Абдурахман Абсалямов - Вечный человек

• Название: Вечный человек
• Автор: Абдурахман Абсалямов
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1961

Особое место в творчестве А.Абсалямова занимает документальный военно-политический роман «Вечный человек». В нем повествуется о восстании узников фашизма в концлагере Бухенвальд, которое было подготовлено интернациональной организацией коммунистов. Главный герой романа — подполковник Баки Назимов, попавший в плен после тяжелого ранения в 1942 году. В романе воспроизведена напряженная политическая и психологическая атмосфера Бухенвальда, показаны лагерный быт, действия, организации сил Сопротивления, мужество, стойкость и верность коммунистическим убеждениям героев подпольщиков. Роман воспитывает в людях бдительность, веру в победу могучих сил мира и социализма над силами реакции и войны.

---

Вывод таков, — закончил Назимов, — я не мог согласиться с ними, они — со мной.

— А вы твердо верите в свой план, в его реальность? — требовательно спросил Толстый, остановив Задонова, которому не терпелось вступить в разговор.

— Верю!

— Вы, тезка, намерены поддержать Бориса?

— Да, я на его стороне. Если мы правильно поняли задание центра, то другого пути у нас нет.

— Всё! — заключил Толстый. Обеими руками нахлобучил свою меховую шапку. — Я доложу центру. Будьте здоровы.

«Товарищи, будьте стойкими!»

Все узники Бухенвальда, кроме русских и евреев, через общество Красного Креста изредка получали посылки от родных и близких. Староста блока приносил посылки в распакованном виде в барак и вручал адресатам. По неписаному закону, установившемуся среди политзаключенных, часть полученных продуктов и вещей откладывалась в общую корзину. Эти бесценные дары, по указанию «Интернационального центра», раздавались в первую очередь детям и отдельным узникам, здоровье которых наиболее подорвано.

Вот и сегодня Отто принес в сорок второй блок с десяток посылок и разложил их на длинном столе. Рядом уже стояла корзина.

Был тот сравнительно тихий вечерний час, когда в бараке на некоторое время прекращается обычная суета: уже никто не теснится у суповых термосов, дневальные не стучат алюминиевыми мисками. Люди кое-как и ненадолго утолили острое чувство голода. На какое-то время все подобрели. Некоторые даже улыбаются, мурлычат песню.

Отто начал вызывать счастливчиков.

Один за другим они подходят к столу. Почти у всех блестят слезы на глазах. Иные подолгу разглядывают присланные вещи, поглаживают их трясущимися руками. Другие как-то странно притихли, прижав к груди драгоценную посылку — эту весточку из родных краев. Никто сейчас не кричит на людей, не торопит. Своими руками они перекладывают в общую корзину печенье, консервы, шоколад — столько, сколько считают возможным отложить, сколько велит им сердце. В случае мизерности пожертвования никто не скажет им: «Почему положили мало, почему скупитесь?» У кого повернется язык упрекнуть в скупости людей, стоящих на грани голодной смерти? Да они и не скупятся.

Пьеру де Мюрвилю сегодня пришла посылка от дочери из Парижа. Согбенный, небритый француз, закутанный в старый плед, медленными шагами приблизился к столу, благодарно поклонился Отто и стал худыми руками нежно поглаживать посылку.

— Спасибо, дочка, спасибо, родная, что не забываешь старого отца, — шептал он. Взял сверху часть продуктов, сколько уместилось в руках, положил в корзину. — Детям, детям отдайте! — скороговоркой произнес он.

У этого старца была широкая, отзывчивая душа. Он никогда не лакомился в одиночку присланными продуктами, всегда делился с другими. Вот и сейчас он отыскал Назимова, стоявшего в стороне, и протянул ему горсть печенья:

— Борис, это вам.

Должно быть, такого вкусного печенья Назимов никогда не пробовал. В горле у него что-то дрожало. Невозможно было сделать глоток. Он с трудом пересилил волнение.

— Спасибо, господин Пьер, мне что-то не хочется. Если позволите, я положу этот дорогой гостинец в общую корзину.

Старый француз с изумлением взглянул на него, погладил по плечу, со слезой в голосе сказал:

— О, пожалуйста, пожалуйста! Советские люди — коллективисты. Вы умеете заботиться о людях. Я не коммунист, но если коммунисты все такие, как вы, я склоняю перед ними голову.

Посылки розданы. Отто разделил на две равные части продукты, сложенные в корзине: одну половину велел отнести в детский блок, вторую оставил у себя, чтобы передать «Интернациональному центру».

Гостинцы детям вызвался отнести Назимов. Когда он с корзиной в руках появился в восьмом блоке, Задонов на радостях обнял друга.

— Завтра воскресенье! Значит, я смогу раздать ребятам праздничные гостинцы! — воскликнул он. — Борис, слышишь, ты поблагодари всех этих добрых людей. Я думаю, что гостинцы принесут и из других блоков.

Назимов заметил, что в последнее время Задонов неузнаваемо изменился к лучшему. Он как бы ожил, ходил словно окрыленный. Ни минуты не мог усидеть на месте, куда-то бегал, о чем-то хлопотал. Он совсем забыл, как сетовал в тот день, когда ему предложили стать штубендинстом восьмого блока. Теперь с присущими ему энергией и находчивостью он делал все, чтобы спасти детей от голодной смерти. Почти все политзаключенные по его просьбе уделяли для детей крохи от своих донельзя скудных пайков. Николай ходил из барака в барак, с благодарностью собирал эти крохи, из которых складывались куски, и раздавал ребятам.

— Сегодня у тебя тишина, — огляделся Назимов. — А где ребятишки?

— На уроке! — гордо ответил Задонов. — Хочешь посмотреть? Только башмаками не стучи.

Они вошли в другой флигель, тихонько открыли дверь столовой. Здесь сидело не меньше сотни ребят. Между столами прохаживались взрослые лагерники в полосатых куртках и штанах — это учителя.

Назимов присмотрелся, прислушался. В разных углах одновременно велись уроки арифметики, русского языка и литературы, географии, истории.

Старик учитель стоял у доски и мелом писал слова: «Наша родина…»

Больше всего Назимов удивился тому, с каким напряженным вниманием и усердием занимались дети. Тишина была полная. На столах лишь кое-где лежали учебники. С бумагой и карандашами было еще хуже: на одном клочке бумаги одним и тем же огрызком карандаша попеременно писали три-четыре малыша. Пока один, прикусив кончик языка, нетвердой рукой выводил буквы, остальные с горящими глазами ждали своей очереди.

— В преподавателях недостатка нет, — похвалился Задонов, когда они вышли из «класса». — Среди лагерников довольно много учителей. Их присылает нам центр. Вот с учебниками и письменными принадлежностями совсем плохо. Достаем с великим трудом. Ты заметил — некоторые ребята пишут на чистых бланках лагерной канцелярии. А на старика учителя обратил внимание? Вот человек! Это его инициатива — организовать в лагере школу. До войны он был директором школы в Смоленской области. Когда детей начали угонять в Германию, он добровольно отправился вместе с ними. Он сказал: «Как они могут жить на чужбине без родного языка и грамоты? Их надо учить». Вот святая любовь к детям, Борис!.. Но Назимов думал о другом.

— Почему ты не заботишься об охране? — спросил он. — А что, если внезапный налет во время уроков?

Николай заулыбался:

— Ну, Борис, утешил ты меня! Уж если ты не заметил наших часовых — значит, они хорошо несут свою службу.

Назимов, когда шел сюда, конечно, видел и возле детского барака, и в дальних закоулках одиночных лагерников, которые или курили, или занимались уборкой. Но он не догадался, что эти люди охраняют школу.

Когда они вышли в коридор, Задонова остановил подросток, что-то шепнул ему.

— Борис, там, оказывается, мой тезка пришел, — передал Задонов. — Он у меня сидит. Ты иди к нему. Я тоже скоро буду.

В дальнем конце барака Толстый сидел на койке Задонова, курил сигару. Не заставил ждать себя и Задонов.

— Послезавтра, — сообщил им Толстый, — состоится заседание «Политического центра». Сообщение сделаешь ты, Борис Хорошо бы к этому времени подготовить план военной работы на ближайшее время…

— Значит, центр поддерживает мою… нашу точку зрения? — торопливо спросил Назимов и переглянулся с Задоновым. Тот понимающе кивнул.

Толстый уклонился от прямого ответа.

— Центр решил заслушать вас, вот и все, что мне поручено передать. При разработке плана учтите опыт немецких товарищей. — И тут же вкратце рассказал, в чем суть этого опыта.

— Зубанова и Королева будем держать в курсе нашего задания?

— Нет. — Толстый встал, надел шапку. — Работайте пока только вдвоем. О месте и времени совещания сообщу позднее.

После ухода Толстого Назимов и Задонов долго обсуждали опыт немецких военных подпольщиков, создавших изолированные друг от друга боевые группы по типу рабочих дружин. Положительное здесь — только строгая конспиративность: в случае провала одной группы оставались незатронутыми другие. Но отсутствие координации и единого командования являлось слабостью дружин. И нельзя было понять, каким образом немецкие друзья согласуют действия отрядов. Выступать вразброд — значит обречь себя на поражение. Нет, конспирация ради конспирации — это не годится. Надо придерживаться той схемы, которую наметил Назимов. Они договорились встретиться завтра, чтобы уточнить детали плана. Но встретиться им не пришлось.

Уже в конце этого дня всем заключенным бросилось в глаза, что эсэсовцы больше обычного мечутся по лагерю. Назимову, работавшему в мастерской, четыре раза пришлось прятаться в уборной, и каждый раз он тревожился: «Не меня ли ищут?»