Илья Эренбург - Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней

• Название: Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней
• Автор: Илья Эренбург
• Издательство: Текст
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-7516-0276-5

В книгу вошли романы «Любовь Жанны Ней» и «Жизнь и гибель Николая Курбова», принадлежащие к ранней прозе Ильи Эренбурга (1891–1967). Написанные в Берлине в начале 20-х годов, оба романа повествуют о любви и о революции, и трудно сказать, какой именно из этих мотивов приводит к гибели героев. Роман «Любовь Жанны Ней» не переиздавался с 1928 года.

---

Потом он вынул из несгораемого шкафа находку гениального Гастона. Пребывание в столь неподобающем месте, каким является птичий желудок, никак не отразилось на великолепной игре бриллианта. Может быть, только слезы Габриели могли бы сравниться с этим камнем. Но господин Раймонд Ней никогда не глядел на слезы своей дочери. Ведь эти капельки воды ровно ничего не стоили, за них никто не дал бы ни одного американского доллара. Он любовался бриллиантом, покоившимся на жирной влажной ладони. После музыкальных эмоций жиры предавались созерцанию семи цветов радуги. Какие они возвышенные, эти жиры. Как много нужно душевной настроенности и даже экстатичности, чтобы в первом часу ночи предаваться подобным занятиям!

Господин Раймонд Ней забыл даже о существовании крыс. Он был счастлив.

Такие минуты ослабляют человека. Естественно, что господин Раймонд Ней решил подкрепиться. Он прошел в кухню и достал из шкафа тарелку с улитками. Он принес добычу в кабинет и в ожидании сладостного посещения мистера Джекса стал закусывать. Улитки были изумительными. Тайной их приготовления служанка Тонетт владела в совершенстве: чуточку чесноку, не разваренное, как в ресторанах, но упругое сочное мясо. Наслаждаясь пережевыванием этих несравненных улиток, господин Раймонд Ней, как счастливейший любовник, забыл обо всем на свете. Он даже не глядел на бриллиант, напрасно перед ним сверкавший. Он даже не прислушивался к шагам на лестнице.

Его вывел из этого блаженного забытья настойчивый стук во входную дверь. Господин Раймонд Ней вздрогнул: чек! Он именно подумал не «мистер Джекс», а «чек». Ведь это же чек приехал к нему в автомобиле. Как нарочно, в эту минуту во рту господина Нея оказалась улитка, и не просто улитка, но недоваренная, вязкая и упругая, вроде резины. Он не хотел ее выплюнуть, и он не мог ее проглотить. Схватив маленькую лампочку, он побежал по лабиринту. Он действительно побежал, несмотря на всю инертность жиров. Он боялся прогневать американца, который спешит, так спешит, как могут спешить только одни американцы. Он бежал по лабиринту, а во рту его все еще барахталась гуттаперчевая улитка. Поэтому вместо того, чтобы спросить: «Кто там?» — он только промычал нечто носовое. Впрочем, его поняли. За дверью послышался голос простуженного мистера Джекса:

— Это я. Я приехал, как мы условились…

Улитка должна была наконец пролезть в пищевод. Но она не пролезла. Господин Раймонд Ней открыл дверь. Он даже не успел взглянуть на мистера Джекса, как лампочка его погасла, задутая вошедшим человеком. Последовало нечто странное. Острая рука коснулась короткой шеи господина Раймонда Нея. Жиры закачались и грохнулись на пол. Неужели мистер Джекс знал приемы джиу-джитсу? А может быть, это и не был вовсе мистер Джекс? Улитка все еще находилась во рту господина Раймонда Нея, неподвижно лежавшего на полу. Тогда посетитель вынул из кармана складной охотничий нож и начал спокойно резать шею господина Раймонда Нея, как режут свинью. Улитка выползла изо рта, облитая густой красной подливкой. Послышался ужасный хрип, похожий на грохот мотоциклетки. Вслед за этим наступила тишина.

Тогда ночной гость, неизвестный гость — ведь в конторе было темно, и установить, кто он, являлось абсолютно невозможным, — вытащил карманный электрический фонарик и осветил труп господина Раймонда Нея. Жиры теперь как будто плавали в буром соусе. У господина Раймонда Нея было очень много крови, и кровь эта, расползаясь, угрожала залить весь пол. Убийца, очевидно, предвидел это. Надо полагать, что он зажег фонарик не из праздного любопытства, нет, он боялся запачкать свои рыжие штиблеты. Он осторожно перешагнул через ширящуюся лужицу и уверенно вошел в сложный лабиринт закоулков. На постороннего наблюдателя произвела бы, пожалуй, несколько странное впечатление его походка: он шел неестественно, то на цыпочках, то прихрамывая. Но посторонних наблюдателей не было. В пустой конторе находились лишь крысы.

Дойдя до кабинета, преступник снова зажег фонарь. Без особого труда он нашел на столе драгоценный камешек и небрежно засунул его в жилетный карман. После этого он снял с себя пальто и переложил в него что-то из внутреннего жилетного кармана. Все это он проделал не спеша. Он, кажется, вообще не спешил. Он вел себя крайне странно для злоумышленника. Вместо того чтобы тихонько выбежать прочь, он начал шуметь, он опрокинул тяжелое кресло. Тогда раскрылась дверь, которая вела в комнату Габриели. Убийца навел на девушку фонарь. Это был какой-то бесстрашный убийца. Он не бросился бежать. Он только проглотил вздох и вообще перестал дышать. Габриель спросила:

— Отец, что случилось?

Между убийцей и слепой был большой стол. Слепая почувствовала присутствие чего-то страшного. Убийца же махнул своим пальто так, что край его коснулся лица Габриели. Удивленная Девушка потянула к себе материю. Пальто, одну секунду, для виду поупрямившись, сдалось, оно осталось в руке Габриель. Убийца теперь был удовлетворен. Он отнюдь не жалел о пропаже пальто. Он бросился бежать на цыпочках, не дыша и зачем-то пряча руки в карманы, как будто крыс могли заинтересовать его руки.

Уже пробираясь по темному двору, он услышал отчаянный вскрик Габриель. Но и это его не смутило. Кто же в доме номер семнадцать по улице Тибумери обращал внимание на крики женщин?

Габриель вскрикнула один только раз. Это было в последнем закоулке лабиринта, у самой последней двери. Почувствовав в руках чужое мужское пальто и услыхав тихие прыжки убегающего человека, она, еще сонная, сообразила все же, что отца в кабинете нет и что, вероятно, в контору забрались воры. Она смело прошла туда, окликая господина Раймонда Нея. Но в конторе никого не было. Вдруг ее нога начала скользить. Она нагнулась: это было теплое и липкое. Она не поняла, что это. Она стала проверять руками пол. Она натолкнулась на мокрые губы отца. Тогда она вскрикнула, но отец молчал.

Габриель выбежала на лестницу, чтобы позвать соседей, но там силы изменили ей. Без чувств свалилась она на скользкую площадку. Соседи не выглянули. Соседи давно уже спали. В доме было теперь тихо. Тихо было и в конторе, в пустых, темных закоулках. Обрадованные крысы выползли. Их было много. Они разбрелись в поисках пищи. Одни направились в кухню, где был хлеб, другие нырнули в темь кабинета и стали грызть недоеденные господином Раймондом Неем улитки. Но умнее всего оказались те крысы, которые решили обследовать лабиринт конторы, где обыкновенно обретались лишь невкусные жесткие бумаги. Они были сторицей вознаграждены за свою скромность. Они напали на сало. Так много сала крысы никогда не видали на своем крысином веку. От удовольствия они даже попискивали. Резцы их усердно работали. Им никто не помешал. Когда в контору с трудом пробрался грязный свет пасмурной зари, крысы уже заканчивали лицо господина Раймонда Нея.

Глава 28 КАК РЕКЛАМИРОВАЛИ ОВСЯНУЮ КРУПУ «АТЛАНТ»

Светало. Андрей и Жанна стояли у окна. В окно видны были сонные локомотивы, сигнальные огни, начинающее уже сереть сырое трудовое небо. Им казалось, что они едут. Комната в отеле на улице Одесса неслась, как курьерский. Их короткое и частое дыхание как бы свидетельствовало о быстроте этого передвижения. Слова кидались на лету, кидались в мокрое войлоко рассветного неба, в дымную духоту соседнего вокзала. Теперь часы на церкви Монпарнас ползли где-то позади, ползли, как улитки. Могли ли часы, обыкновенные часы с вымеренными колесиками поспеть за ними?

Куда же они несутся? Куда — да, конечно, в Москву! Это Москва Андрея. Он что-то хотел рассказать. О важном, об очень важном. Он вспомнил. Была такая нелепая встреча. Октябрь. Ведь Жанна понимает его: тот октябрь. Москва. Арбат. Стреляют. И вдруг чахоточный крохотный горбун. Не человек — замухрышка, божья коровка в очках. Еле говорит. Кашляет кровью. И стреляет. Да, он тоже стреляет. Да, он тоже: на смерть. И тихо, как девушка о первой любви, вот как Жанна, так тихо, так нежно шепчет. И он за Советы! Душа его хочет… Чего же может хотеть эта чахоточная, горбатая душа? Может быть, хлеб? Или пунктов программы? Нет, душа его хочет «неподдельной осуществимости».

Не правда ли, смешные слова? Пожалуй, те дамы, которых наивная Жанна остановила как-то на улице, подхватили бы их: ведь это забавный анекдотец. Не угодно ли, какие они идиоты, эти большевики! Пожалуй, и в «Гудке» бы не напечатали: какая там, мол, душа? Божья коровка, наверное, прочла слишком много духовных книг. У нее выспренний стиль. Но это большая и твердая правда! За это умирали. Три года с голоду пухли. За это. Были книги, много книг, как у Жюля Лебо. А вот теперь: осуществимость. Надо понять эту ненависть к словам, этот страх: только бы не подделали.

Андрей говорил взволнованно, залпом. Он верил теперь в революцию, верил, как никогда. Он переживал день за днем: октябрь, пулемет на Арбате, победу, снова бои, голод, сыпняк, весь черный и голодный пафос тех лет. Он слышал — за окнами, где пыхтели одутловатые паровозы, где костылями выстукивали чечетку инвалиды победной войны, где в ресторане «Лавеню» заметали окурки и плевки прослушавшего сюиту Халыбьева, — он слышал там подступ, приближение, легкий холодок той, чье имя даже не произносится, как некогда имя Иеговы, которую зовут одним прилагательным «la sociale». Андрей говорил о ней. И Жанна, привстав, повторяла: