Лев Ленчик - Четвертый крик

• Название: Четвертый крик
• Автор: Лев Ленчик
• Издательство: Печатный двор
• Жанр: Религиоведение
• Год: 2000

---

Я бы не приводил этот страшный пример, если бы не примечание историка-переводчика, согласно которому «подобные сцены умерщвления и съедания матерями своих детей» описаны и в наших талмудических источниках («ИВ» кн. 6, гл. 3). Значит, это правда. Значит не выдумал ничего историк, очевидец и участник этой войны Иосиф Флавий, вопреки мнению невежд, считающим его продавшимся римлянам.

И если это правда, то пусть кто-нибудь из моих сегодняшних соплеменников ответит на простые вопросы: какие причины могли быть достаточными, чтобы довести свой народ и свою страну до такого состояния? Какая верность Заветам была достаточной, чтобы мы ринулись в это героическое самоубийство? Какое издевательство римского наместника могло быть достаточным, чтобы хотя бы сравниться с тем, что мы сами с собой сотворили?

Изображения императора в Иерусалиме? Свиные жертвоприношения? Сволочизм грека, отказавшегося продать землю, на которой стояла синагога? Ограбление казны на 17 талантов прокуратором-подонком? Убийство верующего еврейского пилигрима на пустынной дороге?..

Я стараюсь перечислить все, что знаю, все, что донесла до нас история — и не могу найти ничего (ни по отдельности, ни оптом), что могло быть достаточным, чтобы оправдать возгоревшийся в нас инстинкт смерти над жизнью! Гибель страны и народа! Захоронение собственного отечества почти на две тысячи лет!…

Крепость Масада не сдавалась даже тогда, когда ее командиру, товарищу Элеазару, уже было известно, что страна уничтожена, храм сравнен с землей (кстати, на добрую половину он был разрушен и сожжен самими вождями нашими!) и защищать, в общем-то, больше нечего. Конечно же, в случае сдачи, ее командному составу грозила казнь, но зато остались бы в живых остальные несколько сотен человек.

Ан, нет. Коли мне не миновать смерти, то и народу тоже. Та же возвышенная логика, что и у вождей растерзанной столицы.

Сейчас многие историки подвергают сомнению подвиг защитников прославленной крепости. В недавней передаче о ней по телевизору, в которой принимали участие и историки-евреи, вопрос так и стоял: подвиг или паранойя безумия?

Из 960 человек спаслись только две женщины и пятеро детей, которым удалось спрятаться в подземном водостоке. Римляне их допрашивали. Не исключено, что материалы этого допроса попали и к Флавию. Во всяком случае, версии Флавия придерживается и современный еврейский историк Уолтер Зангер (Walter Zanger). Массового самоубийства в буквальном смысле слова не было — было убийство. Но какое!

Каждый мужчина убил сначала всех членов своей семьи. Затем были избраны десять человек, «которые должны были заколоть всех остальных».

«Расположившись возле (только что зарезанных ими — Л.Л.) своих жен и детей, охвативши руками их тела, каждый подставлял свое горло десятерым, исполнявшим ужасную обязанность. Когда последние пронзили своими мечами всех… они с тем же условием метали жребий между собою: тот, кому выпал жребий, должен был убить всех девятерых, а в конце самого себя» («ИВ» кн. 7, гл. 9).

Я не знаю, какая жизнь сохранялась еще на территории Иудеи. Но до этого трагического события в Масаде, командир крепости, проклиная Бога, судьбу и врага и убеждая народ в необходимости покончить с собой, описывает ее следующими словами: «Куда он исчез этот город, который Бог, казалось, избрал своим жилищем? До самого основания и с корнем он уничтожен. Единственным памятником его остался лагерь опустошителей, стоящий теперь на его развалинах, несчастные старики, сидящие на пепелище храма, и некоторые женщины, оставленные для удовлетворения бесстыдной похоти врагов» (Там же, гл. 8).

Финал этот не был уроком.

Всего 40 лет спустя, в 113 году поднялись евреи диаспоры. Восстание захватило Египет, Антиохию и Кипр. Но даже и после этого все еще можно было как-то надеяться на восстановление загубленной земли.

Однако в 135 году среди нас снова появляется бесстрашная фигура. Это Бар-Кохба, которому Талмуд приписывает следующее восклицание: «О Боже, не помогай, но и не мешай нам!», — и на этой основе отказывает ему в благочестии.

В самом деле, в устах иудейского героя подобное святотатство — вещь, совершенно немыслимая. Я даже склонен в этом усомниться. Но нет нужды. Это был уже конец. Результатом восстания Бар-Кохбы было не только окончательное разрушение всего живого на святой земле, но и сама земля была, по существу, у нас отнята.

«Иерусалим и иудейская часть Палестины были объявлены запретными для евреев, — пишет Даймонт. — Все уцелевшие от бойни и не успевшие бежать в Парфию, были проданы в рабство».

Популярный историк гордится нами. Он доказывает, что еврейские восстания нанесли непоправимый урон Риму и ускорили его падение. И сами по себе, и тем, что заразительно подействовали на другие завоеванные империей народы.

Прекрасно. Все было бы прекрасно, если б мы при этом не потеряли страну и землю.

Есть ли в мире какая-то цель, какое-то — не важно сколь высокое — «во имя», какая-то ценность, которые бы могли оправдать деяния, сопряженные с потерей этого первейшего достояния любого народа — земли и страны! Я таких ценностей не вижу, не знаю и был бы весьма признателен, если б кто-то мне на них указал. Здесь можно, конечно, потешить себя очень возвышенными упражнениями насчет человеческого достоинства и святых убеждений, но и они преступны, когда под угрозой само существование страны и земли.

А между тем, именно этот сдвиг в нашем национальном сознании, при котором «как жить» стало важнее, чем «где жить», и привел нас к катастрофе, к преступлению против самих себя. Это было четвертое (после распада на два царства и гибели каждого из них) наше падение, идеологическая подоплека которого видна уже, по сути, невооруженным глазом.

«Причиной падения нового царства (новая Иудея, после Вавилонского плена — Л.Л), — пишет Даймонт, — было не вероломство римлян, а внутренние распри самих евреев… Брат восстал против брата, отец против сына, а народ против угнетателей… Распри разделили народ на три враждующие партии. Каждая из них внесла свою лепту в последующее разрушение Иерусалима, изгнание евреев и возникновение христианства».

Мое единственное замечание по данному выводу — это некоторая доля абстрактности в слове «распри». Можно подумать, что они явились исторической прерогативой только евреев, в то время как известно, что без них не обошелся и не обходится ни один народ в мире.

Жизнь сложна, и у всякого народа есть свои распри, свои внутренние расхождения разной степени накаленности, включая борьбу партий и поколений. Наша беда, видимо, не в распрях как таковых, а в том, что обусловившая их религиозно-идеологическая закваска была лишена необходимых жизненных соков. Порождая экстремистские формы патриотизма, она привела к уродливому смещению разумной связи между реальностью и идеей, в святую пасть которой мы с героическим бесстрашием не побоялись бросить все: и себя, и семьи свои, и народ свой, и страну, и землю.

Иудаизм был первой цельной социальной идеологией в мире, а мы, разбивавшие (и разбившие) лбы свои о его непорочные ступени, — первой в мире идеологической нацией. Со времен Вавилона мы начали постепенно привыкать к тому, что для нашего национального выживания земля и страна вовсе не обязательны, что они легко заменимы великим учением, готовым к транспортировке в любой уголок мира вместе с нами.

Именно на путях господства идеологии с ее неизбежными спутницами: фанатической преданностью, с одной стороны, и агрессивной профанацией идеала, с другой, — была подготовлена почва для возникновения различных религиозно-философских и политических доктрин, партий и течений, более или менее отдаленных от столбовой руководящей директивы. В одних из них, как, скажем, в фарисеях, преобладало то, что мы сейчас называем фарисейством, в других, как в ессеях, например, преобладали черты идеализма и крайнего романтизма.

Именно в свете этих обстоятельств многое проясняется и в христианстве.

Рождение зверя

Возникшее из самих недр иудаизма, христианство попросту не могло не унаследовать, во-первых, его воинственного идеологического настроя (вспомним, что еще при Павле и даже какое-то время после него оно, в большинстве своем, состояло из иудеев) и, во-вторых, порожденной им готовности умирать за святые идеалы. Готовность к духовному подвигу, к героической смерти во имя идеи и идеала, христиане несомненно унаследовали от правоверных защитников иудаизма.

Возьмите такие крупные жертвенно-героические фигуры еврейской национальности, как сам Иисус, основатель движения, как бесстрашный Павел, истово сражавшийся сначала за иудеев против христиан, потом с той же истовостью — за христиан против иудеев, все апостолы Христа, принявшие мученическую смерть во имя утверждения своих идей (а сколько тысяч неизвестных имен, замученных в римских застенках!) — они же все, в первую очередь, — евреи! Разве в своем духовном подвиге они чем-то отличались от героев — защитников храма, Иерусалима и Масады?!