Игорь Николаев - 1919

• Название: 1919
• Автор: Игорь Николаев
• Издательство: Ленинградское издательство
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-906017-11-6

Великая Война навсегда изменила историю. Она породила XX век — эпоху невиданного взлета и сокрушительных падений, время грандиозных открытий и не менее грандиозных катастроф. В крови и смерти, в крушении миллионов судеб создавался новый мир.

Идет 1919 год, последний год Мировой Войны. Антанта собирается с силами, чтобы после четырех лет тяжелейших боев, в последнем и решающем наступлении повергнуть Германию. Грядет Битва Четырех, и никому не дано предсказать ее исход…

---

— Доминионы, — произнес Черчилль. — Проблемы будут с доминионами. Уже сейчас там втихомолку поговаривают о том, что мы, англичане, гнали на убой канадцев и австралийцев, прячась за их спинами. Эти разговоры и обиды не утихнут сами по себе.

— Да, увы, это так. Британия выиграла войну, но теперь нам предстоит выиграть мир, во славу Британии и его величества. Опасный, непредсказуемый и изменчивый послевоенный мир. В какой-то мере это будет не проще, чем сломить Германию и Вильгельма. Но…

Премьер испытующе взглянул на собеседника, словно предлагая тому закончить мысль.

— Но это будет после, — сказал Черчилль. — Сегодня мы насладимся триумфом, честным и заслуженным.

Они чокнулись, в воздухе повис мягкий, тающий звон стекла. Ллойд Джордж отпил глоток, наблюдая за коллегой сквозь полуприкрытые веки. Им предстояло многое обсудить и о многом договориться. Карьере Уинстона Черчилля суждено было рвануть вперед, словно уставшей лошади, которой дали отдых и показали хороший кнут. Следовало признать, из нынешнего поколения британских политиков ему мало равных.

Он стал бы достойным преемником.

И все же…

Сохраняя благостное выражение, диктатор не спеша прихлебывал бренди, согретый теплом руки, и вновь задавался вопросом: достоин ли Уинстон Леонард Спенсер-Черчилль дальнейшего возвышения. Было что-то первобытное, яростно-неистовое в авантюризме Черчилля, в его умении выждать подходящий момент и поставить на карту все, не глядя назад и не сокрушаясь о возможных потерях. Ценные качества в мутной воде непредсказуемой послевоенной политики.

И тем не менее…

Ллойд Джордж лучше, чем кто бы то ни было, понимал, на каком тонком волоске висел исход «Последнего аргумента», сколько раз малая случайность могла качнуть маятник военной фортуны в противоположную сторону. Если бы немцы оказались чуть более сыты, чуть более организованны, чуть более устойчивы, все могло сложиться совершенно иначе. Потомки напишут сотни, тысячи томов о том, что исход конфликта оказался предрешен еще до его начала, что немцы были изначально обречены. Пусть пишут, это правильно — вера в незыблемость мироустройства и главенство Британии должна сохраниться. Но он, премьер-министр, знал, сколь тяжело досталась победа и как легко она могла ускользнуть из рук.

А осознал ли это начинающий ощутимо полнеть человек с лицом сердитого мопса и взглядом опытного шулера? Не случится ли так, что однажды Черчилль снова решит сыграть на будущее империи, поставив на кон все? И какие карты в следующий раз раздаст ему судьба?

* * *

Спина и ноги зудели мелким, противным зудом, который, казалось, пробирается в самую сердцевину костей. Мартин благословлял Бога за то, что у людей нет глаз на затылке, огнеметчик боялся даже представить, во что превратилась его спина и ноги до колен. Впрочем, следовало признать, что он очень дешево отделался. Не зря австралиец страдал в защитной душегубке, все-таки костюм сделал свое дело. Толстая, пропитанная огнеупорным составом кожа прогорела не сразу, на несколько секунд защитив хозяина от воспламенившейся горючки. Эти секунды, да еще героизм Шейна стали гранью, отделившей увечье от ужасной смерти.

На свое счастье, австралиец потерял сознание и провел самые тяжелые часы в беспамятстве. Он не видел и не чувствовал, как янки по мере сил очистил раны и неумело забинтовал их. Его коллега по взводу, получивший рану в живот, сошел с ума, обреченно созерцая свои кишки и прикидывая возможность скорой медицинской помощи. Жаль, потому что помощь действительно пришла, и весьма скоро.

Никто не верил, что немцы сдадутся, особенно после целого дня непрерывного боя такого адского накала, что даже обстрелянные ветераны могли перечесть подобные по пальцам одной руки. И все же невероятное случилось — под утро гунны выбросили белый флаг.

Они брели к вражеским позициям, точнее ковыляли, — худые, изможденные люди, доведенные до предела умственного и физического истощения. И при виде этого «марша мертвецов», как назвал его Шейн, опустились винтовки даже у самых яростных германофобов. А сам Мартин оказался в госпитале, прежде чем орда болезнетворных микробов населила его раны, убивая с надежностью пули, выпущенной в упор. О вреде микроорганизмов и специфических опасностях для ожоговых больных ему после рассказала симпатичная медсестра Красного Креста. Для самого же австралийца первые дни прошли в зыбком морфийном беспамятстве.

На седьмой день лечения Беннетт немного оправился, настолько, что врачи уже не опасались за жизнь. Только смертельно доставал зуд в подживающей плоти и скованность движений — приходилось лежать на специальной койке-станке под проволочным каркасом с электрическими лампочками, прогревающими раны. Но самым неприятным стало отправление естественных физиологических потребностей, учитывая, что Мартин был лежачим, а персонал госпиталя составляли главным образом молодые женщины из метрополии. Раненый настолько смущался и крепился, что поначалу врач даже испугался: не анурия[125] ли у пациента? Тщательная пальпация обнаружила переполненный пузырь, и врач-француз продемонстрировал неожиданно отменное знание английского в области редких и специфических идиом.

Так дни сменяли друг друга один за другим, похожие, как патроны в обойме. Бальзамические повязки, глицериновые пластыри, уколы, подкожные вливания физраствора — все по заданному кругу с постоянством восхода и захода солнца.

Зуд особенно усилился, Мартин стиснул зубы, преодолевая острое и неконтролируемое желание извернуться и наконец почесать спину. От внутренней борьбы его отвлек шум шагов, легких и быстрых.

Наверное, сестра милосердия… Поначалу они всегда носили красивые изящные туфли, все без исключения. Так же без исключения, на второй день нелегкой службы они надевали куда более соответствующую обувь. Поэтому в военном госпитале почти никогда не слышно перестука женских каблучков.

— Здравствуйте, мистер Беннетт.

— Добрый день, мисс Бетти…

Хотя уже можно было привыкнуть, Мартин густо покраснел, пряча лицо в подушку. Живое воображение живо нарисовало картину его голого опаленного зада, представшего взору юной и, несомненно, впечатлительной фемины. Как назло, лампочки над спиной снова включили, так что картина наверняка еще и хорошо подсвечивалась. Раненый не видел грустной и слегка снисходительной улыбки, которую вызвали его телодвижения у девушки в белом халате. Мужчины всегда остаются мужчинами, подумала она, с этой глупой стеснительностью и условностями. Бедняга чудом выбрался с того света, но ведет себя так, будто они не на войне, а на приеме в светском обществе. И ему даже в голову не приходит, что служащая этого заведения наверняка видела вещи гораздо страшнее обожженного парня без штанов.

— У меня для вас сюрприз, — с улыбкой сообщила она.

На стул рядом с изголовьем койки с шуршанием опустился какой-то предмет, широкий, прямоугольный, завернутый в желтую оберточную бумагу, перевязанную шпагатом.

— К вам заходил ваш друг, веселый разговорчивый янки. К сожалению, его не пустили, а ждать он не мог, их переводили на другой участок фронта. Он передал вам пожелания выздороветь — от себя и всего батальона. И вот это…

— Шейн, — тихо проговорил австралиец, повернув голову в направлении подарка.

— Да, он так и представился, — сказала девушка. — Давайте посмотрим, что там.

Она развязывала узлы нарочито медленно, с дотошной аккуратностью, стараясь продлить мгновения ожидания. Мисс Бетти хорошо знала, что раненые совсем как дети — страдают от недостатка внимания и рады любому событию, которое хоть немного скрашивает серую госпитальную жизнь. Предвкушение хорошего события было для них столь же значимо, как и само событие.

Наконец последний оберточный лист аккуратно сложен и присоединился к общей стопке, взору раненого и сестры открылся деревянный ящик, красиво разрисованный разноцветными красками. Девушка наклонила коробку, чтобы Мартину было лучше видно. На лакированной крышке нарисованный черный паровозик пускал из трубы завитки очень натурального дыма, за ним выстроились вагончики — пассажирский, для перевозки лошадей и даже бочка-цистерна.

Игрушечная железная дорога, настоящий Marklin, наверное, еще довоенный.

— У вас очень хорошие друзья, — заметила Бетти. — Это для вас?

— Нет, моему сыну, — севшим голосом ответил Мартин, его горло перехватило спазмом.

— А ты-то как сюда попал?

— Поехал за железной дорогой… У меня сын только-только говорить начал. Вот он вдруг и попросил игрушечную железную дорогу, причем не обычную, деревянную, а настоящую, железную. И откуда только слова взял? Так и получилось, что я вроде как за игрушкой для сына отправился. Не скажешь же: «Папа поехал на войну».