Владимир Контровский - Нерожденный

• Название: Нерожденный
• Автор: Владимир Контровский
• Жанр: Альтернативная история

Сын японского морского офицера, выжившего в Цусимском сражения, стал гениальнейшим физиком ХХ столетия. Несмотря на некоторые успехи (в частности, в этой новой Реальности Япония выиграла битву при Мидуэе), сказалось подавляющее военно-экономическое превосходство США, и война на Тихом океане неумолимо катится к поражению империи Ямато. И тогда японцы пускают в ход супероружие, изобретённое самураем-гением – оружие, позволяющее управлять любыми физическими процессами. Останавливаются в воздухе моторы самолётов, взрываются артиллерийские погреба боевых кораблей, от наведённых коротких замыканий и пожаров на газопроводах пылают целые города. Советским учёным удаётся создать такое же оружие. Война идёт на равных, но могучее супероружие оказывается слишком могучим – оно грозит выйти из-под контроля и уничтожить всю планету.

---

– Я отец Дженни, – без обиняков заявил седой джентльмен, поигрывая тростью, – и мне стало известно, что вы уделяете повышенное внимание моей дочери. Должен вам сообщить, молодой человек, что моя дочь почти помолвлена, и ваши… э-э-э… ухаживания бросают тень на её репутацию. Этого я допустить не могу ни в коем случае, и поэтому требую, чтобы вы прекратили все ваши домогательства. В противном случае я обещаю вам очень большие неприятности. Прощайте! Надеюсь, мы никогда больше не увидимся!

Тамеичи ошарашено молчал – Дженни ни слова не говорила ему о своей помолвке, – а её отец развернулся и удалился, всем своим видом выражая оскорблённой достоинство. Речь возмущённого отца не содержала прямых намёков на истинную причину его немилости по отношению к возлюбленному своей дочери, однако молодой самурай был достаточно умён (и провёл в Англии достаточно времени), чтобы понять, в чём тут дело. В переводе на язык лондонских трущоб (Миязаке, ко всему прочему изучавшему нравы гайкокудзинов, довелось там побывать) отец Дженни сказал примерно следующее: «Ты, желтая макака, учишься в Кембридже, но это ещё не даёт тебе права протягивать свои волосатые лапы к английским девушкам – довольствуйся проститутками! Ты понял меня, азиат?».

Земля Англии покачнулась под ногами Тамеичи, и только самурайское воспитание не позволило ему наделать глупостей. Он пытался объясниться с Дженни, но та его избегала – откуда ему было знать, что девушка после крупного разговора со своим отцом не осмелилась идти против его воли. В Британии середины двадцатых годов прошлого века до торжества идей феминизма было ещё очень далеко…

…Так умерла первая любовь молодого самурая, а вскоре его гордость получила ещё одну тяжёлую рану – её нанёс разговор между двумя профессорами, случайно услышанный Миязакой.

Увлечённый работой, он допоздна задержался в лаборатории и очень удивился, поняв, что он не один: в комнате, где имели обыкновение сидеть преподаватели, подводя итоги дня за стаканом горячего грога, звучали негромкие голоса. Говорили двое; они говорили тихо, но Тамеичи обладал тонким слухом и смог разобрать каждое слово. Он знал, что подслушивать нехорошо (если, конечно, ты не шпион в стане врага), но когда понял, что речь идёт о нём, то затаил дыхание.

– Говорю вам, Эддингтон, этот парень – фанатик. Он может работать сутками, тогда как все другие студенты не пренебрегают утехами молодости: они играют в футбол и лаун-теннис, катаются на лодках по реке, флиртуют. А этот японец…

– Согласен с вами, Стрэттон. Он впитывает знания как губка: похоже, его ничего больше не интересует. Вот тебе и азиат…

– Да, Артур, вот тебе и азиат. Загадочная страна эта Япония… Я дорого бы дал, чтобы понять стиль мышления этого нашего японца: то, что мы называем физическим смыслом и описываем формулами, он просто чувствует и воспринимает зримо и осязаемо. Не удивлюсь, если узнаю, что он видит атомы крошечными живыми существами, а Вселенную – разумным созданием невероятных размеров. Какой-то дикарский подход, но дающий поразительный эффект: я был свидетелем того, как наш самурай с лёгкостью решал сложнейшие задачи, над которыми годами тщетно бились лучшие наши умы. Непостижимо…

– Непостижимо, да… Скажу вам больше, Фредерик: когда он смотрит на меня своими чёрными глазищами, мне становится как-то не по себе. Мне даже кажется, что он не совсем человек, или совсем не человек. Во всяком случае, логика его мышления нестандартная, если так можно выразиться.

– Я вас понимаю, коллега, – в голосе говорившего отчётливо прозвучал смешок. – Ну конечно же он не человек! Он азиат, и этим всё сказано. Но его высоко ценит сам Резерфорд, и поэтому…

Лицо Тамеичи Миязаки вспыхнуло. Ему стоило немалых усилий, чтобы сдержаться. Пересиливая себя, он встал из-за стола, за которым работал, на цыпочках пересёк пустой и тёмный лабораторный зал и бесшумно затворил за собой дверь.

* * *

…Дождь не переставал (drizzle – это надолго).

Тамеичи отошёл от окна, сел, включил настольную лампу и взял недочитанную книгу, лежавшую на столе.

Умением хранить тайну, быстротой и изобретательностью они намного превосходили немцев, а кроме того, на каждых сто рабочих-немцев у азиатов приходилось десять тысяч. Поезда монорельса, которым теперь была опутана вся территория Китая, доставляли к огромным воздухоплавательным паркам в Шансифу и Цинане несчетное количество квалифицированных, прилежных рабочих, производительность труда которых была гораздо выше европейской. Сообщение о выступлении Германии лишь заставило их ускорить собственное выступление. В момент разгрома Нью-Йорка у немцев в общей сложности не набралось бы трехсот воздушных кораблей; десятки же азиатских эскадр, летевших на восток и на запад, на Америку и на Европу, по всей вероятности, насчитывали их несколько тысяч. Кроме того, у азиатов была настоящая боевая летательная машина, так называемая «Ньяо», – легкий, но весьма эффективный аппарат, во всех отношениях превосходивший немецкий «драхенфлигер». Это тоже была машина, рассчитанная на одного человека, но удивительно легкая, построенная из стали, бамбука и искусственного шелка, с поперечным мотором и складными крыльями. Авиатор был вооружен винтовкой, стреляющей разрывными кислородными пулями, и – по древней японской традиции – мечом. Все авиаторы были японцы, и, характерно, с самого начала было предусмотрено, что авиатор должен владеть мечом.[5]

«Воздушные корабли легче воздуха, – подумал Тамеичи Миязака, отрываясь от книги, – дирижабли. Но Мировая война показала, что их разрушительная мощь не так велика, как это виделось мистеру Уэллсу, а сами дирижабли неуклюжи и очень уязвимы. А вот боевые летательные аппараты тяжелее воздуха – да, за ними будущее. Война уйдет в воздух, даже если пилоты, как писал Уэллс, будут вооружены самурайскими мечами. Аппараты тяжелее воздуха… Они держаться в воздухе до тех пор, пока работают их моторы, но как только эти двигатели перестают работать, аэропланы камнем падают вниз, подчиняясь закону земного тяготения – совсем как то яблоко, которое, если верить легенде, упало на голову Исааку Ньютону где-то в этих местах. Остановка двигателя в воздухе – это катастрофа для любого аэроплана, какую бы разрушительную мощь он не нёс на своём борту. Лучи Теслы? Говорят, это мистификация… А если нет? Любая гипотеза нуждается в научном обосновании, но проверяется она только опытом. Будущая война, война Объединённой Азии против Америки и Европы, будет воздушной войной – войной моторов…».

…Окончив Кембриджский университет, Тамеичи Миязака вернулся в Японию. Он поклялся самому себе никогда более не ступать на английскую землю и не остался работать в Кавендишской лаборатории, несмотря на настойчивые уговоры её директора, профессора Эрнеста Резерфорда, и на обещанные им условия, о которых в Японии можно было только мечтать. «Вас ждёт здесь великое будущее!» – убеждал его Резерфорд. «Благодарю вас, сэр, – ответил Миязака, – я хотел бы остаться, но не могу: моя жизнь принадлежит моей родине».

Этот ответ был правдив только наполовину: Тамеичи Миязака не только не мог, но и не хотел оставаться в Англии. Самурай не может солгать своему господину, но ложь врагу не противоречит кодексу бусидо.

Глава четвёртая. Вариации на тему

Вероятность реализации новых событий в дочерней Реальности, а также изменения рисунка событий, заимствованных из материнской Реальности, возрастает по мере удаления дочерней Реальности (по оси времени) от момента её инициации (от точки разделения). Это явление называется расширением поля вариативности и не связано жёстко с характером инициирующего фактора.

«Многомерная Вселенная»

…К концу тридцатых годов ХХ века планета Земля напоминала кучу сухого хвороста, щедро смоченного бензином, – достаточно одной искры, чтобы она была охвачена пламенем глобального пожара, пожирающего страны, города и человеческие жизни. Так и случилось: 1 сентября 1939 года в Европе началась война, очень быстро ставшая мировой.

Костёр войны (поначалу «странной») разгорался стремительно, с гулом и треском. Европейские страны – Польша, Дания, Норвегия, Бельгия, Нидерланды, – одна за другой падали под гусеницы немецких танков с лёгкостью кеглей, сбиваемых тяжёлым шаром боулинга. Гитлер шутить не собирался – французский петушок не успел кукарекнуть, как моторизованные зигфриды, одетые в федьдграу, свернули ему голову и начали деловито ощипывать, разбрасывая во все стороны пух и перья. Небо над Англией содрогалось от рёва двигателей бомбардировочных армад люфтваффе, горели Лондон и Ковентри, а германские субмарины с ловкостью и безжалостностью голодных акул вспарывали зубами торпед тела торговых судов, направлявшихся к берегам осаждённого Альбиона. Британия цепенела от ужаса, ожидая прыжка вермахта через Ла-Манш, но бурлящая коричневая пена хлынула на восток, взломав границы Советского Союза. И это стало началом конца «Тысячелетнего Рейха»: русский народ, умевший жертвовать собой и бестрепетно умирать за свою землю и за будущее своих детей, переломил хребет чудовищу, выползшему из чрева Германии. Но до этого было ещё далеко – окровавленную Европу пока что перетирали жернова сорок первого года.