Мария Спивак - Твари, подобные Богу

• Название: Твари, подобные Богу
• Автор: Мария Спивак
• Жанр: Современные любовные романы

Из предисловия автора на ее сайте: «Второй роман — продолжение первого <«Черная магия с полным ее разоблачением»>, но далек от сказочного. Это, скорее, подобие «сердца горестных замет», названных мною «Твари, подобные Богу». Смысл прозрачен и вряд ли нуждается в пояснении, но я тем не менее скажу, что попыталась выразить. Глядя на людские деяния, особенно собственные, легко согласиться — и смириться — с тем, что человек — тварь. Но все-таки тварь — Божья, созданная по Его образу и подобию, скрывающая в себе Его начало, к поиску которого в себе нам и надлежит стремиться. Иначе — кранты».

---

Бабушка Серафима оказалась женщиной лет пятидесяти двух-трех, крепкой, бодрой, приветливой.

— Бабушка я не по возрасту, а по должности, — пошутила.

Питера она, чуть ли не кокетничая, долго расспрашивала про Канаду: как там у вас да чего. А к нам, в Россию, зачем? А-а. Ясно, ясно. Дело доброе. И сам ты парень хороший. Отцу вот только позвони при первой возможности. Нет, нет, ничего страшного. Просто позвони, справься о здоровье, старику приятно будет.

— Старику пятидесяти пяти нет, — шепнул Ласточке Питер, вроде бы в развенчание мифа о ясновидении. Ласточка нахмурилась, показала бровями: веди себя прилично. Скепсис оставим на потом. Серафима же, по видимости ничего не замечая, отправила Питера на колодец натаскать воды в бочку — «Ведер десять будет, осилишь?» — а Ласточку пригласила в избу, чай пить. И с места в карьер огорошила:

— Вместе-то вам не бывать, хоть любовь большая. Все сердце тебе и ему изорвет.

Ласточка застыла на пороге, задохнувшись, словно от удара в солнечное сплетение, и посмотрела на Серафиму расширившимися, заблестевшими от неожиданных слез глазами.

— Понимаю, милая. Понимаю. Только место твое возле мужа. Бороться с судьбой не думай — накажет. Без сына останешься. Нет-нет, с ним самим ничего не случится, только пути ваши навсегда разойдутся. Не знаю уж почему, а так.

— Что же судьба его не наказывает, мужа? — вдруг вырвалось у Ласточки, хрипло, обиженно, со всей болью, которая накопилась за годы.

— Ты про измены? Так ведь мужик он. Сколько ему лет-то у тебя?

— Тридцать семь.

— А! Прости и забудь. Рукой махни. Оно все в прошлом, сейчас ты одна у него — сам так захотел. Цени. Но… — Блестящие серые глаза ясновидящей затуманились, лицо посерьезнело.

— Что? — У Ласточки зашлось сердце: не успела «бабушка» ее обрадовать, как опять дрянь какую-то углядела. — Скажите, что?

— Правда хочешь знать?

— Да, да!

— Скоро, года через два, много — три, он свою главную в жизни любовь повстречает. Так ему на роду написано. Бросить тебя захочет.

Ласточка села — подкосились ноги. Вроде сама бросить собралась, а при мысли о реальности расставания внутри все оборвалось.

Серафима молчала. Прошло несколько минут.

— И ничего сделать нельзя? — еле слышно пролепетала наконец Ласточка.

— Почему нельзя, можно, — улыбнулась Серафима. — Это я тебя проверяла, смотрела, как примешь, кто тебе больше нужен. Теперь вижу: любовь любовью, а семья важней. Правильно. Ты мальчика отпусти, у него в жизни своя дорога, тогда я тебе помогу.

— Как?

— Тебе знать не обязательно. Просто сделаю, что муж в семье останется и верность будет хранить. Но это — пока я жива. Да, и еще — встречу с той женщиной, скорей всего, отменить не получится. Разве что уж очень нам с тобой повезет… Ну? Чего приуныла? Я еще молодая, до ста могу проскрипеть. Не боись, на твой век хватит. Ладно, девка, решай давай, кого выбираешь, Петьку-петуха канадского или мужа родного? То и другое вместе не сохранить.

Как назло в тот миг в избу вошел Питер, высокий, стройный, сказочно прекрасный. У Ласточки заныло в груди: с ним, таким любимым, расстаться? Происходящее показалось мороком, бредом, наваждением. Ласточка провела рукой по лицу.

— Что, Петруша, натаскал водицы? Устал? — ласково поинтересовалась Серафима.

Питер, расправив широкие плечи, ответил шутливо-укоризненной гримасой: я — устал? Да за кого вы меня держите?

— Может, тогда еще грядочку вскопаешь? Если умеешь, конечно.

Питер умел. Серафима повела его на огород. Ласточка, оставшись одна, напряженно думала — сама не понимая, о чем. Ее лихорадило. В голове стучало: решается судьба, решается судьба…

Серафима вернулась и с порога спросила:

— Ну, надумала, девонька?

Ласточка торопливо, будто опасаясь передумать, ответила:

— Муж.

— Вот и умница. — Серафима чуть улыбнулась, подошла к столу, за которым на лавке сидела Ласточка, сняла с полки свечу, зажгла и, перекрестившись на икону в углу, тоже села. Спокойно положила ладонь Ласточке на запястье. Сказала:

— Закрой глаза.

И зашептала — неразборчиво, тихо, монотонно.

Ласточку взяла жуть. Она боялась пошевелиться. Сердце металось в груди как заяц, вверх, вниз, влево, вправо, во все стороны разом.

Длилось это, по-видимому, недолго, минут пять, но показалось — вечность. Наконец, Серафима отпустила руку Ласточки. Та открыла глаза. И сразу обратила внимание на изменившееся лицо «бабушки» — суровое, усталое, серое. Невольно ахнула:

— Еще что-то увидели нехорошее?

— Нет, — ответила Серафима. — Просто… в чужую судьбу влезать приятности мало. Ты пойми: от тебя-то я беду отвела, но мужа твоего счастья лишила, которое ему полагалось, пусть даже оно в нашем христианском мире преступным считается. Обычно я в такие вещи не суюсь, да уж больно тебя, крохотулю, жалко стало. Вижу, ты сильная и сама себя сильной считаешь, а нутро все одно детское, беззащитное. И судьба одинокая. — Серафима замолкла, жалостливо глядя на Ласточку, и вдруг, точно забывшись, произнесла, горестно покачивая головой: — Ах ты, сиротка, сиротка.

У Ласточки в очередной раз зашлось сердце.

— Отца у меня точно нет, умер до моего рождения, но мать жива. Почему «сиротка»?

Серафима отвела глаза.

— Нет, вы скажите! И так уже запугали дальше некуда! — От страха Ласточка сделалась отчаянной и, стремительно нырнув рукой в сумочку, сунула ясновидящей фотографию матери.

Та посмотрела на снимок, помялась, пожевала губами, а потом решилась:

— Не буду от тебя ничего скрывать, девка. Отец твой покойный давно мать к себе зовет, тоскует сильно. А теперь и ревнует еще — она ведь снова замуж вышла, верно?

— Ну, не замуж, но… сошлась с одним человеком. Очень уговаривал.

— А она не хотела?

— Много лет. А сейчас старости одинокой испугалась.

— Не мне судить, только, может, зря. Похоже, она еще сильней к отцу твоему душой потянулась — не так ей с новым-то, и весь сказ, хотя человек он, видать, хороший.

— Хороший. Строгий только. Он у нас в школе физкультуру преподавал, его все боялись.

— Ясно, ясно… В общем, связь у твоей матери с отцом крепче стала. Раньше она из-за тебя сопротивлялась, да ты выросла, у тебя своя жизнь, так что ее на земле толком ничего не держит. Вот и вижу: помереть может. В одночасье. От сердца, вроде.

— Нет! — Ласточка в ужасе зажала рот ладонью.

— Ничего, ничего, девонька, бог даст, обойдется. Сверху-то им видней, но, раз я в твою судьбу вмешалась, то… рядом буду до самой своей смерти. И до тех пор ничего не бойся. Авось и с матерью обойдется. Только не думай, что тебе под моей охраной все позволено. Петьку-парнишку отпусти. Не твой он. Хотя сейчас, ясное дело, ему это не втолкуешь. Ты сама будь умней, на искушение не поддавайся. Не то пожалеешь.

Серафима затихла, но тотчас, заметив беспомощную растерянность Ласточки, воскликнула:

— Да не боись ты! Все хорошо будет. Прослежу за тобой. Напиши вот на бумажке свой адрес — ежели что, весточку пришлю.

Серафима говорила так, что ей было невозможно не поверить. Ласточка сразу надавала себе клятв и зароков, а когда они вернулись в Москву, добавила к ним еще десяток — наутро после приезда Питер позвонил домой и узнал, что его отец несколько дней провел в больнице из-за сердечного приступа, к счастью, не очень серьезного; все обошлось. Питер, еле сдерживая волнение, поговорил с отцом, а затем с матерью, которая без конца повторяла: «Как хорошо, что ты догадался позвонить, папа так рад, так рад, так рад!»

Происшествие как нельзя лучше подтверждало Серафимину способность «видеть», и Ласточке на сердце лег тяжелый камень.

Тем не менее, она встречалась с Питером еще два месяца — всякий день собиралась расстаться, но не могла. Очень их друг к другу тянуло, просто приклеивало. Временами Ласточка решалась наплевать на предсказания, и будь что будет, но моментально вспоминала разговор с «бабушкой», слова о сыне, и словно проваливалась в ледяную прорубь. Тут даже думать не о чем, надо срочно прекратить это сумасшествие! Потом, позаламывав руки час-другой, она успокаивалась — «обойдется, обойдется, как-нибудь обойдется» — и наутро снова бежала к Питеру, а едва утолив страсть, опять вспоминала «бабушку», терзалась: что я за мать? Ведь сын важнее всех мужиков на свете?

Она измучилась сама, истерзала Питера. Наконец, тот взбунтовался: хватит с меня вашей достоевщины, суеверий! Он узнал от Ласточки про страшные пророчества и, хотя буквально вчера утверждал, что «тут безусловно что-то есть», немедленно занял сугубо материалистические позиции и яростно набросился на возлюбленную. Ясновиденье — ерунда, кричал он. Чушь! Такая любовь не может умереть! Просто ты не осмеливаешься развестись! Из-за нашей разницы в возрасте! Не доверяешь мне, хочешь гарантий. А мы бы преспокойно поженились, уехали вместе с твоим сыном в Канаду, жили бы долго и счастливо и умерли в один день… Все русские женщины только о том и мечтают, а ты…