С. Пророкова - Левитан

• Название: Левитан
• Автор: С. Пророкова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1960

Книга рассказывает о короткой, но яркой жизни мудрого и задушевного мастера русского пейзажа.

Он не прожил и сорока лет. Но с тех пор, как в Московское училище живописи, ваяния и зодчества поступил тринадцатилетний мальчик, каждый день его был отдан творчеству.

Автор раскрывает, в чем сила воздействия бессмертных полотен Левитана, как шел он от первых робких и подробных пейзажей к обобщенным картинам, рисующим типичные образы природы, как раскрыл красивое в неприметном и принес радость человеку гармонией красок и силой чувств. Теперь слово „левитановский» служит мерой красоты увиденного в природе.

Читатель узнает о большой и сердечной дружбе Левитана с А. П. Чеховым, с художниками Поленовым, Серовым, Нестеровым.

Автор говорит о трудной жизни художника, сложности его душевного мира, взлетах и падениях творчества. Читатель познакомится с человеком большой души, огромного таланта и неиссякаемого трудолюбия.

---

Левитан снял комнату в Васильсурске. Но и здесь весна никак не веселила, ненастье и дождь преследовали его. Он заскучал, да так, что разразился унылым письмом к Чехову:

«…Разочаровался я чрезвычайно. Ждал я Волги, как источника сильных художественных впечатлений, а взамен этого она показалась мне настолько тоскливой и мертвой, что у меня заныло сердце и явилась мысль: не уехать ли обратно? И в самом деле, представьте себе следующий беспрерывный пейзаж: правый берег, нагорный, покрыт чахлыми кустарниками и, как лишаями, обрывами. Левый… сплошь залитые леса. И над всем этим серое небо и сильный ветер. Ну, просто смерть… Сижу и думаю: зачем я поехал? Не мог я разве дельно поработать под Москвой и… не чувствовать себя одиноким и с глаза на глаз с громадным водным пространством, которое просто убить может… Сейчас пошел дождь. Этого только недоставало!»

В такие дни, когда то и дело идет дождь, неуютно живется приезжему человеку. Все кажется неприятным: грязь, налипающая на сапоги, промозглый запах сырой одежды, влажный воздух нетопленной избы.

Ночью тоска подчиняла себе Левитана — он не спал. Мучили шумы угрюмого ветра, монотонность дождевых капель. А за стеной мирно похрапывали две старушки хозяйки, и храп их тоже окрашивал в мрачные тона докучливую бессонницу.

Наутро он приходил с этюдником к реке и писал, писал, пока дождь не прогонял его домой. Но художник оказался не менее упрямым, чем природа. Постепенно ему открывалась суровая, мудрая краса Волги. Даже в единости серых оттенков он увидел такое многообразие, что серебристо-серая гамма стала преобладающей в этюдах первой волжской весны.

Левитан писал Чехову о своих сокровенных думах. Слова эти, сказанные после глубоко пережитого, могли бы стать эпиграфом ко всей жизни художника:

«…Я никогда еще не любил так природу, не был так чуток к ней, никогда еще так сильно не чувствовал я это божественное нечто, разлитое во всем, но что не всякий видит, что даже и назвать нельзя, так как оно не поддается разуму, анализу, а постигается любовью. Без этого чувства не может быть истинный художник. Многие не поймут, назовут, пожалуй, романтическим вздором — пускай! Они — благоразумие».

Это чувство, это прозрение возникло на Волге. Ее могучая сила укрепила любовь Левитана к природе. Но следом за этой любовью к природе шло страдание: художник отступал перед красотой вселенной. В том же письме он с горечью в этом признался: «Может ли быть что трагичнее, как чувствовать бесконечную красоту окружающего, подмечать сокровенную тайну, видеть бога во всем и не уметь, сознавая свое бессилие, выразить эти большие ощущения».

Он пишет без устали, не щадя себя, бросает на холст краски и в момент экстаза порой думает, что на сей раз кисть чутко воспроизвела симфонию его чувств. Но сеанс окончен, кисти спрятаны, давно исчезло в природе состояние, взволновавшее художника. Он один на один со своим холстом и видит, что снова не достиг желаемого. Какое горькое сознание! В руках мастихин. Долой все, что написано с таким напряжением, с такой надеждой! Он был неукротимо требователен к себе.

В Васильсурске художник писал разлив рек, безлистные деревья ранней весны, бурую землю, едва сбросившую снег. Его привлекали бескрайные пространства, залитые водой, небесная глубина.

Не задерживаясь долго на одном месте. Левитан снова отправился в путь. Его гнало вперед беспокойное состояние, жажда новых мест. На полотнах появились Жигулевские горы, а за ними — плоты. Первый сюжет, посвященный трудовой Волге. И хоть не видно плотовщиков, нет людей, в стужу и непогодь ютящихся в утлых шалашиках, в картине ощущается присутствие волжского труженика.

После ярких красок Крыма на полотна хлынул серый цвет. Пасмурно на душе у художника. Он тянется к кистям в пасмурный день, передает грозовою нахмуренность реки, борьбу солнца с непроницаемостью туч.

Левитан писал Волгу и вечером. Он любил эту пору, когда день догорает и появляются новые, необычные краски, а масса мелочей, дробящих пейзаж, исчезает.

Художник начал картину «Вечер на Волге» полный раздумий и грусти, закончил ее следующим, более веселым и солнечным летом.

УЛЫБКА НА КАРТИНАХ

При первом знакомстве с Волгой Левитан не увидел многих граней ее красоты, но она покорила его и казалась еще загадочней. Зимой художник продолжал жить волжскими впечатлениями, поэтому нетерпеливо ждал новой встречи с великой русской рекой.

Наступила весна, вскрылись реки. В газетах то и дело мелькали сообщения о прошедшем ледоходе. Разве тут усидишь дома?

Левитан поехал на этюды с постоянными спутниками — Софьей Петровной и Степановым, который был давним и очень близким другом Кувшинниковых.

Начали с путешествия по Оке. Приехали в Рязань. Но куда взять билеты? Сколько тут было смеха, веселых предложений! Кассир недоуменно поглядывал на пассажиров, которым все равно, куда ехать. Они читали по расписанию названия пристаней, гадая, где же лучше остановиться.

Какая-то женщина взяла билет до Чулкова. Художникам понравилось это название, они тоже поехали туда.

Ярко светило солнце, оживала природа. Деревня Чулково издали показалась приветливой и живописной. Но местные жители встретили приезжих сурово, недоверчиво. За каждым шагом художников наблюдали. А когда они устроились писать этюды, и вовсе поднялся переполох. Крестьяне заподозрили в этом что-то недоброе, собрали сход, волновались, не лихие ли это люди, почему им вздумалось «списывать» их дома и поля.

Как мало изменились нравы! Восемнадцать лет назад Репин и Васильев попали в такую же смешную историю, когда ездили с этюдниками по Волге. В Ширяевом буераке их тоже приняли чуть ли не за мошенников и срочно отправили верхового искать писаря, так как некому было прочитать удостоверения.

Художников такая обстановка начала угнетать. Они покинули Чулково и поехали искать на Волге место, более располагающее к творчеству. В Нижнем пересели на волжский пароход, идущий вверх.

Какое наслаждение, разложив вещи в каюте, выйти на палубу и бросать белым чайкам кусочки хлеба! Как легко дышится!

По берегам тянулись серые, печальные деревеньки. Нищета соломенных крыш. В солнечные дни так обнажено их убожество, так заливает сердце острая жалость!

На высоком берегу — Городец. Местные пассажиры рассказывают, что здесь по пути из Золотой Орды скончался и был захоронен Александр Невский.

На берегу строились баржи, баркасы и парусные расшивы, украшенные деревянной резьбой.

К вечеру Волга казалась еще прекрасней. Алый диск солнца опустился в сиреневые облака. Бакенщик на лодке, заставленной желтыми и красными фонарями, отчалил от берега. Фонари отражались в серо-лиловой глади воды, и светлобородый бакенщик походил на чародея.

Ночь. Мимо парохода тянется темная вереница плотов с красноватыми огнями костров, за ними крутой холм с темным силуэтом монастыря.

После Кинешмы левый берег Волги стал скучнеть, зато правый собрал все щедроты русской природы.

Леса тянулись теперь почти непрерывной грядой, изредка их рассекали овраги. Непроходимые чащи. Как хорошо бы тут побродить одному с ружьем за плечом!

Левитан и его спутники стояли на палубе, не отрывая глаз от берега. Вдруг все разом вскрикнули от неожиданности. Показался высокий зеленый холм, а на нем — темная деревянная церковка и возле нее кресты погоста.

Стариной повеяло от почерневших бревен, досок и острой крыши. Церковка возвышалась над огромным водным пространством, а от нее к реке уступами разметались дома какого-то селения.

Решение пришло мгновенно: вот здесь-то и надо остановиться. Узнали, скоро ли пристань и как она зовется. Капитан сказал, что пароход приближается к заштатному городу Плес и стоянка будет очень короткой.

Никто из троих ничего не слышал об этом городке, который теперь виден весь — гористый, со множеством церквей, зеленой набережной, солидными торговыми рядами.

Пароход подошел к пристани, матрос бросил чалку, положили сходни, и сразу колокол дал первый звонок.

Художники вышли в толпе пассажиров. И здесь их оглядывали с удивлением. На пристань сходили купцы в картузах и чуйках, мастеровые с пещурами за плечами, мешанки с мешками, из которых раздавался пронзительный визг поросят, крестьяне в домотканых одеждах и лаптях.

Грузчики торопливо выносили ящики с товаром для городских лавок, мешки с зерном, тюки ситцев.

Мелькнет в толпе и чесучовый пиджак учителя, форменный мундир почтаря или черная ряса священника.

Группа художников резко выделялась на фоне плесских жителей. Смуглый, чернобородый Левитан, изящная Кувшинникова в широкополой шляпе, Степанов, сгибающийся под этюдником, мольбертом и складным стулом, тщательно изучались плесскими кумушками, сидевшими на лавочке против пристани.

Куда идти, где остановиться? Левитан, тоже едва поднимая связки холстов, этюдник, зонт и мольберт, шел, не отрывая глаз от околдовавшей его церковки. Он хотел поселиться поблизости от нее, ведь ему так нравились эти памятники старинной архитектуры! — казалось, что свое, русское, скорее всего найдешь в древности.