Томас Пинчон - Радуга тяготения

• Название: Радуга тяготения
• Автор: Томас Пинчон
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-58248-8

Грандиозный постмодернистский эпос, величайший антивоенный роман, злейшая сатира, трагедия, фарс, психоделический вояж энциклопедиста, бежавшего из бурлескной комедии в преисподнюю Европы времен Второй мировой войны, — на «Радугу тяготения» Томаса Пинчона можно навесить сколько угодно ярлыков, и ни один не прояснит, что такое этот роман на самом деле. Для второй половины XX века он стал тем же, чем первые полвека был «Улисс» Джеймса Джойса. Вот уже четыре десятилетия читатели разбирают «Радугу тяготения» на детали, по сей день открывают новые смыслы, но единственное универсальное прочтение по-прежнему остается замечательно недостижимым.

---

— Вы тут были, когда на меня малярийная лихорадка напала, — припоминает она Ленитропа, — мы еще тогда заваривали полынный чай, — и точно, самый вкус забирает его, проникая сквозь подошвы. Вновь складываются… видимо, вне его памяти… прохладная чистая обстановка, девушка и женщина, независимо от его звездной скорописи… столько девушек, меркнущих лицами, столько ветреных набережных канала, жилых комнат, прощаний на остановках — ну как ему все упомнить? Но эта комната уже проясняется: тот, кем он был внутри, любезно задержался отчасти, все эти месяцы безмолвно хранился вне его головы, разбросанный по зернистым теням, мутно-засаленным банкам с травами, конфетами, приправами, по всем романам Комптона Маккензи на полке, по стеклянистым амбротипам ее покойного супруга Остина — напыленной ночи в позолоченных рамках на каминной полке, где в прошлый раз на Михайлов день махали головами и суетились итальянские астры в севрской вазочке, которую она и Остин вместе нашли однажды в субботу, давным-давно, в лавке на Уордор-стрит…

— Он был моим здравием, — часто говорит она. — С тех пор как он ушел от нас, я разве что записной ведьмой не сделалась — из чистой самозащиты.

Из кухни пахнет свеженарезанными и свежевыжатыми лаймами. Дарлина входит, выходит, ищет все новую ботанику, спрашивает, куда подевалась марля.

— Эния, помоги мне достать — нет-нет, рядом, высокая банка, спасибо, милый, — и снова в кухню, крахмально поскрипывая, мелькнув розовым.

— Я тут одна-единственная памяти не лишилась, — вздыхает миссис Квандал. — Мы друг Другу пособляем, ну да. — Из-за кретоновой маскировки она извлекает большую вазу с конфетами. — Вот, — просияв Ленитропу. — Глядите: винные желейные. Еще довоенные.

— Вот теперь я вас помню — у вас еще блат в Министерстве снабжения! — Но с прошлого раза он знает, что никакая галантность его теперь не спасет. После того визита он написал домой Наллине: «Англичане, мамуля, — они довольно странные насчет вкусов. Другие, не как мы. Наверно, климат. Они любят такое, что нам и во сне не привидится. Иногда аж наизнанку выворачивает, ну правда. Я тут на днях попробовал одну штуковину — называется „винные желейные“. Они думают, это конфеты, мамуль! Если сообразить, как скормить эту дрянь Гитлеру, — сто к одному, что войне кранты завтра же!» И вот опять он пробует эти клятые желатиновые фиговины, кивая — он надеется, любезно — миссис Квандал. На конфетах выпукло значатся названия разных вин.

— И еще совсем капелька ментола, — миссис Квандал, забрасывая конфету в рот. — Объедение.

Ленитроп наконец выбирает ту, что обозначена «Лафитт-Ротшильд», и пихает в пасть.

— О-о. Ага. М-м. Отлично.

— Если правда хотите своеобразного, попробуйте «Доктор из Бернкастеля». Кстати! А это не вы мне приносили чудесные такие американские конфетки, склизкий вяз, кленовые, с привкусом сассафраса…

— «Скользкий вяз». Черти червивые, простите, у меня вчера закончились.

Входит Дарлина с дымящимся чайником и тремя чашками на подносе.

— Это что? — Ленитроп, весьма поспешно.

— Вообще-то, Эния, тебе лучше не знать.

— Это точно, — после первого глотка, жалея, что Дарлина не добавила побольше лаймового сока или хоть чего, чтоб забить основной вкус, каковой отвратительно горек. Эти люди поистине рехнутые. Никакого, ессессно, сахару. Он лезет в вазу с конфетами, извлекает черную, ребристую лакричную карамельку. На вид безвредна. Но едва он надкусывает, Дарлина смотрит на него и на карамельку странновато — молодчина, девчонка, отлично выбрала момент, — и грит:

— Ой, а я думала, от этих, — веселое «эт-тих», вылитая Гилберт-и-Салливанова инженю, — мы избавились сто лет назад, — и тут Ленитроп натыкается на ползучую жидкую начинку, по вкусу — как апельсиновые корки под майонезом.

— Вы съели мой последний «Мармеладный Сюрприз»! — кричит миссис Квандал, с быстротою фокусника явив взорам яйцевидную пастельно-зеленую сласть, сплошь утыканную сиреневой нонпарелью. — За это я не дам вам ни крошки «ревеня со сливками» — а он восхитителен. — И сласть отправляется ей в рот целиком.

— Так мне и надо. — Ленитроп, размышляя, что вообще хотел этим сказать, прихлебывает травяной чай, дабы избавиться от вкуса майонезной конфеты, — ой, только это ошибка, ага, рот его снова наполняется кошмарным алкалоидным опустошеньем, до самого мягкого нёба, где этот вкус и пускает корни. Дарлина, милосердная, как сама Найтингейл, сует ему твердую красную конфету, вылепленную в виде малины… мм, как ни странно, даже на вкус малина, хотя горечь и близко не растворяется. Он вгрызается с нетерпением и, еще не сомкнув зубов, знает — идиот, блядь, — что его опять поимели: на язык извергается наиужаснейшая кристаллическая концентрация, бл-лин, да это ж чистая азотная кислота. — Спаси и помилуй, вот это кислятина, — едва способен выдавить слова, так его сморщило, вот в точности такие фокусы выкидывал Скок Хэрриган, чтоб заставить Сапожника Танка бросить эту его окарину, и так-то гнусный трюк, но предосудителен вдвойне, если его подстраивает пожилая дама, которая вроде из наших Союзников, твою ять, он даже не видит ничего, эта дрянь забралась в нос и, да что ж это такое, что-то там растворяться не хочет, разъедает его съежившийся язык и толченым стеклом хрустит на зубах. Миссис Квандал тем временем занята: утонченно покусывая, смакует вишнево-хининный птифур. Улыбается молодежи из-за вазы с конфетами. Ленитроп, забывшись, снова тянется к чашке. Красиво уже не выпутаться. Дарлина стащила с полки пару-тройку новых банок с конфетами, и Ленитроп ныряет — словно путешествие к центру враждебной планетки, — в гигантский леденечный кус сквозь шоколадную мантию к мощно-эвкалиптовой помадке и наконец к ядру из очень жесткого виноградного гуммиарабика. Он выцарапывает осколок этой дряни из зубов и некоторое время разглядывает. Осколок фиолетовый.

— Вот теперь вы понимаете! — Миссис Квандал машет ему крапчатой массой из имбирного корня, баттерскотча и анисового семени, — видите, этим надо еще и любоваться. Отчего американцы такие порывистые?

— Ну, — бормочет, — обычно мы ничего сложнее «Херши» не едим…

— Ой, попробуй вот это, — вопит Дарлина, хватаясь за горло и подталкивая Ленитропа всем телом.

— Ну надо же, это, небось, ничё так себе, — опасливо взяв жуткую с виду буроватую диковину, точную копию миллзовской лимонки в четверть величины, предохранительный рычаг, чека, всё на месте — одна из патриотических конфет, что выпускались до того, как сахар стал в дефиците, а еще, замечает Ленитроп, заглянув в банку, есть патрон от «уэбли».455 из розово-зеленого полосатого ириса, шеститонная сейсмическая бомба из какого-то сбрызнутого серебром голубого желатина и лакричная базука.

— Ну же, — Дарлина прямо хватает его руку, в которой зажата конфета, и пытается втиснуть ему в рот.

— Я просто, ну, любовался, как миссис Квандал велела.

— А лапать конфеты нечестно, Эния.

Под тамариндовой глазурью гранаты обнаруживается приторная пепсиновая нуга, под завязку набитая пронзительно засахаренными ягодами кубебы и с вязкой камфарной сердцевиной. Мерзость несказанная. От камфарных паров у Ленитропа кружится голова, из глаз течет, на языке — всесильное всесожжение. Кубеба? Он эту дрянь курил.

— Отравили, — находит в себе силы прохрипеть он.

— Докажите свою твердость хоть немного, — советует миссис Квандал.

— Да уж, — Дарлина, сквозь размятый языком слой карамели, — война идет — ты что, не в курсе? Ну же, милый, открой ротик.

Сквозь слезы видно ему неважно, однако слышно, как миссис Квандал напротив говорит:

— Ням, ням, ням, — а Дарлина хихикает. Оно огромное и мягкое, как маршмаллоу, но почему-то — если, конечно, он всерьез не повредился мозгами, — на вкус как джин.

— Эт’ шт? — выдавливает он из себя.

— Маршмаллоу с джином, — грит миссис Квандал.

— Ой-й…

— Да ерунда, ты вот это попробуй… — в некоем извращенном рефлексе зубы его грызут твердую и кислую крыжовенную оболочку и находят влажный фонтанчик гадости — он надеется, это тапиока, — какие-то клейкие кусочки, насыщенные гвоздичной пудрой.

— Еще чаю? — предлагает Дарлина. Ленитроп неудержимо кашляет, вдохнув гвоздичную начинку.

— Ужасно вы кашляете, — миссис Квандал протягивает жестянку «Меггезона», этих самых невероятных из всех английских пастилок от кашля. — Дарлина, чай восхитительный, я прямо чувствую, как у меня проходит цинга, честное слово.

«Меггезон» — это как будто тебя отлупили по башке швейцарскими Альпами. Из верхнего нёба мигом прорастают ментоловые сосульки. Белые медведи ищут, куда бы поставить лапу, взбираясь по мороженным виноградным кистям альвеол в легких. Зубам так больно, что не вздохнуть, даже носом, даже ослабив галстук и укутав ноздри воротом тускло-оливковой футболки. Бензойные пары пропитывают мозг. Голова плывет в ледяном нимбе.