Рихард Прехт - Любовь

• Название: Любовь
• Автор: Рихард Прехт
• Издательство: ACT: Астрель
• Жанр: Философия
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-17-066752-9

Работы Рихарда Давида Прехта, написанные на стыке психологии и философии, переведены на 25 языков, изданы суммарным тиражом более миллиона экземпляров, вошли в списки бестселлеров всех европейских стран.

Психология любви.

Одна из самых распространенных тем в мировой философии.

Так почему же книга Рихарда Давида Прехта, написанная на эту «избитую» тему, продается огромными тиражами и пользуется колоссальным успехом во всей Европе?

Что, по его мнению, представляет собой это чувство — самое яркое из всех, что доступно человеку?

---

Если Сартр был кулаком французской философии ХХ века, то Фуко стал ее Мефистофелем — духом, отрицающим то, что другим кажется незыблемым. Стройный лысый денди в белом свитере с закатанными рукавами, театральный agent provocateur[3]. Гомосексуальные связи и скандальные статьи в газетах наложили неизгладимый отпечаток на его жизнь. В начале 1970-х годов Фуко садится за свой многотомный капитальный труд «Histoire de la sexualite» («История сексуальности»).

Цель Фуко — выяснить, как общество определяет наши представления о сексуальности и наше понимание похоти и эротики. Для этого он возвращается к истокам христианского мировоззрения. В отличие от почти всех историков Фуко рассматривает христианство не просто как авторитарную власть, которая запретами и законами ограничивает сексуальность человека. Фуко понимает мораль раннего христианства как новую форму «самоорганизации» и как руководство по новой «технике жизни». «Les aveux de la chair» («Признания плоти») хронологически стала заключительной частью четырехтомного труда, но так и не была опубликована. В 1976 году выходит в свет «La volonte de savoir» («Воля к знанию»), своего рода введение, поясняющее всю программу автора. Подзаголовок: «Исследование человеческой сексуальности в условиях господствующих властных структур». Каким образом из фикции новой христианской организации людей могла возникнуть новая форма опыта? Ведь не опыт же определяет фикцию. Согласно Фуко, все обстоит как раз наоборот. Общественные концепции придают форму нашим опытам. Мы такие, какими представляем себя в своей вере, а то, во что мы верим, в значительной степени зависит от общества, в котором мы живем.

«Воля к знанию» впоследствии составила первый том. Вместо того чтобы — как можно было предположить — двигаться дальше, ближе к современности, Фуко, обращается к временам, предшествовавшим христианству. «L’Usage de plaisirs» («Употребление удовольствий») и «Le souci de soi» («Забота о себе») посвящены исследованию половых отношений в античной Греции. Каким образом древние греки сочетали сексуальность и мораль? Как создавали они свои представления и правила допустимого интимного поведения?

Последнюю корректуру обоих томов Фуко делал, страдая от болей и слабости, как он говорил, «от какого-то несчастного гриппа». Когда тома были в начале лета 1984 года опубликованы, Фуко находился в больнице. 25 июня того же года он умер от СПИДа.

Что сделал Фуко в научном плане? Фактически он представил совершенно новый взгляд на вещи. Он исследовал правила игры общества — «игры с истиной», как он сам это называл. Все, что я считаю добрым и правильным, уместным или красивым, я нахожу не в глубинах собственной души. Свои представления я перенимаю извне. Общество предлагает мне список мыслей и чувств, из которого я могу — более или менее свободно — выбирать. Но дело в том, что и сами критерии выбора я изобретаю не сам, а перенимаю.

Игры общества с истинами влияют не только на суждения человека, они в широком смысле определяют также и то, как человек себя ощущает. Любое восприятие человеком себя самого, любое самоощущение происходит по составленному извне плану и согласно предписанным извне чувствам. Вопросы, которыми больше всего занимался Фуко — в приложении к «играм с истиной», — были следующие: «Пользуясь какими играми с истиной, человек обдумывает свое бытие, когда он ощущает свои ошибки, когда он видит свою болезнь, когда он сознает и судит себя, как преступника?» И, наконец: «Пользуясь какими играми с истиной, человек познает и признает себя вожделеющим живым существом?» (82).

Сам Фуко очень много писал о сексуальности, но поразительно мало о любви. Однако его вопросы можно приложить и к исследованию любви: пользуясь какими играми с истиной, человек воспринимает себя любящим и любимым? Способ рассмотрения может быть почти таким же: если верно, что общество само создает то, о чем говорит, то, значит, «любовь» — это общественная программа. «Любви в себе» не существует. То, что понимают под любовью, как ее видят, оценивают, отграничивают и вводят в отношение с другими людьми, есть продукт упорядочивающего процесса.

С такой точки зрения надо рассматривать любовь как результат общественного влияния. Это полная противоположность тому, что утверждал Дэвид Басс в своем учебнике по эволюционной психологии: «Люди всех культур мира переживают мысли, чувства и поступки любви — от зулусов южной оконечности Африки до эскимосов ледяных пустынь Аляски». Структурно этот феномен любви везде одинаков — его распознают по песням о влюбленных, соединяющихся против воли родителей, по стихам, а также по «народным балладам о романтических любовных союзах» (83).

Для того чтобы верно оценить общественное измерение нашей человеческой любви, нам придется перейти в область между двумя непримиримыми позициями. Какой взгляд на вещи правилен? Действительно ли любовь всегда и везде одинакова? Правда ли, что она есть текучий и изменчивый результат общественных «игр с истиной»?

Если следовать Дэвиду Бассу, то выходит, что все люди во все времена любили и любят одинаково и что культурная разница касается только правил свидания, свадебных ритуалов и образа совместной жизни в браке. Если же следовать философу Фуко, то любовь вообще не существует, есть только ее различные общественные концепции.

Коротко говоря: есть ли любовь часть нашей природы или часть нашей культуры. Есть ли она вневременной опыт или преходящая фикция?

Любовь и Запал

Редко кто осмеливался писать историю наших представлений о любви. Одно из немногих исключений — книга «Любовь и Запад» швейцарского автора Дени де Ружмона, написанная в 1938 году. Название столь же красиво, сколь и претенциозно. Так как до сих пор нет книги «Любовь и Восток», она остается единственным сочинением такого рода. Сегодня автор его всеми забыт, но 50 лет назад он был очень популярен. Этот пасторский сын из французской Швейцарии написал свой opus magnum[4], будучи еще совсем молодым человеком. По его собственному выражению, этот труд стоил ему «одного часа» и «всей жизни» (84). Все свои молодые годы он мучился вопросом: «Любовь в традициях Запада — что это?» Два года он делал наброски и читал все мыслимые книги по теме.

В результате получилась своеобразная смесь книжной учености и истории собственной ментальности. За тридцать лет до Фуко Ружмон не рассматривает «конструирование» любви, напротив, он с такой серьезностью воспринимает мифы, тексты и легенды Запада, словно речь идет о вечных высказываниях о человеке, о мужчинах и женщинах и о любви. Слова «любовь» и «брак», «свобода» и «верность» автор употребляет так, словно их значение нисколько не изменилось с 1200 года. Согласно Ружмону, на протяжении всего Средневековья людей занимал один и тот же конфликт, а именно конфликт между страстью и браком. Что важнее и правильнее: страстная любовь или скромный брак?

Для Ружмона любовь — это опыт, переживание, а не выдумка, не фикция. Но, однако, даже само словосочетание «куртуазная любовь» было придумано в 1883 году романистом Гастоном Пари. Какой-либо связной концепции относительно того, как должен любить рыцарь или миннезингер, никогда не существовало. Многие люди воспринимают средневековую любовь так, как она была воспета придворными поэтами, миннезингерами или трубадурами. Почти все, что нам известно о средневековой любви, мы знаем из этих текстов. Коротко говоря: мы сегодня больше знаем о любви в средневековой литературе, чем о фактической любви той эпохи.

Для того чтобы написать книгу о средневековой любви, надо быть или очень молодым, или очень бесстрашным человеком — или тем и другим вместе. После чтения множества текстов Ружмон знал о Средних веках не больше, чем Десмонд Моррис о каменном веке. Действительно, доступная нам литература не позволяет составить однозначную связную картину. Причина такова: поэты Средневековья излагали свои любовные идеи по-разному, в зависимости от строго определенных жанров. У аль-бы, любовной канцоны, «крестовой песни», пасторали — совершенно разные содержания. Между возвышенными изображениями любви куртуазного эпоса и ее описаниями в грубых ярмарочных шванках — пропасть. «Ни один человек в те времена не жил, как герои романов о короле Артуре, все устремления которых были направлены на рыцарские поединки и служение прекрасной даме. Поэты описывали сказочный мир», — пишет специалист подревней Германии Иоахим Бумке (85). Он же: «Сегодня мы меньше, чем сто лет назад, знаем, что такое куртуазная любовь» (86).

Можно предположить, что и в Средние века любовь была такой же многогранной, противоречивой, изменчивой и зависимой от среды и от положения влюбленных, как и в наши дни. Любовь настолько же была половым удовлетворением, вожделением и страстью, насколько и добродетелью или «искусством». С тех пор как поэт Овидий за две тысячи лет до Фромма написал первую книгу об «Искусстве любви» («Ars amatoria»), культ любви и служение любви считаются равноправными, хотя и с преобладанием влечения плоти. Клясться в одном и хотеть другого не было чуждо людям ни в Античности, ни в Средние века, как, впрочем, и сегодня.