Эдуард Дворкин - Государство и светомузыка, или Идущие на убыль

• Название: Государство и светомузыка, или Идущие на убыль
• Автор: Эдуард Дворкин
• Издательство: Амфора
• Жанр: Юмористическая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-94278-240-7

Историческая фантасмагория Эдуарда Дворкина отсылает читателя в причудливо трансформированную действительность предреволюционной России. В этой действительности Владимиру Ленину не удается возглавить революционное движение, поскольку его устраняет более молодой и решительный конкурент. На фоне этой коллизии гений от музыки Скрябин то и дело попадает в опасные ситуации, из которых его неизменно вытаскивает верный друг и великий мыслитель Плеханов — личность, сильная не только духом, но и телом.

---

2

Предводительница полевого аудиториата Третьей Сухопутной Армии, генерал-квартирмейстер Генриетта Антоновна Гагемейстер, в белой шелковой сорочке и ладно облегавших тело лосинах, сидела на койке в своем петербургском будуаре и сосредоточенно пришивала к мундиру некстати оторвавшийся аксельбант.

Заходившее на покой неяркое северное солнце мягко подчеркивало спартанскую простоту помещавшегося в мезонине интерьера. Койка была самая обыкновенная, солдатская, застеленная грубым суконным одеялом, в изголовии находилась фанерная колченогая тумбочка с немногочисленными предметами личной гигиены, чуть дальше стоял четырехдверный шкап из оструганных еловых досок — одна его половина была отведена под одежду и портупею, в другой содержались пространные руководства по военным дисциплинам. К огромному, во всю стену, окну был придвинут стол мореного дуба, заваленный штабными картами и документами финансовой отчетности. Еще имелись в наличии гнутые венские стулья, внушительного вида крашеный под камуфляж походный бронированный сейф, ключ от которого хозяйка постоянно носила подвязанным к шее, пол был устелен чистыми вязаными половиками. К безусловным украшениям комнаты можно было отнести развешанную по стенам богатую коллекцию оружия и трофейное, с бронзовыми завитушками, зеркало, привезенное Генриеттой Антоновной еще с турецкой войны.

Вечером, по случаю возвращения хозяйки с затянувшихся летних маневров, в большом доме Гагемейстеров на Мойке длжно было состояться товарищескому ужину для узкого круга единомышленников, и первые гости ожидались достаточно скоро.

Умело приведя форму в полное соответствие с уставом, Генриетта Антоновна, не прибегая к помощи денщика, полностью завершила туалет и, покачиваясь с носка на пятку новеньких козловых сапог, в некотором раздумии подошла к посеребренному трофею.

В свои шестьдесят три года она не выглядела и на тридцать шесть.

Как и обычно, отразилось ей добротное, гладкое лицо, немного калмыцкое по сути, с пробивающимся противу ее воли здоровым простонародным румянцем, заглушить который не мог и толстый слой картофельного крахмала… морщин не было вовсе — единственная, пикантная, сводившая с ума всех штабных офицеров, появлялась между чуть приплюснутым носом и слегка вздернутой верхней губкой, когда Генриетта Антоновна позволяла себе улыбнуться. Зубы были ровные, жемчужного отлива — не хватало одного, утерянного когда-то в рукопашной схватке на пограничной реке Арпачай, где совсем юная Генриетта в чине поручика приняла боевое крещение…

…11-го апреля 1877 года в одиннадцать часов вечера уже полусонные адъютанты Тверского драгунского полка, расквартированные в Александрополе, были в спешном порядке потребованы в штаб корпуса, где им продиктовали манифест об объявлении войны и огласили приказ по кавалерии в полночь перейти границу.

Генриетта покормила гнедую сахаром с ладони, затянула потуже постромки, пристреляла оружие. Ночь была безлунная. Река величаво несла свои невидимые в темноте воды. Ничего не подозревавшие турки крепко спали в шелковых шатрах. Окружившие их десантники потребовали, чтобы неприятель немедленно сдался в плен, однако башибузуки и не думали просыпаться. Тверцы принялись отчаянно трясти храпевших. Генриетте Гагемейстер достался огромный потный командир в измятой красной феске. Насилу пробудившись, он затеял возню, пытался подмять юного поручика под себя и, неловко двинув локтем, выбил Генриетте зуб, о чем тотчас горько пожалел. Применив болевой прием, молодой офицер связала неприятеля и поперек лошади доставила к своим. Взявши без единого выстрела сто сорок пленных, доблестные десантники с честью выполнили приказ…

…Жесткие густые волосы генерал-квартирмейстер коротко стригла, не позволяя им выбиваться из-под надвинутой фуражки или папахи. Глаза начальственной женщины, азиатские, раскосые, иссиня-черные, смотрели на мир дерзко и испытующе.

Генриетта Антоновна сощелкнула с плеча приставшую пушинку, приладила к поясу опробованную на волоске саблю, в последний раз скользнула взглядом по своей юношески ладной фигурке и, только убедившись в полном параде, позволила войти добрейшему Карлу Изосимовичу, который давно покашливал и скребся за дверьми.

Делившая на равных с мужчинами все тяготы нелегкой армейской службы, ни в чем не уступавшая им, Генриетта Антоновна перенесла это правило и на семейные отношения, ни разу за сорок лет супружества не уступив мужу — должно быть, от этого детей у них не было, что не мешало обоим считать свой брак вполне примерным и устоявшимся.

— Так-с, — покачивая сухой желтоватой головой, не слишком уверенно произнес Карл Изосимович. — Да-с…

Обыкновенно он не мог начать полновесного разговора без некоторых приготовлений. Подобно тому, как оперный певец не может сразу набрать полную силу и нуждается в предварительной распевке, так и Карл Изосимович перед тем, как сообщить нечто, должен был непременно опробовать голос на нескольких разминочных и не вполне несущих смысл словах.

Поворотившись к мужу и благожелательно кивая, Генриетта Антоновна терпеливо ждала.

— Экое, — уже много увереннее выговорил Карл Изосимович, — однако… надо же… да ты, Генриеттушка, сегодня распрекрасно выглядишь!

Последним энергичным кивком отблагодарив за комплимент, генерал-квартирмейстер положила руку на ветхое супружеское плечо.

— Друг мой, — с легкой укоризной поинтересовалась она, — а помнишь ли, какой нынче на дворе год?

— Как же, как же, — наморщил лоб чудесный старец, — это же совсем просто… одна тысяча девятьсот тринадцатый, — скоро произнес он, — между прочим, год наивысшего экономического подъема в России… сдается мне, с его результатами экономисты да статистики еще лет семьдесят сверяться будут…

— Экий ты футуролог, — улыбнулась Генриетта Антоновна. — А по манере одеваться — косный, заплесневелый ретроград! Ну, кто же сейчас в панталоны со штрипками рядится! Такие, почитай, лет тридцать, как из моды вышли! Еще бы и парик приладил!.. Ступай, вели Фоме подать тебе чесучевые брюки, что давеча я из Парижа привезла… и башмаки смени — не носят более с пряжками…

Точно в назначенное время и даже подгадав к бою старинных часов, баронесса Гагемейстер об руку с престарелым супругом появилась в круглой нижней гостиной.

Опоздавших не было. Памятуя о крутом нраве хозяйки, приглашенные сходились заблаговременно. Баронесса не прощала и минутной задержки, оставляя непунктуальных голодными на улице.

— Извольте в трактир! — выполняя инструкцию, говорил в таких случаях недисциплинированным аристократам дюжий дворецкий и с треском захлопывал двери перед самыми благородно вылепленными носами…

Заложивши руки за спину, гости степенно прохаживались по навощенному паркету. Военные приветствовали хозяйку вытянувшись и под козырек, штатские расшаркивались в реверансах, кто-то, не рассчитав усилия, неловко прогнулся в книксене.

По-армейски четко произнеся приветствие, генерал-квартирмейстер отдала команду рассаживаться и повязывать тугие крахмальные салфетки.

Была зажжена большая, о тридцати восьми рожках, хрустальная люстра. Человек, попавший в дом впервые, имел возможность осмотреться. Круглая гостиная была обита светлым штофом и уставлена круглыми кожаными диванами. Большой обеденный стол тоже был круглым и хорошо вписывался в интерьер. На стенах висели предметы быта и домашняя утварь, портреты Суворова, Кутузова, Сундукова-младшего. В углу поблескивал свежим лаком выполненный по особому заказу круглый рояль от Шредера.

Убедившись, что гости к приему пищи готовы, Генриетта Антоновна трижды хлопнула в ладоши. Дверь тотчас растворилась, слуги внесли на серебряном блюде разрезанное на половины яйцо под майонезом. Каждый в алфавитном порядке отщипнул себе по кусочку. В богемских круглых бокалах уже шипела и пучилась сельтерская. Спиртного в доме не держали.

Генриетта Антоновна далеко выкинула руку.

— За процветание и благоденствие!

Промочив горло, все принялись за еду. Жевали степенно, не допуская звуков. Чавкать разрешалось только пожилому Карлу Изосимовичу.

С закуской было покончено довольно скоро, и те же слуги подали горячее — прекрасно приготовленное крыло голубя с чесночной подливой. Здесь, ввиду специфичности блюда допускалось некоторое причмокивание и присасывание. Карлу Изосимовичу прощалось легкое отрыгивание и ковыряние вилкой в зубах. На сладкое был крыжовенный компот и кукурзные хрустевшие палочки, точно по числу едоков.

Но вот куверты были отставлены, и гости, чтобы не мешать слугам убирать со стола, пересели к изразцовому камину, в котором жарко пылали сосновые поленья. Мужчины достали кисеты и набивали трубки, женщины стреляли друг у дружки тоненькие мексиканские пахитоски. Генриетта Антоновна, обрезавши кончик, вставила в рот гавану, и даже милейший Карл Изосимович забил по доброй понюшке в каждую ноздрю.