Мария Спивак - Твари, подобные Богу

• Название: Твари, подобные Богу
• Автор: Мария Спивак
• Жанр: Современные любовные романы

Из предисловия автора на ее сайте: «Второй роман — продолжение первого <«Черная магия с полным ее разоблачением»>, но далек от сказочного. Это, скорее, подобие «сердца горестных замет», названных мною «Твари, подобные Богу». Смысл прозрачен и вряд ли нуждается в пояснении, но я тем не менее скажу, что попыталась выразить. Глядя на людские деяния, особенно собственные, легко согласиться — и смириться — с тем, что человек — тварь. Но все-таки тварь — Божья, созданная по Его образу и подобию, скрывающая в себе Его начало, к поиску которого в себе нам и надлежит стремиться. Иначе — кранты».

---

— Кстати, не знаешь, что Наташка решила? — почти спокойно поинтересовалась Лана.

— Лучше б не знала! — ворчливо отозвалась Алка. — Представляешь, эта дура собралась переться с ним в Москву! Декабристка.

— Да ты что?! — ахнула Лана.

— А вот то! Антон к царице, а Натаха за ним хвостом. Надеется, вдруг он одумается. Или, говорит, рядом буду немым укором, а там как бог даст. Нет, Ланик, подумай — какая сволочь! В смысле, Антоша ее драгоценный. Такой же кобелиссимо, как прочие.

— Да уж. — Лана почти забыла о своем несчастье и, удобней пристроив на стуле костлявый задик, со вкусом приступила к обсуждению чужого: — Главное, так это ей преподнес, будто подвиг собрался совершить. Видите ли, любит свою Клеопатру и она его законная жена! Законная — с чужим ребенком! Молодец, нагуляла, и ведь с рук сойдет, получит и мужа, и папашку ребенку. Спрашивается, чем Антон думал, когда с Наташкой жил и детей ей делал, если сам надеялся к Лео вернуться? Не понимаю, убей, не понимаю!

— Ну, — Алка замялась, — Натаха тоже знала, на что подписывалась. Что для Антона на жене свет клином сошелся, весь город знал. А уж если с чужим младенцем готов взять, значит, и сейчас без ума. Да видно было со стороны: с Натахой он так, от безвыходности! Страстью уж точно не пылал. Любил бы, давно развелся бы и женился.

— Мне до сих пор как-то не очень, что мы ее на ребенка уговорили, — призналась Лана.

— Мне тоже. — Алка громко почесала нос. — Натаха, правда, уверяет, что все само получилось, случайно, мы с тобой не при чем. Слышала бы ты ее разглагольствования: так Господь решил, это знак свыше, Он хочет, чтобы мы с Антошей были вместе, Он моего малыша без отца не оставит. Не знаешь уже, как с ней и говорить-то без кадила и рясы.

Подруги помолчали. Лана, постепенно успокаиваясь, изредка всхлипывала. Алка про себя порадовалась, что приступ рыданий позади и до очередного раза есть время расслабиться.

— Овощей? — с фальшивой бодростью предложила она и неуверенно добавила: — Или по тортику?

— Давай по тортику, — не вынимая лапки из кокона, махнула пальчиками Лана. Черт с ней, с фигурой, что уж теперь.

Они, задумавшись, посидели над тарелками.

— Короче, — продолжила Алка спустя некоторое время, — Антон сказал, что будет жить с Лео, но от наташкиного ребенка не отказывается. Обещал усыновить и участвовать в воспитании. Но оставаться с Наташкой, когда он любит другую, это уже, типа, нечестно.

— А она?

— Да что она, не знаешь ты ее, что ли? Наисвятейшая мать-одиночка России и Омской области. Все понимает, но хочет сама поговорить с Лео, поэтому едет с ним. — Алка, изображая Наташу, тоненько запищала: — Я ношу твоего ребенка, ты не можешь мне отказать! Ну? Не идиотка? Сказала бы, катись колбаской, ребенка хрен увидишь — все-таки месть. — Она негодующе запихнула в рот большой бисквитный кусок.

— Тоже мне месть! Наоборот, счастье. Антон только обрадуется, если им с Клеопатрой никто мешать не будет. Заживут семьей, он, она и ее ребенок. А про Наташку с собственным отпрыском он с наташкиного же разрешения думать забудет. Она права: так хоть жизнь им подпортит.

— Нет, она не поэтому. Просто подвинулась на своем Антоне, как он на Лео. Бежит, как собака за хозяином, фиг остановишь.

— Удивительно: на вид льдышка льдышкой. И тихоня, — задумчиво проговорила Лана.

— Про чертей в омуте слышала? — Алка помолчала и вдруг воскликнула: — Ой, девки! Насмотришься на вас, никакой, на фиг, любви не захочется. Одни страдания от нее и от ваших идиотов-мужиков!

Она моментально пожалела о своих словах: Ланик разнюнился, захлюпал носом. Рот кривится, подбородок прыгает… Что ты с ней будешь делать!

— Еще тортика? — в панике выпалила Алка.

Лана трагически кивнула, больно закусила губу — и разразилась горючими слезами.

Алка вскочила, обхватила ее руками, притянула к себе. Лана, рыдая навзрыд, уткнулась лицом ей в живот. Алка молча покачивала ее, как ребенка, и гладила по голове: ничего, ничего, пройдет.

Ох, и дуры же вы, девки, дуры.

Глава 6

Умка с детства тяготела ко всему японскому и свою маленькую квартирку обустроила именно в таком стиле — лет семнадцать назад, пока еще были деньги, а главное, силы, собственными руками сделала ремонт и с тех пор ничего не меняла. Единственно, вместо обычного дивана купила футон, едва только в Москве открылся первый магазин «ИКЕА». «Несчастный матрас на колесиках» страшно раздражал грузноватого Хуку — не сядешь, не ляжешь по-человечески! — но невысокая Умка от мужниного ворчания отмахивалась: «Уж не хуже твоего «помоста» в Толедо». Умке жизнь на полу нравилась. Она вообще считала, что у японцев быт устроен гораздо разумнее европейского, и огорчалась лишь, что в последнее время выглядит со своим стародавним увлечением неоригинальной последовательницей Эраста Фандорина. Не станешь же всем подряд объяснять, что твой стаж в миллион раз больше.

Неяпонским в ее жилище было пышное изобилие растений — от зауряднейших фикусов до уникальной секвойи и расползшегося по балконному стеклу фейхоа. Многое Умка выращивала из семян в порядке эксперимента, интересно ведь посмотреть, что получится. Получалось, как ни странно, все; когда Хука видел, что жена опять изучает внутренность какого-нибудь экзотического плода, то отчаянно вопил: «Нет, только не это!», а после стонал: «Нам и так нужна еще комната — для себя». И он прав. Встать со злополучного футона, и то не просто, есть риск получить в глаз веткой кофейного дерева, которое давным-давно уперлось в потолок и перегородило полкомнаты. Неудобно, да; зато дерево два раза в году буйно и ароматно цветет и исправно приносит плоды. Что же Хука не ворчал, когда они пили кофе «со своей плантации»?

Умка привычным движением отвела ветви в сторону и села на краю дивана. За неделю устала так, что в долгожданный выходной даже с Хукой по его делам не поехала, хотела поваляться, почитать, но увы — одолели мысли. Немудрено: Хука предлагает усыновить ребенка.

Не то чтобы Умка возражает. Но и согласиться не может.

Почему? Вероятней всего, из страха; поработайте столько лет в детской онкологии. Она слабо себе представляла, что бывают здоровые дети, а от сострадания к больным абстрагироваться не научилась, и годам к тридцати пяти стала замечать, что вид любого ребенка вызывает у нее примерно те же ощущения, что пронзительный визг железа по стеклу. Воображению не прикажешь; оно, словно в фильме ужасов, мигом переделывало розовощеких крепышей в обтянутые пергаментной кожицей скелетики с голыми яйцеобразными головами. Роди она раньше, в молодости, как полагается, наверное, научилась бы разделять два мира — больных и здоровых, но теперь это нереально. Так Умке почему-то казалось. А экспериментировать не хотелось. Ребенок же не растение.

И вдруг он не приживется на новом месте? Вдруг она его не полюбит?

Хука снисходительно смеялся: исключено. Надуманные опасения.

— Ты слишком хорошего обо мне мнения, — спорила Умка. — Я в душе монстр.

Хука шутливо кивал: да-да, но Умка знала: нечто важное внутри нее истрачено. То, что позволило бы растить ребенка, не обмирая поминутно от страха. Не легкость, но… легковерие бытия. У нее не осталось сил на борьбу даже с самыми незначительными ударами судьбы — которых она, к сожалению, не может не ждать. (А как известно, кто ищет, тот добьется). Будь она моложе, рискнула бы — ради Хуки; невыносимо причинять ему боль. Умка тщетно ждала, когда в ней что-то изменится. Но сейчас, сию минуту, сражаясь с острым кофейным листом, лезшим в глаз, окончательно поняла — нет, слишком поздно. И вообще, ей не справится. Даже ради мужа она не готова ни к заботам и переживаниям, ни к ответственности и чудовищному разочарованию в себе, которое скорее всего поджидает ее на пути вынужденного материнства. Усыновление — дело благородное, но когда благородство чужое, а не свое, это, согласитесь, неправильно.

Хуке придется смириться с тем, что она не святая.

Умка провела пальцами по «Введению в христианство» Йозефа Ратцингера и грустно усмехнулась. Не святая, точно. Она закрыла глаза и в очередной раз попыталась отмахнуться от того, что упрямо лезло в голову.

Точнее, не что, а кто.

Отец Станислав, веселый монах-францисканец. Плохой объект для романтического увлечения. Да и нет никакого увлечения, нет! Только как еще назвать странную, незаметно возникшую, но настойчивую тягу друг к другу?

Однажды Хука — сам не успевал, — попросил Умку съездить к францисканцам отвезти документы для паломничества в Ассизи. В тот день не переставая валил снег, и Умка, пока добиралась от метро, устала и замерзла, пришла вся запорошенная. Отец Станислав предложил ей отдохнуть и выпить кофе из новой кофе-машины — недавнего приобретения, которым в монастыре очень гордились. Они быстро разговорились, уж и не упомнить о чем, но два часа пролетели незаметно.