Гарри Гордон - Поздно. Темно. Далеко

• Название: Поздно. Темно. Далеко
• Автор: Гарри Гордон
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-901332-01-6

Гарри Борисович Гордон — поэт, прозаик и художник, которому повезло родиться в Одессе (1941). В его романе «Поздно. Темно. Далеко» встают как живые картины советской Одессы, позволяющие окунуться в незабываемый колорит самого удивительного на территории бывшего СССР города. Этот роман — лирическое повествование о ценности и неповторимости отдельной человеческой судьбы в судьбе целого поколения. Автор предупреждает, что книгу нельзя считать автобиографией или мемуарами, хотя написан она «на основе жизненного и духовного опыта». Ради художественной правды, автору «пришлось исказить образы и факты, бороться если не со временем, то с хронологией, так что в некотором смысле роман можно назвать историческим… В процессе работы автор с удивлением и удовольствием обнаружил, что концы с концами не сводятся, а смысл жизни стал еще туманнее, чем прежде. Оказалось, что это книга о любви…»

---

«Совсем с ума посходили, — решил Кока, — они что, на курортников работают?» Он огляделся. Над пирсом под невысоким обрывом стояла халабуда из фанеры с рубероидной крышей. Под халабудой в бурьяне спала собака приморской породы, спасибо не водолаз какой-нибудь. Курортников не было, только у самого уреза воды сидела одетая парочка. «Курортники правее, начиная от пляжа санатория „Россия“, и дальше, в сторону „Аркадии“», — вспомнил Кока. Далеко в воде лежал ничком какой-то мужик в белых плавках, лениво поводя руками и время от времени, удивленно как будто, поднимая голову.

Над морем стояла мирная, ни к чему не обязывающая жара. Идти дальше расхотелось, надо искупаться, смыть раздражение и привести голову в порядок.

Кока нырнул. Под водой все оказалось, как прежде: белел, двоясь, галечник, зеленые водоросли колыхались, в коричневых синели мелкие мидии. Проплыла медуза-корнерот. Маленький бычок быстро перебежал песчаную лужайку. Грудь распирало отработанным воздухом, но и еще чем-то, похожим на ликование. Кока выдохнул под водой, вынырнул и неожиданно закричал.

Чайка над ним резко шарахнулась в сторону, парочка на берегу не пошевелилась, только собака в бурьяне повела ухом.

Нелединский вытер руки рубашкой и закурил. Подсыхающая соль приятно стягивала кожу на лице. Мужик вышел из моря, и вовсе не в белых плавках, а совершенно голый. Не успел Кока испугаться — здесь же люди, — как мужик направился к парочке. Парочка приветствовала голого, девушка подвинулась, давая место на подстилке. «Етти твою мать!» — сказал Николай.

Раскрылась дверь в халабуде, вышел здоровый золотистый парень лет двадцати восьми с белой лохматой головой. Одной рукой он протирал глаза, в другой чернела подзорная труба. В плавках и тряпочных шлепанцах он спустился к воде и направился к пирсу. Дойдя до оконечности бетона, парень стал разглядывать в трубу пустой горизонт.

Парочка и голый сидели тихо и едва заметно жестикулировали. Отдавало такой мощной нереальностью, что Кока замер, невольно включаясь в сцену.

Был, наверное, пятый час. Солнце над дальним, высоким обрывом стояло еще высоко, но предчувствие вечернего бриза пошевеливалось уже в полыни, горький ее запах стал явственнее. Слева на горизонте, в сизом мареве желтел плоский берег Лузановки. Море посинело, кое-где срывались мелкие барашки.

Голый встал, осторожно, замедленно переступая по щебню, пересек бухточку, перебрался через пирс и направился, исчезая, как бы проваливаясь, в сторону пляжа правительственного санатория. Как только голова его исчезла, проснулась собака под будкой, по-кошачьи потянулась и жалобно зевнула. Парочка поднялась, молодой человек закинул подстилку на плечо, и они молча двинулись вправо. Парень на пирсе сплющил подзорную трубу и пошел в будку. Проходя мимо неподвижного еще Нелединского, остановился.

— С Москвы? — спросил он приветливо, выпятив губу.

— С Ташкента.

— Ё-о-о! — сказал парень и протянул руку, — Николай.

— Николай, — растерянно ответил Кока, и твердо добавил, — Георгиевич.

Парень кивнул.

— Слышишь, Кела, а я тут боцманом. Не спешишь, а то зайдем в будку.

Нелединский как завороженный пошел за ним. У входа Коля сбросил шлепанцы. Под будкой рядком лежали с полдюжины вымытых водочных бутылок. Посреди будки, торцом к окошку, стоял продолговатый стол. У левой стены была кровать, широковатая для такого помещения, у правой — то ли топчан, то ли деревенская лавка. Они были застелены голубыми казенными одеялами. Табуретка стояла у ближнего края стола. Под столом лежал какой-то нужный технический хлам — бухты канатов, спасательные жилеты, опасно торчала лапа якоря. В левом углу стопкой лежали красно-белые спасательные круги. Над кроватью, среди плащей и брезентовых курток, висела низка скумбрии. Нелединский глазам своим не поверил — как? откуда? Коля встал коленом на кровать, потянулся и сдернул низку. Рыбки постукивали, как кастаньеты.

— Видал, сам вырезал.

— Ух ты, а кто раскрашивал?

— Большое дело, сам и раскрашивал.

Вблизи и вправду было видно, что раскрашены они неумело.

— Люкс, — неожиданно для себя сказал Николай Георгиевич забытое слово.

— Или! — подтвердил Коля.

— А скажи, — освоился Нелединский, — что это ты там высматривал на горизонте?

— А, так, телки должны приехать.

— Из-за горизонта? — удивился Кока.

— Почему из-за горизонта — с Аркадии.

— Так ты же на горизонт смотрел?

— Так интересно же.

Золотистый Коля сообщил, что университет таки строит себе причал, что песок намоют, ничего, флот будет насчитывать двенадцать единиц, а то и больше, его взяли боцманом, но пока держат за сторожа. А лодка — лодка вон стоит, по ту сторону причала, просто ялик, а мотор — «вихрь». Но он со временем, гадом будет, если не выбьет себе настоящий адмиральский катер.

Жена у него есть, как же, они на Второй заставе, свой домик у мамы, и дочка есть — двухлетняя Сусанночка.

Коля беспечно болтал ногами, и Нелединский не мог разобрать, что на них вытатуировано. Это мешало разговаривать, раздражало, Николай схватил Колю за колено.

— Стой! Ну-ка, что там?

Коля послушно вытянул ноги, и Николай, изогнув шею, прочел: «Они устали, но до пивной дойдут».

— А-а, — разочарованно протянул Кока, он рассчитывал на что-нибудь более интересное, — сидел?

— Нет еще, — серьезно ответил Коля, как будто речь шла об армии. — Слышишь, Кела, — задумчиво сказал он, полулежа ковыряя в зубах, — бабки есть?

«Ну, начинается», — с тоской подумал Кока.

— А сколько?

— Та сколько… Пара копеек, пятёра, я знаю… Если нет, — Коля живо сел, — я дам. Не западло, надо сбегать, взять шмурдила. Сам знаешь, я на посту, да и телки вот-вот подъедут.

— Куда, аж в Аркадию?

— Та что ты гонишь, какая Аркадия? Тут, метров триста, под «Россией» навес такой, люля-кебабная.

— А что брать? — вздохнул Нелединский.

— Постой, сумку найду. Да любое, только не водку, устал пить ее каждый день как нанятый. Там есть белое «Европейское», знаешь, бомбы, по восемьдесят семь копеек. Они там с наценкой, по рубчику выйдет.

За дверью послышался шум, кто-то съезжал по крутой тропинке на пятках, обрывая руками верхушки бурьяна. Залаяла собака.

— Заткнись, Шурик, — вяло сказал Коля, — дурная совсем стала, старая…

— Шурик… Дурная?

— Так она ж сука.

— А почему Шурик?

— Есть тут один, — усмехнулся Коля, — тоже сука.

Послышался звонкий неумелый мат, и в будку вошел мальчик лет шестнадцати-семнадцати. Увидев постороннего, он покраснел и вежливо кивнул.

— А, Игорек, — обрадовался Коля, — а это — Николай Георгиевич, одессит с Ташкента.

Игорь еще раз кивнул и сделал попытку протянуть руку. Нелединский его опередил. Игорь был черноволос, волосы торчали ежиком, синие глаза с девичьими ресницами под прямыми бровями смотрели доверчиво, но с достоинством. Маленький рот выглядел странновато под многообещающим носом, загибающимся на конце. На веснушчатых щеках кругами вился белый пушок. При небольшом росте он ухитрялся сутулиться. Говорил быстро, проглатывая окончания слов. «Фаюмский портрет», — подумал Кока, так вот почему ему показалось, что он уже где-то видел этого пацана. Этого и правда не могло быть: когда Нелединский последний раз был в Одессе, тот был еще совсем маленьким…

— Их тут целая мешпуха, — рассказывал Коля. — И дядя приходит, и двоюродные братья, и второй дядя, и третий тоже иногда бывает. И еще один дядя в Москве.

— Постой, постой, — что-то забрезжило, — как зовут твоего московского дядю?

— Карл.

— Ну, ты даешь, — изумился Николай Георгиевич, — так ты… сын Розы?

Игорь вытаращил глаза: что-что, а имя мамы здесь еще не упоминалось.

— Я — Кока, — торжественно, как Дубровский, объявил Николай.

— Ну, школяр, теперь бежи за шмурдилом!

Игорь смутился:

— Вообще-то у меня завтра последний экзамен, я забежал скупаться, конечно, сбегаю, вот только окунусь, но мне скоро надо бежать, биология все-таки, а я не готовился, сейчас только окунусь. Кто-нибудь пойдет?

— Уже холодно, для меня во всяком случае, — улыбнулся Кока.

— Игорек, ты же знаешь, что я не купаюсь, — горделиво сказал боцман. — Иногда только, с сильного бодуна.

Мокрый Игорь побежал за шмурдилом. Они сидели на берегу. Заметно вечерело. Тень дальнего обрыва закрыла халабуду наползла на пирс.

Под пирсом вода было темно-зеленая, а дальше — молочная, белая, теплая. Розовое небо стало выпуклым, накатилось рулоном над горизонтом. Белый прогулочный кораблик плыл, освещенный, из Аркадии в порт. В иллюминаторах ослепительно полыхало солнце. Кораблик взвыл, и едва последняя нота сирены утихла, раздалось из рубки: «А-А-Арлекино, Арлекино, нужно быть смешным для всех…»