Антоний Либера - Мадам

• Название: Мадам
• Автор: Антоний Либера
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-86793-314-8

Антоний Либера — известный знаток творчества С. Беккета, театральный режиссер, переводчик, литературовед. Роман «Мадам» вызвал бурный интерес в Польше и переведен на многие языки. Живо и ярко написанная книга привлекает не только интригующей фабулой (история влюбленности ученика в преподавательницу) или игрой с литературными реалиями, которую смогут оценить искушенные библиоманы. Читателю дана возможность окунуться в атмосферу Польши конца шестидесятых, вместе с героем пройти путь его интеллектуального становления.

---

Это воспоминание немедленно потянуло за собой следующие. Как он наливал ей шампанское на приеме в галерее. Его беседа с ней в театре во время антракта. Как он заехал за ней на голубом «пежо». Упоминание Зеленоокой, что он читал мое сочинение. (Интересно, он прочел только мою работу? А другие читал?) Двусмысленное, лукавое замечание «серебряной» Марианны, связанное с Мадам, что пол иногда имеет значение, и ее насмешливое выражение лица — странное и многозначительное.

Сомнений не оставалось: директор ухаживал за Мадам, возможно, у него уже был с ней роман. Более того, он в своей игре использовал те же методы, что и я. Пускал в ход намеки, прибегал к цитатам, во время публичных выступлений подавал ей незаметные для посторонних глаз знаки. (Интересно, что он думал, когда читал мою работу? Понял, кому она адресована? Заметил подтекст? Знает — как Константы и Ежик — второе имя Мадам? Знает, что она — «Victoire»?)

Однако то, что происходило после того, как директор произнес тост, не подтверждало предположения и выводы, которые я сделал. Наоборот — опровергало. Директор не оказывал ей никаких знаков внимания, даже не подошел к ней! Присоединился к другим гостям, французам и полякам, ораторствовал, блистал, а на нее даже не взглянул, хотя обстоятельства позволяли. Это казалось тем более странным, если принять во внимание, что с того момента, как Мадам покинула общество Ежика, она оставалась одна и не знала чем заняться. Курила сигарету, чего раньше я никогда за ней не замечал, и выглядела потерянной и смущенной. Казалась полной противоположностью тому образу великосветской дамы, когда на приеме в галерее «Захенте» беседовала с послом. Я никогда ее такой не видел. Она будто потеряла свою силу, будто что-то погасло в ней. Горделивая поза и независимое выражение лица не одухотворяли, не помогали ни сигарета, ни элегантный костюм — этот роскошный, просто королевский жакет и изящные облегающие сапоги. Она была похожа на маленькую, несчастную девочку. Растерянную, неуверенную в себе.

Мне стало ее жаль.

«Тридцать два года назад, — думал я, глядя на нее из-за портьеры на дверях в зрительный зал, — где-то в Альпах — во Франции? Швейцарии? — она впервые увидела дневной свет. Первый вздох, крик, биение сердца и какие-то туманные образы. Снаружи мороз и снег. Белым-бело, лазурь небес, резкий свет солнца и панорама гор. Грозные, дикие вершины первозданной, доисторической эпохи Земли. Внутри уютно и тепло. Мягкий свет и тишина. В кухне и на камине горят свечи. Счастье. Невинность. Надежда. Нулевая точка отсчета. Бессчетно времени. И длятся и длятся эти первые сутки, будто никогда не кончатся. А потом вдруг старт. Резкое ускорение. Дни. Недели. Месяцы. Десятки миллионов секунд. Впечатления. Переживания. Мысли. Сотни тысяч новых ощущений. Разгон. Все быстрее и быстрее. Гонка. Мельканье событий и лиц. Вихрь. И вдруг — далеко от дома. И вообще — нет ни дома, ни кого-нибудь близкого. Есть комната с кухней в несчастной, замызганной стране. Родина, оказавшаяся чужбиной. Грязь, гниль и вонь. И счет дням. Как в тюрьме до амнистии. До сегодняшнего вечера. До „сейчас и здесь“ — до этой минуты в этом пространстве, до ее взгляда на швейцарские часики (наследство матери?) и последней затяжки сигаретой. Тридцать… тридцать два года! Невероятно! Так мало!»

Мной снова овладело искушение подойти к ней. Тем более что директор уже покинул кинотеатр, прощаясь со всеми направо и налево.

«Такого удачного момента еще не было! — с волнением думал я. — Уж теперь ты должен подойти к ней. Ты немедленно сделаешь это — самым естественным образом. Прекрати кокетничать, кривляться, притворяться, играть чужую роль. Расслабься! Будь самим собой!»

«Собой? Значит, кем?» — отозвался во мне хорошо знакомый, холодный и неприятный голос.

«Как это — кем? Обычным. Естественным. Настоящим».

«Такого не существует. Все — только игра и маска».

«Все?»

«За исключеньем боли. И смерти. И… наслаждения».

Мадам снова нервно взглянула на часы, погасила сигарету и пошла к выходу. Я осторожно выскользнул из-за бархатной портьеры и пошел вслед за ней.

«Как Ашенбах за Тадзио»[202], — подумал я, усмехнувшись.

Когда она толкнула застекленные двери и переступила порог кинотеатра, из толпы вдруг выскочил Ежик и, надевая на бегу свой серый плащ, поспешил за ней. Я встал как вкопанный, но потом тоже вышел и с бьющимся сердцем стал наблюдать за развитием событий.

Мадам в одиночестве шла той же дорогой, какой — три часа назад — я добрался до кинотеатра. То есть «внутренней» дорогой, через проходной двор в направлении арки у здания Факультета классической филологии. Ежик догнал ее через каких-нибудь двадцать метров. С минуту они шли рядом, совсем близко друг от друга; он, повернувшись к ней, что-то говорил, возбужденно жестикулируя. Внезапно она остановилась и, сказав несколько слов резким, категорическим тоном, повернулась и энергичным шагом пошла в противоположном направлении, к улице Траугутта. Ежик постоял с минуту, оторопевший и удрученный, и, понурив голову, поплелся вглубь двора.

Я на безопасном расстоянии последовал за Мадам.

Она свернула направо, к Краковскому Предместью. В ущелье пустой улицы, в сухом, морозном воздухе стук ее каблуков о тротуар звучал звонко и отзывался эхом. Мадам скрылась за зданием Философского факультета. Я ускорил шаг, потом остановился и выглянул из-за угла. Она шла к пешеходному переходу по направлению к Обозной улице. Я тоже миновал Философский факультет и взбежал на ступеньки костела, откуда — скрывшись за цоколем фигуры Спасителя, несущего крест, — мог наконец спокойно вести наблюдения. Она перешла на другую сторону Краковского Предместья, пересекла Обозную улицу и направилась в сторону дворца Сташица — к памятнику Копернику.

«Куда ты идешь, девушка? — мысленно воскликнул я. — К прежней резиденции Центра? В Золотой зал? К призраку твоей матери, которая сегодня тридцать два года тому назад родила тебя? — Похвальное намерение, только дворец в такой поздний час уже закрыт. День кончился. Наступила ночь».

Девушка, вместо того чтобы ответить, скрылась за памятником. А через мгновение вход во дворец озарился золотым сиянием. Однако это не было чудом, а всего лишь светом фар голубого «пежо», который одновременно со звуком захлопнувшейся дверцы выехал из-за памятника, после чего резко добавил скорость, подобно «мустангу» Жана-Луи, и помчался, нарушая правила, в сторону Нового Свята.

Чтобы проследить, как они поедут — прямо, направо или налево на улицу Свентокшискую, — я должен был наклониться, и довольно низко, за толстую балюстраду. Он наверняка не свернул налево — на восток (Саска Кемпа, район Праги) и не поехал прямо — на юг (Мокотов), иначе я бы это видел. Следовательно, он свернул направо — на запад (Охота, Воля). Повиснув всем туловищем над пропастью приличной глубины, я принялся размышлять, куда они могли поехать. И вдруг в этот момент увидел Ежика, появившегося в арке Факультета классической филологии. Он шел тяжелым, усталым шагом в сторону Нового Свята.

«Эх, парень, — подумал я с сожалением, — зачем ты позволил ей уйти?»

Я сполз с балюстрады и встал на ноги. Мой взгляд опять остановился на памятнике Копернику. С циркулем и маленькой моделью Солнечной системы он с любопытством вглядывался в небо — прозрачное и просвечивающее в блеске полной луны. Я последовал его примеру и тоже задрал голову, чтобы посмотреть на звезды. Где сегодня Водолей? Где Дева? Где может быть сейчас Венера? Но прежде, чем мой взгляд добрался до горизонта Вселенной, я увидел лицо и руку Спасителя, фигура которого возвышалась надо мной. С того места, где я стоял, казалось, что Господь слегка повернул свою склонившуюся под тяжестью креста голову в сторону Коперника, будто хочет сказать ему: «Хватит пялиться на звезды, иди за мной», а пальцем правой руки указывает на юг.

«Голгофа на юге? — подумал я, определяя по памяти местоположение Иерусалима. — На юго-западе, если не ошибаюсь…»

И тогда ко мне пришло озарение. Ну, конечно! Куда же еще! Только туда они и могли поехать!

Об эту пору в столице надвисланского края под мудрым руководством народной демократии почти все заведения были уже давно закрыты, а отели и резиденции дипломатических служб находились под неусыпным контролем. Только кто-нибудь крайне наивный или совсем уж отчаявшийся или тот, кто специально искал контакта с контрразведкой, мог отправиться с дипломатом в гостиничный номер, тем более на его квартиру, арендованную фирмой «Пума»… То же самое касалось иностранцев, вступающих в связь с автохтонами. Единственным более или менее надежным в смысле конфиденциальности местом (и то далеко не всегда) оставалась частная квартира польского гражданина. А такая — в данном случае — находилась, по моим сведениям, в четырехэтажном доме в небольшом жилом квартале действительно на юго-западе Варшавы.