Абдурахман Абсалямов - Вечный человек

• Название: Вечный человек
• Автор: Абдурахман Абсалямов
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1961

Особое место в творчестве А.Абсалямова занимает документальный военно-политический роман «Вечный человек». В нем повествуется о восстании узников фашизма в концлагере Бухенвальд, которое было подготовлено интернациональной организацией коммунистов. Главный герой романа — подполковник Баки Назимов, попавший в плен после тяжелого ранения в 1942 году. В романе воспроизведена напряженная политическая и психологическая атмосфера Бухенвальда, показаны лагерный быт, действия, организации сил Сопротивления, мужество, стойкость и верность коммунистическим убеждениям героев подпольщиков. Роман воспитывает в людях бдительность, веру в победу могучих сил мира и социализма над силами реакции и войны.

---

Назимов, не в силах больше смотреть на несчастных каторжников, сказал в раздумье:

— Скоро кончится карантин. Куда-то нас пошлют?

Карантинников с каждым днем все больше интересовали и тревожили одни и те же вопросы: в какую команду каждого зачислят, что заставят делать: пошлют ли на каменоломню, или на земляные работы, на завод, или — выращивать овощи? Может, запрягут в фурколонну, а то заставят толкать каток? И в группах и один на один заключенные только и говорили об этом.

Советских людей отправляли на самые тяжелые работы. Назимов совсем не надеялся, что ему достанется работа полегче, тем более — он флюгпункт.

Однако сейчас, разговаривая с Гансом, Назимов интересовался не работой. Он уже знал, что хотя Ганс и не коммунист, он — видный антифапжст. От Баки не ускользнуло, с каким большим уважением относятся к учителю немецкие политзаключенные — они приходили к нему и из Большого лагеря. Баки надеялся, что в будущем ему удастся через Ганса связаться с немецкими подпольщиками.

— Я хочу, чтобы меня скорее перевели в Большой лагерь, — продолжал Ганс. — Там люди трудятся. Я очень стосковался по труду, Борис. Вы, наверное, понимаете, как тяжело жить, ничего не делая. Это ужасно! Без дела можно сойти с ума… Когда я сидел в карцере, я был близок к этому. Целыми днями и неделями занимаешься одним и тем же: пять шагов вперед, пять шагов назад… Это бесконечно мучительно!

— Вон — толкают каток… это тоже работа считается, — заметил Назимов с усмешкой и, смягчив тон, добавил: — Вы еще очень слабы.

— Я надеюсь получить работу по силе.

— А разве это возможно? — быстро спросил Назимов.

На истощенном лице немца не шевельнулся ни один мускул.

— Надеяться никому не запрещено, — бесстрастно сказал он.

Боясь рассердить учителя, Назимов не стал надоедать новыми вопросами.

Солнце скатилось за гору Эттерсберг. Сразу потемнело, стало холодно.

Ганс зябко поежился.

— Кости быстро застывают, — сказал он после небольшой паузы. — Пойду-ка я в барак, Борис.

Он ушел медленной своей походкой, одной рукой держась за поясницу. А Назимов еще долго сидел один и думал, думал. Почему до сих пор не дают знать о себе те люди, о которых говорил Йозеф? Кто они? Где они?

В стороне гулко громыхнул выстрел. Должно быть, пристрелили еще одного из тех, кто толкал каток. Утром Йозеф приказал Назимову подмести пол в бараке. Взяв ведро, тряпку, метлу, Назимов принялся за работу. Штубендинст наблюдал за ним несколько минут, покрикивая:

— Не спи на ходу!" Быстрее пошевеливайся! Подмети хорошенько у меня в штубе!

Назимов молча дошел за шкаф, принялся мокрой тряпкой стирать пыль со стола, с койки. Вошел Йозеф.

— Ты что-то очень вяло работаешь, — заметил он Назимову, но уже другим, спокойным голосом. — Может, нездоров?

— В ревир ложиться не собираюсь, — ответил Баки и метнул взгляд на штубендинст а.

Йозеф же, словно не замечая этого взгляда, спросил:

— Борис, ты помнишь тот наш разговор? Назимов молча кивнул, давая понять, что помнит.

— А не раздумал? — настойчиво спросил Йозеф.

— Не имею, привычки передумывать, — самолюбиво ответил Назимов.

Ему хотелось что-то сказать еще, но старик приложил палец к губам. Все, что требовалось сказать на языке подпольщиков, уже было сказано. Сейчас подробности не нужны.

«Мы посоветовались…»

Баки еще многого не знал и не понимал. Он не представлял по-настоящему, насколько сложен и ответствен ввод нового человека в сеть глубоко законспирированной лагерной подпольной организации и чем рискует эта организация в случае проникновения в ее ряды слабовольного, неустойчивого человека, не говоря уже о предателе. Ведь каждую минуту, каждый час над головой подпольщика витает мучительная смерть, и если в ту минуту, когда требуется железная воля и исключительная выдержка, подпольщик дрогнет, смалодушничает хоть на мгновенье, тогда — все погибло!

Назимов уже был знаком с нравами гестаповской тюрьмы, но если бы он увидел, что творится в каменных бункерах Бухенвальда по ночам — эсэсовцы уже не первые сутки остервенело искали организацию, хватали и допрашивали подозреваемых лагерников, — он, пожалуй, поседел бы за один час. А организации известны были все происки, ухищрения и зверства лагерного начальства, поэтому она вовлекала в свои ряды только тех, кто не только на глазах товарищей, но и наедине, подвергнутый невероятным пыткам, готов был молчать до последнего вздоха. На это способен не каждый человек.

Назимов с группой узников убирал вокруг лагеря, а сам все старался понять, что означал вопрос Йозефа. Ведь после согласия Баки штубендинст сказал, что, когда понадобится, Назимова позовут и прикажут. И вдруг — опять спрашивает: не передумал ли? Да что он, Баки — Вечный человек, трус, что ли, какой-нибудь, чтобы отступать от своих слов.

Из-за угла другого барака вышел узник с консервной банкой и, испуганно озираясь по сторонам, побрел к помойной яме.

Назимов содрогнулся. Вот до чего доводит голод людей. Ему хотелось кричать, топать в бессильной ярости ногами, но вместо этого он с силой вышвырнул из тачки лопату песку.

Он вернулся в блок усталый, раздраженный. Тяжело опустился на скамью, вытер ладонью потный лоб. Во всем теле была слабость; голову ломило, в висках стучало, как от угара, глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит. Хотелось только одного — повалиться и заснуть.

Его охватила апатия, безразличие ко всему. В бараке много всяких бед: кого-то до полусметри избили эсэсовцы, кого-то травили собаками. Пострадавшие валяются на полу, стонут от боли и страха. Но сейчас ничто не трогало Назимова. Будто все это происходило не здесь, а где-то далеко, и не наяву, а во сне.

Тупыми, бессмысленными глазами посмотрел он на свои высохшие руки в царапинах и ссадинах. Перевел взгляд на ноги. Они пока не распухли, как у других. Но по ночам так ноют, что нет никакого терпения. Когда боль становится невыносимой, он встает и ходит.

Он забылся в дремоте и не заметил торопливо подошедшего Задонова.

— Борис! — тормошил Задонов товарища. — Борис, ты чего дрыхнешь? Весь блок гудит, как при по жаре…

— Ну и пусть гудит, — бормотал Назимов, не открывая глаз.

Николай в недоумении замолчал, потом начал трясти за плечо еще сильнее:

— Проснись, говорю!

Назимов открыл мутные, потухшие, точно остекленевшие глаза.

— Ты что, опять заболел? — встревожился Задонов.

— Нет, просто устал. Тачка была очень тяжелая, — ответил Назимов. Широко зевнув, он отвернулся к стене и опять закрыл глаза.

Николай взял его руки. Ладони были холодные и влажные. Пульс едва прощупывался.

Только спустя полчаса Назимов немного отдышался и открыл глаза. Теперь его взгляд был более осмысленным.

— Фу, совсем было раскис… — он виновато улыбнулся. — Что ты мне говорил?

— Наконец-то очухался! — облегченно вздохнул Николай. — Перепугал насмерть… Зачем ты так надрывался с тачкой? Здесь не отцу родному помогаем, можно не стараться. Потихоньку да помаленьку, вернее будет.

Лозунг «помаленьку», брошенный первыми русскими военнопленными, давно стал неписаным законом для всех работавших узников Бухенвальда. Чехи и поляки, французы и итальянцы — заключенные всех национальностей частенько употребляли в разговоре это «помаленьку». Среди вновь прибывших крылатое словцо тоже было в ходу.

— Русские словечки, Николай, я не забыл, — слабо улыбнулся Назимов. Он уже окончательно пришел в себя. — Надрываться не собираюсь… Ты вот сказал тут: «Гудят, как на пожаре». Кто гудит?

— Вон послушай, — кивнул Задонов.

В глубине барака, собравшись группами, о чем-то возбужденно разговаривали, спорили французы, чехи, поляки, югославы — каждая группа на своем языке.

— Ничего не понимаю, — покачал головой Назимов.

— Чего тут не понимать! — рассердился Задонов. — Комендант готовит транспортные команды. Часть людей куда-то отправляют. Может, на погибель… Одни предлагают: во что бы то ни стало выбираться отсюда. Другие говорят — бесполезно: везде смерть. Может, посоветуемся с Йозефом?..

Они так и не пришли ни к какому решению.

В сумерки, пока в бараке еще не зажигался огонь, появился Владимир — он снова стал захаживать сюда. Поставил перед Назимовым котелок мутной баланды, которую принес с собой. За последнее время в Малом лагере, у карантинников, опять урезали и без того скудный паек. Должно быть, кто-то распорядился, чтобы Владимир поддерживал еще не совсем окрепшего Назимова.

— Больше нечем угощать, не обессудьте, — говорил Владимир, поблескивая в полутьме глазами.

Дождавшись, когда котелок был опорожнен, он предложил Задонову:

— Может, споем, Николай Иванович? Чего унывать. У меня инструмент есть, — он достал из кармана губную гармошку.