, то и дело потирая седые виски. «Пойти на вокзал! Нет, Андрей просил не встречать его. На людях действительно все будет еще тяжелей».

Мучительно тянулись часы… Изредка останавливаясь, Сергей Федорович стонал: «Мальчик, мой мальчик…»

Наконец хлопнула калитка. Раздались шаги в коридоре.

Отец радостно бросился к открывшейся двери, обнял Андрея, припал головой к жесткой шинели. Слегка отстранив его, всмотрелся с жадной надеждой.

Андрей мало изменился. Только, может быть, стал еще выше, и в черных больших глазах притаилась немая боль.

Сергей Федорович впился пальцами в плечо сына, приблизил его лицо к своему, крикнул отчаянно:

— Андрей! Андрюшенька! Неужели ничего не слышишь!

Юноша, прикусив губу, опустил голову.

…Невесело потекли дни в доме учителя Сергея Федоровича Карташева. Сам он с утра до позднего вечера был в школе, Андрей же вел немудреное хозяйство. Он стал замкнутым, чуждался прежних товарищей, старался как можно меньше быть на людях, все свободные часы проводил за чтением.

Есть горе, которое со временем словно бы отвердевает и камнем ложится на сердце. Придя однажды незамеченным домой, отец увидел, что Андрей пытается сыграть что-то на память, но скоро безнадежно опустил пыльную крышку пианино. Сидел поникший, с тусклым взглядом когда-то выразительных глаз, и сердце у отца разрывалось от сознания беспомощности. Понимал; надо научить сына делать что-то полезное, примирить его с новым положением. Но чем, как вернуть ему желание жить!

Недавно Сергей Федорович нашел в книге несколько листков, исписанных рукой сына:

«Свою недолгую жизнь я невольно делю на две части — до и после того дня у одесского лимана, когда бежал впереди роты… Потом яркая вспышка, оглушительный взрыв, расколовший небо и землю, — и темнота… и тишина, в которой остался навсегда.

Навсегда!.. Страшное это слово. Все, чем жил, стало невозвратимым. Сколько раз, сидя в окопе, думал о желанном часе, когда вновь войду в притихший класс, увижу детские глаза.

Вот на партах белеют тетради… Дети пытливо смотрят: „Какую тему сочинения он даст!“.

Словно дятлы клювами, застучали перья о чернильницы… Как разны эти маленькие люди. Девочка с длинными русыми косами пишет быстро-быстро. Вдруг останавливается, откидывается на спинку парты, что-то возбужденно шепчет, трет переносицу и, счастливо улыбаясь, снова с жадностью припадает к тетради.

Не по годам рослый парень, видно, плохо знает материал, подглядывает в учебник и делает при этом безразличное лицо. Он незаметно наблюдает за мной, выжидает, когда повернусь к нему спиной…

Звонок… Взмахивая синими крыльями, ложатся тетради на стол. Кто-то спешит дописать последнюю фразу, кто-то, сдав работу, успел заглянуть в учебник и, пытаясь схитрить, говорит: „Ой, промакнуть забыл!“.

Это было давно. А теперь… С детских лет мечтал стать учителем, достиг мечты и на взлете упал. После того дня у лимана…»

* * *

Впервые Андрей увидел эту девушку у почтамта.

Он подошел к ящику бросить письмо, и руки их встретились. Девушка подняла на него глаза, почему-то покраснела и, быстро опустив письмо, отошла. А он, продолжал стоять с письмом в руке и, глядя ей вслед, просил: «Оглянись! Только оглянись!».

На повороте улицы она оглянулась.

И все вдруг окрасилось в новый цвет — радости.

Как не замечал он до этого, сколько на свете интересного! Вон прошел чудак в сапогах и шляпе, пробежала белая собачонка с пятном на глазу, похожим на повязку; вышел из подъезда мужчина с тщательно выбритой головой и… густыми усами.

Да он, Андрей, еще богач: он может видеть все это. За широким окном парикмахерской в кресле сидит толстяк с молитвенным выражением лица. Влажнеют крыши домов. Мальчишки давятся зеленой, кислой алычой. Рядом с трамваем мчится грузовик с прицепом. На бревнах прицепа восседает парень с чубом, выбивающимся из-под козырька армейской фуражки. Молоденькая кондукторша высовывает голову из окошка трамвая. Парень на бревнах с деланным испугом выхватывает из кармана гимнастерки замусоленную бумажку. По движению его губ Андрей догадывается — парень озорно кричит кондукторше: «Постоянный!».

И тогда приходит мысль: «Еще не все потеряно. Можно научиться понимать по движению губ. Научиться языку жестов и преподавать в школе глухонемых. — От радости перехватило дыхание: — Можно… можно…» Это возникло как спасение. И рядом другая мысль: «Она оглянулась». Возле своего дома Андрей задумал: «Если раскурю на ветру папиросу единственной оставшейся в коробке спичкой, все будет хорошо». Спичка сначала разгорелась ярко, но неожиданно потухла. «Ерунда, все зависит от меня».

* * *

Он встретил ее через неделю. Они оба смущенно покраснели и поклонились друг другу. Скоро Андрей знал, в какой час и где проходит она, и встречал ее часто. Девушка улыбалась ему, как знакомому, глаза ее светились ласково. Тогда он решил, что это нечестно, что он обманывает, и после мучительных колебаний неловко передал ей на улице письмо.

«Я глухонемой! — писал он. — Я не имею права даже на счастье хотя бы издали видеть вас…»

Как ждал он следующей встречи, чтобы в глазах прочитать ответ, ждал и боялся.

Андрей истязал себя занятиями, учился понимать отца по движению губ, стал лечиться. Он твердо решил не сдаваться.

Девушка сама подошла на улице, взяла его руку в свою и о чем-то быстро, будто успокаивая, заговорила. Он только понял: ее зовут Леной… Она спохватилась, вспомнив, что он не слышит, и умолкла.

Жалость и сострадание, ненавистные жалость и сострадание, прочел он в ее глазах.

Пальцы у нее длинные, тонкие. Они жгли его ладонь. Андрей вырвал руку и, не оглядываясь, пошел прочь. Хотелось бежать, но свинцом налились ноги и мучительно гудела, раскалывалась голова…

* * *

Однажды августовским вечером Сергею Федоровичу удалось убедить Андрея пойти в гости. У знакомого учителя собирались близкие друзья, устраивали скромные проводы его дочери, уезжающей в Московскую консерваторию. Андрей согласился, не желая огорчить отца отказом. С опущенной головой шел он улицами города, не замечая, как розовело небо над черными верхушками деревьев, как девочка с балкона бросала по ветру клочки ваты, и ласточки проворно подхватывали их на лету; не видя утративших яркость водянистых канн, не ощущая запаха речной волны. Все это сейчас было не для него. Неотступное желание преследовало, мучило: «Слышать! Слышать! Как хочется слышать. У Лены, наверно, нежный голос… Как звучал школьный звонок! А если перевести звуки в краски! Вот тупой звук… Его можно обозначить цветом свинца. В тупой мысли, тупом выражении лица проступает ограниченность, придавленность, а тупая боль свинцова. Пронзительный звук можно сравнить с металлически-белой краской. В ней есть что-то пронизывающее. Мягкие звуки хочется окрасить зеленым тоном. Голубую шапочку носит Лена…»

Отец едва ощутимым пожатием руки остановил Андрея.

Перед ним был знакомый дом с белыми гардинами на окнах. Издали он не раз видел, как Лена заходила в этот дом. Отступать было поздно, и Андрей, волнуясь, вошел за отцом в темный коридор. Их встретили очень радушно. Лена, в белом с короткими рукавами платье, перехваченном в талии широким лаковым поясом, выскочила из другой комнаты, обомлела от неожиданности, виновато улыбнулась, прикоснулась к руке Андрея пугливой рукой и забегала по комнате, хозяйничая.

Гостей было немного, человек пять, держали они себя просто, сердечно, не тяготили Андрея излишним вниманием. Он забился в угол дивана, печально смотрел на всех, изредка чувствуя на себе быстрый тревожный и радостный взгляд девушки. Одно из окон в столовой было распахнуто, порывы ветра отдували гардину, и, когда закатный луч скользил по красным цветам в синей вазе на столе, Андрею казалось: на ней тревожно то вспыхивают, то затухают рубиновые лампочки.

Необъяснимое волнение все больше охватывало Андрея. Значит, Лена уезжает… Тоже навсегда. И потекут тоскливые дни без нее… Без этого успокаивающего ощущения, что совсем рядом, за несколькими поворотами улиц, живет любимая.

Гости стали просить Лену исполнить что-нибудь.

Она подсела к роялю, расправила платье, на мгновение задумалась, занеся руки над клавишами, и бурно, порывисто стала играть. Андрей подошел к роялю, облокотился о крышку.