Георгий Артозеев - Партизанская быль

• Название: Партизанская быль
• Автор: Георгий Артозеев
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1954

В августе 1941 года по решению Черниговского обкома партии в Добрянском районе был организован партизанский отряд, в состав которого вошёл Г.С. Артозеев. 18 августа 1941 года отряд углубился в лес. Уже в первых боях с немецко-фашистскими захватчиками Г.С. Артозеев отличился смелостью и бесстрашием. Позже с небольшой группой партизан присоединился к Черниговскому партизанскому отряду под командованием Алексея Фёдоровича Фёдорова, где был назначен командиром разведывательного взвода. Мужественный, сильный и ловкий, он лично уничтожил 102 гитлеровца. В феврале 1942 года Г. С. Артозеева перевели в минёры, и он стал командиром взвода диверсионной группы партизанского соединения под командованием А. Ф. Фёдорова. За год боевой деятельности диверсионной группы Г.С. Артозеев лично подорвал 7 вражеских эшелонов и один бронепоезд.

---

Это была гостья, причем, судя по многим приметам, из числа тех, кто прилетел недавно из Москвы.

Мне дали поужинать, я уселся в сторонке и стал слушать.

Наши спрашивали, а девушка рассказывала. Она говорила о боях под Сталинградом, о ледяной дороге через Ладожское озеро, по которой день и ночь идет помощь блокированным ленинградцам, о том, как выглядит, как живет военная Москва.

Она всего лишь отвечала на вопросы, но создавала удивительно стройные картины. Впечатление было такое, будто мы все поднялись куда-то высоко-высоко и видим не только Москву с эскадрильями боевых самолетов над ней, но и заводы, на которых они делаются; видим Урал, где рабочие собирают станки под открытым небом; видим колхозные поля с трудящимися на них женщинами; детские дома, где заботливо растят осиротевших ребят.

Если наш подрывник москвич Володя Павлов спрашивал о родном городе, о своей улице, девушка подробно описывала улицу и даже называла номер недавно пущенного по ней автобуса.

Если она рассказывала о французских моряках, потопивших перед вступлением гитлеровских войск в Тулон свой флот, — сообщала не только дату, но и час события.

Когда она говорила о том, что во Всесоюзной сельскохозяйственной академии имени Ленина своим порядком собирается сессия и агрономы обсуждают планы надолго вперед, она упомянула, что на этой сессии было сделано девяносто четыре доклада.

Кто-то ахнул:

— Нет уж, наша работа, пожалуй, легче.

Девушка рассмеялась вместе со всеми. Видно было, что эта беседа интересна и приятна ей ничуть не меньше, чем нам, с жадностью слушавшим человека с Большой земли.

Долго не отпускали в тот вечер москвичку. Перед самым ее уходом меня подозвал командир нашего взвода Садиленко и познакомил.

— Лена Кара-Стоянова, — представил он мне гостью, — корреспондент «Комсомольской правды».

Потом рассказал Лене обо мне. Сделал он это, помоему, неловко. На него иногда нападало желание что называется «пыль в глаза пустить»: хвастнуть своим народом. А тут еще перед ним корреспондент! Многие из наших считали, что работникам печати надо всякие «чудеса» рассказывать; а правду сказать — сотрудники газет часто именно о «чудесах» и расспрашивали.

И вот Садиленко понес. Артозеев — и бесстрашный, и герой. В общем поставил меня в дурацкое положение. Я прижал ему ногу — не помогает. Хоть провались!

Но тут я взглянул на Кара-Стоянову — и мне стало легче. Садиленко как раз начал рассказывать ей о том, как я бегал на «мадьярском проспекте» босиком по сугробам.

Девушка слушала внимательно, но ни разу не ахнула, ничем не показала своего восторга, хотя именно так и поступают многие, считая, что этим делают вам приятное. Ничего подобного не было в выражении ее темных больших глаз, смотревших серьезно и даже испытующе. Она только время от времени задавала вопросы.

— А приметили, где остались сапоги? А гранаты с какою расстояния бросали?

Когда я сообразил, что разговор идет не для бахвальства, объяснил ей все и уже больше не думал, куда бы мне удрать от рекламы, устроенной Садиленко. Должен же я был сказать человеку, что сапоги партизану нельзя кидать ни в коем случае, как и оружие?

С того вечера началась дружба нашего взвода с Леной Кара-Стояновой.

К гостям из тыла у нас относились по-разному. Кто не заслуживал уважения — будь хоть семи пядей во лбу, — не видал его. Но не только в этом дело: агитгруппа пользовалась большим авторитетом в глазах партизан, однако же отношения с ее членами у нас были далеко не одинаковые.

Мы знали, что Павел Васильевич Днепровский (это был «коренной» член коллектива с первых времен) — редактор нашей газеты и член подпольного обкома — сам мною испытал, вместе с Федоровым бродил по оккупированной Черниговщине.

Киевский поэт Николай Шеремет сочинял стихи. Ему не мешали, но и не помогали. Он, впрочем, и не искал пашей помощи. У Лидии Ивановны Кухаренко — лектора ЦК КП(б)У — тоже до наших маленьких житейских дел руки не доходили. С книгами, вырезками из газет и большой картой она бывала во всех землянках и ближних селах — выступала с серьезными докладами, и вопросы ей задавали серьезные.

Ни с кем из них мы так не сблизились, как с Леной. Тут, возможно, играл роль и возраст — она была в коллективе агитаторов самой младшей, — и та же Лидия Ивановна относилась к ней с ласковой материнской снисходительностью. Старалась иногда умерить ее пыл. А пыла у Лены было много. Она хотела делать все.

Выходит свежий номер нашей газеты «Коммунист» — статья Кара-Стояновой. Кто готовит группу молодежи к вступлению в комсомол? — Лена. Надо послать агитатора в деревню со свежими листовками. Кто пойдет? — Кара-Стоянова — она писала листовку, она и пойдет!

Кем это доставлен в отряд такой интересный альбом рисунков из соседнего лагеря? — Корреспондентом «Комсомольской правды».

— Не знаете, где сейчас Лена?

— Помогает после бомбежки раненых носить.

Через полчаса она уже на расчистке аэродрома.

Вот когда она после этой расчистки вернулась по обыкновению к нам в землянку, ее спросили:

— Что, Лена, улетите скоро от нас? (Самолета ждали со дня на день.) Смотрите — не забывайте в Москве! Да проверьте, очень вас просим, чтобы фотокорреспонденты выполнили обещание и послали родным в тылу наши карточки.

— Почему вы решили, что я улетаю? — улыбнулась Лена. — Я с вами до победного конца! Гнать будете — не уеду!

Все были очень довольны, что она остается, только возразили: разве мы вас так плохо приняли? Почему вы подумали, что гнать вас будем?

— Нет, — ответила серьезно Лена. — Принимаете очень хорошо. Но — как гостью. А я — боец агитгруппы и собираюсь просить командование о переводе в качестве бойца в группу подрывников.

Вот так новость! Нельзя было не удивиться.

— Выходит — не вы нас, а мы вас сагитировали? — шутя спросил Лену Всеволод Клоков.

Володя Павлов прибавил:

Берегитесь, Леночка! Говорят, что подрывник ошибается только два раза в жизни: первый, когда становится подрывником, и второй, после которого уже никогда и ни в чем ошибаться не приходится!

— Я — серьезно, а вы — с шутками.

— Какая тут шутка! — сказал тогда молодой подрывник Ковалев. — Вот погиб же один из лучших наших минеров настоящей армейской выучки. Все помнят, какой был мастер лейтенант Березин. Артист своего дела! Скольких выучил! А сам погиб из-за ошибки. Вот какая бывает бессмысленная, глупая смерть!

— Смерть, конечно. — Лена подумала, — обидная. Но, во-первых, это все-таки не смерть, а гибель. Тут есть разница. И потом: вот вы сказали, что лейтенант Березин учил многих, может быть и вас. Так вот что я вам скажу: если его неосторожность хоть чему-нибудь вас научила, если вы его помните как бойца, погибшего — что ни говорите — на посту, то я уже не стала бы говорить такие слова — «бессмысленно», «глупо».

— Сама-то ошибка получилась от того, — продолжала Лена, — что он хотел как можно лучше сделать свое дело. Разве только в стычке с врагом, в атаке люди исполняют свой долг? Ведь вы лучше меня знаете, что бывает по-разному, а смысл остается везде один и называется он просто: «отдал жизнь за Родину». А кроме того, — добавила Лена, — он (выучил вас, а вы научите меня, и я тоже буду считать себя его ученицей. Так и будет жить память о нем.

— Душа-человек, — сказал Володя Павлов, когда Лена ушла. — Вот каким должен быть настоящий агитатор.

— Хорошо бы ее все-таки к нам не брать, — заметил Садиленко. — Если погибнет.

— Типун тебе на язык! — рассердился Павлов.

— Вот и я говорю. — спокойно поглядел на него Садиленко, — что мы бы себе этого никогда не простили.

— Знаете что? — вмешался тут я. — Кто себя бережет — везде норку найдет. То, что в этой норке скорей всего смерть и поймает — уже другое дело. Но человеку, которому всегда надо вперед, — дороги не закроешь.

Вскоре я убедился, что командование смотрит на Лену так же, как и мы. Мне случайно пришлось присутствовать при разговоре Лены с Попудренко.

Ну куда вы так торопитесь, Лена? — ласково спрашивал он ее. — Делайте свое дело, на которое поставлены. Как это сказано… «И песня, и стих — это бомба и знамя»?

— Мина все-таки лучше! — вставила Лена, и Попудренко расхохотался. — Маяковский еще писал, — продолжала она: — «Я хочу, чтоб к штыку приравняли перо». Но это относится не ко всем перьям и во всяком случае не к моему. Потом, Николай Никитич, я не оставлю своих обязанностей.

С этих пор, как только какая-либо наша группа собиралась на задание, Лена вырастала как из-под земли:

— И я с вами!

— Замерзнешь в пути! — отвечал Садиленко. — Легко одета!

— Буду бежать за санями и греться!

— Нельзя необстрелянному человеку в такое дело.