Андрас Рона-Таш - По следам кочевников. Монголия глазами этнографа

• Название: По следам кочевников. Монголия глазами этнографа
• Автор: Андрас Рона-Таш
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 1964

---

Часами просиживал я в музее перед двумя последними картинами, фотографируя их, зарисовывая детали, записывая объяснения, за которыми обращался к знакомым, сотрудникам и случайным посетителям музея, а иногда даже к уборщицам. Ведь изображенная художником жизнь была обычной для всех. Обе картины, собственно Говоря, представляют собой одно целое. В них художник увековечил сценки из монгольского быта. Так «Дойка кобыл» изображает праздник кумыса, а «Один день монголов» вмещает огромное количество будничных событий. Композиционно картина состоит из крохотных, часто не связанных между собой сценок, в которых действуют изображенные в реалистическом жанре люди. Если отдельные эпизоды не умещались в отведенные им рамки, художник писал продолжение рядом. Так, например, середину первой картины занимает охотничья сценка. Даже в мельчайших эпизодах Шараб стремился ввести комический элемент. Вот охотник навьючил на лошадь убитых тарбаганов, а сам присел за кустом и целится в лису; в это время сурки лезут на лошадь, чтобы стащить мясца, но охотник их не замечает. На заднем плане собаки преследуют тарбагана, а лисята беспечно резвятся около взятой охотником на прицел матери. Продолжение сцены рядом: охотник возвращается домой верхом на коне, у седла висит подстреленная дичь; босая жена склоняется перед ним в низком поклоне; из дымового отверстия стоящей на заднем плане юрты вьется дымок, свидетельствующий о том, что под котлом уже зажжен огонь. Перед юртой играет сынишка охотника, в тени собака грызет брошенную ей кость.

Даже мельчайшие эпизоды у Шараба полны динамики. Вот купальщики вспугивают стаю диких уток, поднявшуюся над озером; на берегу двое мужчин тащат в воду упирающегося приятеля, а на заднем плане у опушки леса пасущие стадо ребятишки уже разделись и ждут, когда взрослые уйдут и они смогут занять их место. От внимания Шараба не ускользают мельчайшие детали. По лицам купальщиков трудно определить, кто они, но художник мастерски пишет брошенную на берегу одежду, и сразу догадываешься, что купаются в озере ламы.

В «Дойке кобыл» запечатлены детали праздничных обрядов. В правом верхнем углу мчатся два всадника с красными маньчжурскими колпаками на головах, В руках у них странные деревянные палки, состоящие из рукоятки, украшенной развевающимися лентами с девятью дощечками. На луке седла прикреплена жердь, продетая в ручки деревянной бадьи с кумысом. Всадники окунают в белеющий кумыс девятиконечную рукоятку и разбрызгивают его вокруг себя, принося жертву духам земли, гор и вод в память о Чингис-хане и его сыновьях. Обряд опрыскивания кобыльим молоком — «тост кумысом» — распространен среди монголов с древних времен. В Хадхале один дарахат показал мне свою ревниво сохраняемую девятиконечную лопаточку и объяснил, что число девять счастливое.

Девять концов символизируют повторяемость действия: каждый взмах руки умножается на девять.

Великий шутник даже в самых торжественных сценах пользовался случаем состроить гримасу ламам, посмеяться над ними. В центре картины изображены три большие юрты. Откинутые входные циновки позволяют видеть, что делается внутри. В средней большой юрте сидят в ряд ламы. Центральное место занимает главный лама в желтом, застегнутом спереди кафтане, из-под которого видно красное одеяние. Перед ламой на низком столике лежат священные тексты на табличках. В одной руке у него символ молнии, украшенный ленточками, в другой — колокольчик (так обычно изображают Вечного Будду). А вот и золоченый череп-чаша. Двое лам ожесточенно бьют в литавры, а третий — в большой бубен. Тут Шараб не мог удержаться от шутки и показал, как лама с бубном ударом ноги опрокинул сосуд с кумысом, вылившимся на землю.

Шараб с большим мастерством по-разному обыгрывает одну и ту же тему. Главная тема средней сцены — праздничный пир лам. Здесь нет двух похожих друг на друга лам, но Шараб часто и охотно высмеивает жадность монахов. Вот и здесь последний в ряду лама, отвернувшись, изрыгает поглощенные в чрезмерном количестве яства.

К центральной группе юрт со всех сторон стекаются на праздник люди; некоторые уже треножат лошадей — и Шараб прекрасно, знает, как стреножить верховую лошадь: все способы он и показывает на картине. Другие только еще сходят с лошади. По сбруе и виду коней можно заключить, что собираются богачи. Поодаль в тени юрты слуга набивает длинную трубку; он не проявляет интереса ни к ламам, ни к господам, все это пышное празднество не для него.

Художник фиксирует многочисленные этнографические подробности. Почти с научной точностью изображен процесс дойки: различные способы привязывания кобылиц, движения доильщиц, их позы; не забыт и жеребенок, которого приводят к не подпускающей к себе кобыле. Хороши и другие сцены, связанные с коневодством: холощение жеребцов, стрижка и т. д. При этом художник во все вносит комический элемент, в каждой сценке есть что-нибудь смешное: ссорящиеся женщины, брыкающая мужчину или сорвавшаяся с привязи лошадь. Чтобы показать детали седла, Шараб изображает лошадь, сбросившую всадника. Разлетаются все части седла, лука, чепрак, стремена, и можно их рассмотреть по отдельности.

Творчество Марзана-Шараба приводит нас из старой Монголии в новую.

Шараб принимал участие в революционной борьбе. Он стал художником первой газеты Монгольской народно-революционной партии «Уриа» и одним из создателей современного монгольского плаката.

Шараб несколько раз писал портреты Сухэ-Батора, который был ему особенно близок. Как и Шараб, Сухэ-Батор был сыном бедного арата и в 1898 году в пятилетием возрасте попал в Ургу. Четырнадцати лет он был уже уртонным ямщиком на почтовой линии Урга — Кяхта, потом батрачил в Урге, чтобы иметь возможность учиться. В 1912 году Сухэ призвали в армию, где он так храбро сражался, что заслужил звание героя — батора. Среди русских офицеров царской армии, подвизавшихся в монгольской армии, были люди, сочувствующие революции, от них после 1917 года Сухэ-Батор первый раз услыхал о марксизме. В 1918 году после демобилизации Сухэ-Батор начал работать в Ургинской типографии и стал наборщиком.

Осенью 1919 года в Урге было создано два подпольных революционных кружка. Во главе этих кружков стояли Сухэ-Батор и Чойбалсан. Подпольные кружки связались с группой русских марксистов, работавших в Урге. Белогвардейские банды Унгерна, бесчинствовавшие в Монголии, и приспешники богдо-гэгэна напали на след революционеров, многих арестовали, но разгромить кружки и помешать их работе не удалось. Первая встреча Сухэ-Батора и Чойбалсана состоялась в конце 1919 года; после этого кружки объединились, став ядром будущей Народно-революционной партии. Скоро на улицах Урги появились листовки и началась подготовка к вооруженному восстанию. За короткое время маленькая марксистская группа приобрела большое влияние на массы, к марксистам примкнули араты, даже часть ламства. Неутомимым агитаторам удалось привлечь на свою сторону некоторых прогрессивных представителей правящих кругов. Вскоре они связались с такими участниками антиманьчжурского освободительного движения, как Хатан.

Господство лам и народная власть — действительно своеобразная эпоха в истории кочевников. Это можно понять, лишь зная, как глубоко на рубеже XIX и XX веков укоренилось в Монголии буддийское учение и связанное с ним государственное устройство. Богдо-гэгэн, как глава государства и церкви, пользовался огромной популярностью, хотя моральный облик последнего правителя, носившего этот высокий титул, далеко не соответствовал аскетическим канонам буддизма. Из рассказов путешественников того времени, в частности Свена Гедина, нам известно, что вся монгольская столица была шокирована скандальным поведением последнего монарха. Вот что пишет о богдо-гэгэне этот шведский путешественник, побывавший в Урге зимой 1924/25 года: «Достойная презрения и действительно всеми презираемая личность, позор перед богом и людьми, вызывающий омерзение монахов и светских, карикатура на главу ламаизма! И хоть бы напивался он втихомолку! Но ведь всей Урге известно, что он пьяница и больше всего на свете любит шампанское. И если уж по канонам своей религии он должен жить в безбрачии, так хоть бы скрывал от мирских глаз своих любовниц! Но об этом знает, это видит весь народ. Слуги его рыщут среди кочевников в поисках подходящих для его забав лиц».

Как много могли бы рассказать эти дворцовые стены! Свидетелем скольких интриг был этот золоченый трон, одно из чудесных творений монгольских мастеров! А что говорят об этом историки? Для политического лица этого богдо-гэгэна весьма характерно, что летом 1920 года, посылая письмо в Москву, он одновременно обратился за помощью к Японии и США. Но не письмо богдо-гэгэна решило исход переговоров в Москве[81]. Целью их была борьба против общего врага — интервентов. Революционным центром стала Кяхта. Здесь в ноябре 1920 года была выпущена первая партийная газета, напечатанная по-монгольски литографическим способом. В музее свято хранятся первые номера «Монголин унэн». Читать тогда умели очень немногие, да и те привыкли к тому, что монгольские буквы служат лишь для передачи буддийских мыслей. Трудно было и создавать и усваивать новые революционные слова.