Александр Бруссуев - Не от мира сего 2

• Название: Не от мира сего 2
• Автор: Александр Бруссуев
• Жанр: Эпическая фантастика

Это вторая книга по мотивам Былин, в которой живут и Илья Муромец, и леший, и Пермя Васильевич, и Алеша Попович, и загадочный гусляр-кантелист Садко.

---

Бруссуев Александр Михайлович Не от мира сего 2

I worry 'bout the world that we live in

I'm worried by all the confusion

I wonder 'bout the lies I've been reading

I wonder where this madness is leading

Is this a road going nowhere?

Is someone leading us somewhere?

I can't believe we're here for no reason

There must be something we can believe in

Blinded by science, I'm on the run

I'm not an appliance, don't turn me on

What's in the future, has it just begun

Blinded by science, I'm on the run

— Blinded by science — Foreigner.

Меня беспокоит мир, в котором мы живем

Меня беспокоит вся эта неразбериха

Я удивляюсь всей лжи, которую прочитал

Мне интересно, куда ведет это безумие

Это дорога, ведущая в никуда?

Или кто-то куда-то нас ведет?

Я не могу поверить, что мы здесь просто так

Должно быть что-то, во что мы можем верить

Ослепленный наукой, я в бегах

Я не машина, не надо меня включать

Что в будущем, которое только началось?

Ослепленный наукой, я в бегах

— Перевод —

Не стоит прогибаться под изменчивый мир,

Однажды он прогнется под нас.

— Машина времени и Андрей Макаревич —

Если же и закрыто благовествование наше, то закрыто для

погибающих,

для неверующих, у которых Бог века сего ослепил умы,

чтобы для них не воссиял свет благовествования о славе

Христа, Который есть образ Бога невидимого.

— Книга 2 к коринфянам гл. 4 — Библия (выделено мной, Бруссуев А. М.).

Вступление.

Не может быть так, чтоб человек, появившийся на этом свете, отмерил свой век, положенный ему, а потом взял — и сгинул бесследно. Жил себе припеваючи, или не очень припеваючи — бац, и помер, только его и видели. Оставшиеся в живых погоревали, поделили нажитое имущество, да и забыли потихоньку. Был человек — и нету его. Могилка травой поросла, приехал бульдозер разровнял место, и поставили на месте кладбища супермаркет.

Ходят люди будущего, трескают резиновые гамбургеры, покупают товары, сделанные обезьянами, и верят в свое бессмертие. Как можно думать о смерти, если о ней думать не хочется? Думать хочется о своем величии, важности в обществе, о покупке новых трусов, в конце концов.

Но все не так. Все, безусловно, иначе — чуть сложнее. На самую малость сложнее, чем в примитиве. Это значит — все просто. Только надо позволить себе понять эту простоту.

Человек не исчезает бесследно, потому что след этот — он сам. Живет он не для какого-то дяди, брызгающего слюной перед толпами. Или тети, трясущей своей прической. Живет он для себя. Каждому, конечно, воздастся по Вере его. И каждому уготована оценка его жизни. Кем? Во всяком случае, не соседями по улице, у которых глаза доберманов, и которые за деньги напяливают на себя черную хламиду и смотрят всякий раз мимо.

Не избежать истинного Суда никому (а особенно политикам и издателям: почему именно им — да просто так). И о неминуемости его всем людям говорит Совесть, которая есть у каждого. Обнаруживает она себя каждый раз, когда человек отходит ото сна, просыпается, так сказать, только принудительное большинство легко глушит в себе этот тревожный голос. Тем быстрее глушит, чем больше смотрит телевизор и слушает радио. Человеку проще жить стадом и умирать также — за компанию.

Но совесть-то есть у каждого! И она нам дана всего лишь для того, чтобы знали — за все придется ответить. Не коллективно, не общественно, не стадно. И уж точно — не телесно.

"Все живое — от живого", — додумался Франческо Редди. Из какого бы крохотного атома не развивался камень, обрастал частицами и, в конце концов, превратился в гору, он остается мертвым. Даже в виде Джомолунгмы.

С человеком немного не так. Точнее, совсем не так. Можно тело превратить в неживую материю, но жизнь, как бы ее ни называли забубенные деятели науки и техники, все равно не исчезнет. Наверно, поэтому отважные люди жертвуют собой во имя других людей. Даже не задумываясь об инстинкте самосохранения. А, вообще-то, подсознательно зная, что душу убить нельзя. Ее можно только исковеркать.

И поэтому некие личности, черные по своей сути, приходят в пещеры Киевско-Печорской лавры и выворачивают персты у нетленного тела Ильи Муромца, выгибая к двоеперстию третий его палец. Чтоб было, как надо. Кому? Да пес его знает. Трясут клобуками, забрасывают за спину тяжелые кресты, чтоб не мешали, скалят зубы и роняют с бровей капельки пота. И получается — кукиш. Хоть тресни, но противной кержакам "щепотки табака" не выходит. Лежит Илья и показывает фигу.

Разве можно так? С дулей-то, да нетленной? Щелк, ножницами для работы по металлу — и пальцы, столь неподатливые воздействию извне, падают в целлофановый пакет из-под слоеных полосок с медом. Так-то правильнее, так-то ближе к Истине, такая вот рождается историческая справедливость. Зачем быть "не от мира сего"?

Часть 1. Норны.

1. Мишка Торопанишка.

Илейко вытянул над собой правую руку и, растопырив пальцы, посмотрел сквозь них на лениво колыхающиеся далеко в выси верхушки сосен. Пальцы казались прозрачными, едва лишь оконтуренными. Зато даже маленький кусок неба своей синью был, словно, заодно с макушками деревьев. Надменен, далек и как-то тревожно могуществен. В то же самое время, стоило только сместить фокус зрения, как небеса и сосны превращались просто в свет, выгодно акцентирующий каждое движение не самого элегантного в мире пальца.

Илейко опустил руку и внимательно рассмотрел свою кисть, сгибая и разгибая ее в кулак. В голове не было ни одной мысли. С таким же успехом он мог бы пытаться созерцать свою стопу на ноге. Только задирать ее вверх и, тем более, формировать в кулак, вероятно, было бы несколько затруднительно.

Прошло уже несколько дней, как лив покинул берег Лови-озера, где нашли свое последнее пристанище друг и наставник Святогор и его жена красавица Пленка, где сестры Плеяды остались оплакивать своих родителей на печальной поминальной тризне. Двинулся он на запад, туда, где лес должен был встретиться с горами, где пенится своими водами источник Урд, понимаемый Илейкой "hurtti" (в переводе — задорный, примечание автора). Где-то там обитают норны, у которых Святогор в свое время одолжил булаву и зеркало. Три норны, три женщины — одна судьба. Причем, судьба чужая. В данном случае, его, Илейкина. Но не затем лив отправился в путь, чтобы норны связали ему прошлое, настоящее и будущее в целую картину его мира. Надо было идти, надо было вернуть не принадлежащие ему вещи.

Да и, вообще-то, интересно.

Вроде бы собирался возвращаться домой, вроде бы ощутил себя готовым, но снова приходится двигаться в другую сторону. И не то, чтобы это удручало.

Вокруг — самая яростная весна. Жизнь пробуждается и, кажется, что до осени еще столько времени, что можно успеть сделать все. Ну, или почти все. Во всяком случае, сходить к истокам Урда и благополучно вернуться домой — точно по силам. Верная старая кобыла Зараза помогает сокращать путь своей одной лошадиной силой, выдерживая равномерную скорость движения, от которой, вообще-то, дух не захватывает. Лошадь ходит пешком и никогда не выказывает желания пуститься в галоп или аллюр, не говоря уже об иноходи. Несет на себе пожитки — и то хорошо, и то — помощь. Зараза — друг, на которого можно положиться, как на самого себя. А сам себя порой способен так удивить, что просто диву даешься: я ли это?

Лошадь же не переживает попусту, свои копыта от нечего делать не рассматривает. Если она не беспокоится, значит — и человеку повода для волнений нет.

Идут себе по лесу, никого не трогают, никто их не трогает, и не видать этому лесу ни конца, ни края. Илейко даже как-то осоловел от такого передвижения. Пальцы свои на руке рассматривает, будто они ему особенно дороги.

Но деревья вокруг уж какие-то больно одинаковые. Илейко потрепал Заразу за холку, но та в ответ только пошевелила ушами и продолжала все также идти вперед, огибая попавшиеся кусты. Это ее движение тоже показалось знакомым, словно уже было не раз. Ощущение дежавю, понятное дело, случается иной раз у каждого. Только непонятно, почему.

Илейко отвлекся от созерцания самого себя и начал пристальнее глядеть вокруг. И обнаружил: вот ведь подлая человеческая натура — когда никуда не смотришь, думаешь ни о чем. Точнее — ни о чем не думаешь. Стоит только предложить себе исторгнуть хоть какие-то мысли об окружающем — хоть тресни, самые главные размышления о пальцах, какие они могучие, органичные и все заодно. Такие пальцы и терять жалко. При жизни, а особенно после смерти. Без них, родимых, жизнь скучна и на четверть теряет свой смысл.

Илейко потряс головой, отгоняя пургу, бушующую в его голове. Также поступила и Зараза, тряхнув гривой и укоризненно взглянув на хозяина: дальше-то что?

А дальше на тропе сидело несколько человек зайцев. Вообще-то, просто зайцев. Сидели кучно, непрерывно шевелили своими носами и поочередно выставляли уши, прислушиваясь. Вот лошадь, тяжело ступающую, как мамонт, они прослушали. Да и человек отнюдь не старался идти тихо, как гепард.