Альбер Коэн - Любовь властелина

• Название: Любовь властелина
• Автор: Альбер Коэн
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-905720-10-9

Альбер Коэн (1895–1981) — один из наиболее выдающихся и читаемых писателей во Франции, еще при жизни признанный классиком, которого уважительно называют «Бальзаком XX века». Вершина его творчества — трилогия романов «Солаль», «Проглот» и «Любовь властелина» (Гран-при Французской Академии). «Любовь властелина» (1968) — «фреска, запечатлевшая вечное приключение мужчины и женщины» (смертельная любовь, как у Тристана и Изольды), изображает события 1936 года, происходящие в Женеве времен Лиги Наций, в разгар «нарастания опасности» — приближается Холокост. Солаль, еврей-дипломат, окруженный надоедливыми восточными родственниками, побеждает сердце Ариадны, новой госпожи Бовари, жены недалекого бельгийского чиновника. Эта книга восходит к Песни песней (влюбленная плоть, Ветхий завет) и к «Тысяче и одной ночи» (полная свобода повествования), но также и к «Диктатору» Чаплина и к его господину Верду (человек-марионетка, «еврейский» взгляд на социальную неразбериху). «Любовь властелина» — всеобъемлющую и уникальную книгу — справедливо сравнивают с «Поисками утраченного времени», с «Улиссом», с «Лолитой». Это невероятный, страстный, совершенно ни на что не похожий, самый нетривиальный роман о любви, написанный по-французски в ХХ-м столетии. Ни до, ни после Коэна о человеческих взаимоотношениях так не писал никто.

---

Адриан бежал в другой конец зала, где, прислонившись к стене и заложив руки за спину, рассеянно и смиренно ожидал появления новой дичи, наблюдая за снующими взад-вперед политиками, восхищаясь видом этих могущественных и желанных личностей, важно беседующих между собой: каждая из них могла, шепнув на ухо сэру Джону одну — единственную фразу, волшебным образом преобразить его из чиновника ранга «А» в советника; он издали уважал их и при этом как-то мучительно обожал, бедный безответный влюбленный, вымаливающий чуточку любви, презираемый и гонимый, учуявший в своем униженном положении запашок роскошной чужой жизни: дворцы, представительские расходы, обмен мнениями, дальние поездки. С жалким и несчастным видом он подпирал стену и страдал: все эти знаменитости были так близко, только руку протяни, а он не знаком ни с кем из них; сколь близки они были и сколь недоступны. Как ему хотелось сейчас пожимать руки, произносить hello how are you, nice to see you, как поживаете, как я рад вас видеть, дружески болтать со всеми этими хозяевами жизни, поражать собеседника одновременно остротой ума и глубиной мысли, и особенно хотелось, чтоб его хлопала по плечу, да посильнее, какая-нибудь важная персона. Увы, ни с кем не знаком, ни одного делегата, который мог бы представить его другим, никакого даже технического советника на закуску. Или набраться наглости и самому пойти представиться Спааку, все-таки соотечественники? Он беспрестанно думал об этом, но не мог решиться.

Долго он стоял и надеялся на чудо, но надежды не сбылись, никто из великих его не узнал, никто даже не взглянул на него, и он решил сняться с места, где не было клева, и пойти слоняться дальше, шаря глазами в толпе, но не нашел ни одной жертвы, которую можно было бы загарпунить. Крупная рыба — незнакомые министры и послы — была ему не по зубам. А сборище в уголке — мелкая рыбешка, недостойная внимания, всякие переводчики, секретари, журналисты-остряки, развязно хлопающие друг друга по спинам, гордые тем, что на три часа раньше широкой публики будут введены в заблуждение. Одинокий и никому не нужный корреспондент еврейского телеграфного агентства улыбнулся молодому чиновнику с нежностью изгоя и протянул руку. Адриан осадил его торопливым «здрасте» и ускорил шаг.

Прислонившись к другой стене, он снова подстерегал добычу, и тут заметил выходящего из зала Совета Генерального секретаря, который, дружески посмеиваясь, обсуждал что-то с послом Японии, старым мальчиком в морщинах и очках с золотой оправой, и тискал ему предплечье в знак преданной дружбы. Внезапно его бросило в пот: он явственно увидел, как сэр Джон нахмурил брови, встретив его взгляд. Он пришел в ужас, застигнутый без дела в неподобающем для него месте, предназначенном лишь для сильных мира сего, развернулся и направился к выходу, стараясь походкой выразить решительность и честность, скромность и безупречность, услужливость и деловитость. Живым и невредимым добравшись до коридора, он устремился в спасительное убежище своей клетушки.

XII

А вот и они, Доблестные, пятеро кузенов и закадычных друзей, только что прибыли в Женеву, вот и они, великие говоруны и краснобаи, еврейские дети солнца и легенд, гордые своим французским гражданством, которое они сберегли в маленьком гетто на греческом острове Кефалония, сохранившие преданность благородной стране и прежнему языку.

Вот Салтиель из Солалей, дядя красавца Солаля, добрейший старик, наивный и торжественный, уже достигший семидесяти пяти лет, такой симпатичный, с тонким бритым лицом, изрезанным славными мелкими морщинками, с хохолком седых волос, выглядывающим из — под надетой набекрень бобровой шапки, в вечнозеленом рединготе орехового цвета, в коротких штанишках, подвязанных бантом под коленкой, в сизых переливчатых гетрах, в башмаках с пряжками старого серебра, с кольцом в ухе, со школьным крахмальным воротничком, с индийской шалью на зябких плечах, в цветастом жилете, в который он частенько любил продевать два пальца, влюбленный во все, что касается Наполеона, а также Ветхого Завета и даже (но это, конечно, по секрету) Нового.

Вот Пинхас из Солалей, по прозвищу Проглот, и еще по прозвищу Капитан ветров, самозваный адвокат и врач без диплома, длинный туберкулезник с раздвоенной бороденкой и измученным лицом, как всегда, в цилиндре и запахнутом на волосатой груди рединготе, но на этот раз обутый в специальные туфли на шипах, без которых, как он заявлял, в Швейцарии не обойтись. Такой уж он, как есть.

Вот Маттатиас из Солалей, по прозвищу Жвачка, а также по прозвищу Вдовец-из-экономии, человек сухой, спокойный, осмотрительный, желтолицый и голубоглазый, наделенный остроконечными ушами, чуткими локаторами, никогда не упускающими полезные для него шумы и звуки. Он был к тому же одноруким, его правая рука заканчивалась большим медным крюком, которым он почесывал свой стриженый затылок, когда подсчитывал в уме кредитоспособность заемщика.

Вот потный и величественный пятидесятилетний Михаэль из Солалей, разряженный в пух и прах секретарь самого великого раввина Кефалонии, добродушный гигант и большой знаток по женской части. На острове, когда он прогуливается по извилистым улочкам еврейского квартала, уперев одну руку в бок, а в другой держа кальян, любуясь собой и напевая что-то низким басом, он притягивает жадные взгляды барышень, которых восхищают его стать и крашеные усы.

А вот самый молодой из Доблестных, Соломон из Солалей, продавец абрикосовой воды в Кефалонии, пухленький коротышка ростом полтора метра, такой трогательный, с круглым лицом, не знающим бритвы, весь усыпанный веснушками, со вздернутым носом и вечно торчащим чубчиком. Ангел во плоти, всех-то он уважает, всеми восхищается, все вокруг его поражает и приводит в восторг. О, Соломон, чистый сердцем, мой славный дружок в те самые жуткие дни.

— Вот, господа, — начал дядя Салтиель, расставив кривые ноги и уперев кулак в бедро. — С помощью мастерицы я добился электрического соединения прибора, хранящего человеческие голоса, и соответствующего прибора в Лиге Наций и сообщил нежному голосу некой особы противоположного пола, что я хотел бы поговорить с моим племянником. Тут внезапно, как будто распустился цветок, возник голос другой дамы, еще более любезный и мелодичный, сладкий, как лукум, которая представилась хранительницей политических секретов моего племянника и которой я объяснил, что мы приедем сегодня тридцать первого мая в Женеву в соответствии с предписанием моего Соля, и как только мы завершим наш полный туалет в этом отеле «Сама скромность», мы поступим в распоряжение его превосходительства, и я еще добавил, чтобы позабавить прелестницу, что Соломон даже набриолинил свой чубчик и остальные непослушные вихры, поскольку тщетно пытался уложить их в прическу. Узнав, что я дядя по материнской линии, серебристый голосок мне ответствовал, что мой племянник задерживается с приездом в Женеву, поскольку он должен посетить несколько столиц по секретным дипломатическим делам.

— Она так и сказала «секретным»? — спросил Проглот, слегка задетый.

— Вообще-то нет, но по ее тону вполне можно было догадаться. Завтра он вернется, а еще вчера он не позабыл передать устное сообщение лично для меня!

— Ладно, ладно, мы и так уже поняли, что ты главный любимчик! — сказал Проглот. — Давай рассказывай, что за устное сообщение, и закончим эту долгую дискуссию!

— Сообщение, переданное той культурной барышней, которая, должно быть, немало зарабатывает с таким голосом, гласило, что я должен один прийти завтра, первого июня, в девять часов, в шикарный отель «Ритц».

— Как так один? — возмутился Проглот.

— Она сказала — один, и что я могу сделать, если он хочет встретиться со мной наедине? — Салтиель зачерпнул из табакерки и деликатно понюхал. — Вас он примет, очевидно, в один из следующих дней, — добавил он не без злорадства.

— Короче, зачем я уши мыл? — сказал Проглот. — Ты мне заплатишь за это, Салтиель, потому что тебе же понятно, что не просто так, для себя, я так намывался! Это значит, что мне надо выйти в свет, поскольку в закрытом пространстве у меня начинается клаустрофобия.

— Куда ты направляешься? — спросил Соломон.

— С визитом, отправлюсь в белых перчатках с визитом, оставлю свою визитку у ректора Женевского университета, всего-навсего долг вежливости, я же как-никак ректор Еврейского философского университета, который был основан мной, — вы помните, какой был успех.

— О каком университете ты говоришь? — спросил Маттатиас, покамест Салтиель недоуменно пожимал плечами. — Это же происходило у тебя на кухне, и ты был единственным преподавателем.

— Тут важно качество, а не количество, дорогой, — парировал Проглот. — Ладно, достаточно, и, главное, хватит завидовать. В общем, я понаделал визиток с моим именем, написал его так красиво, настоящим печатным шрифтом. Я там указываю все свои прежние должности, а потом просто указываю — «от коллеги коллеге, с уважением», и в конце адрес отеля, если кому-то захочется прийти и тоже передать мне свою визитку, а также пригласить меня на культурную беседу, как ректор с ректором, дегустируя при этом швейцарское блюдо под названием «фондю», на основе сыра, чеснока, белого вина, мускатного ореха и вишневой настойки, которую надо добавить в последний момент, перед готовностью. Тут уж все зависит от его воспитания. Прощайте, господа.