Александр Зонин - Жизнь адмирала Нахимова

• Название: Жизнь адмирала Нахимова
• Автор: Александр Зонин
• Издательство: Астрель, АСТ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-012278-0, 5-271-03701-0

О жизни прославленного российского флотоводца Павла Степановича Нахимова (1802-1855) рассказывает роман писателя-историка А. И. Зонина.

---

Дни идут, складываются в недели и месяцы. Корвет посещает Патрасский залив – широкое тихое озеро, составляющее прихожую Коринфского залива. Моряки свыкаются с зелеными горами и снежными вершинами. Много раз скользит послушный корабль через узкие ворота – эти малые Дарданеллы – в залив. Здесь у острова Оксия 6 октября 1571 года дон Жуан Австрийский уничтожил двести турецких кораблей. В великом сражении Востока с Западом лейтенант Мигель Сервантес де Сааведра потерял руку и начал горькую жизнь писателя. А там, за архипелагом островов и голубых лагун, городок Миссолонги, в котором закончилась бурная жизнь другого гения человечества – Байрона.

В записях шканечного журнала штурман отмечает пеленги Капагросса и мыса Матапан, против которого сплошным каменным забором стоят опасные кораблям отвесные голые скалы. В записях много якорных стоянок – Навплии, Наполи ди Романья, где на голубом небе грозно выступают зубцы стен и башен, узорчатая венецианская каланча и пирамидальная гора Паламида.

Все ветры обдувают корвет у берегов древней Эллады. Надо держать людей наготове, потому что вихрь с лилово-розовых хребтов падает внезапно, как бешеный зверь рвет снасти; потому что так же внезапно может налететь тремонтана-негра, и тогда берега скроются в густых облаках, небо станет чернильно-черным и исчезнет линия горизонта под ливнем. Или небо будет белесым, колюче-холодным, и буря с ревом нагонит снежную метель.

А знойный душный сирокко, что вызывает на ссоры, натягивает нервы, как струны, или делает людей вялыми?! А проливные дожди, когда командиры и матросы мокнут до последней нитки, – дожди, которые заливают водой все помещения корабля!

Плавание редко бывает праздничным. Плавание – суровые рабочие будни. Даже в дни, когда море расстилается, как нежно-синий бархат, а сухой левантийский ветер приносит с берега ароматы фруктовых садов и лесов, моряки трудятся. С утра, как только матросы уберут койки, позавтракают и скатят палубу, назначается обязательное купание, потом учение на шлюпках, или у орудий, или в парусах. Весь корабль ежедневно проветривают, просушивают, моют, подкрашивают, чинят.

Командир строг и непреклонно требует жизни по расписанию. Но между тем матросы и офицеры одинаково довольны друг другом. Павел Степанович однажды замечает, что на баке поет Сатин и песня его, несмотря на горькие слова, звучит веселой издевкой над незадачливым героем Фомкой:

Ведут Фомку у поход,

Фомка плачет – не идет…

Эх, ка-алина, эх, ма-алина…

Сатин подымает над головой руки и вдруг, точно на пружинах, пускается в лихой быстрый пляс.

Павел Степанович поспешно уходит в каюту. Это молодое веселье немолодого человека напоминает, сколь много радостей жизни у матросов отнято, сколь непрочна нынешняя возможность у матросов улыбаться в их трудной и опасной жизни.

По молчаливому уговору за столом в кают-компании офицеры не говорят о создавшемся новом укладе жизни. Они знают: лучше не признаваться никому, даже самому себе, что на корвете отменены кошки, мордобой, злая ругань.

Только однажды, когда Завойко рассказывает о "Гангуте", Нахимов цедит сквозь зубы:

– Матросу всего только и нужно-с, чтоб не обращались с ним как с собакой. – И сразу переводит на другое: – Кто сегодня стоит "собаку"?

"Собакой" называют вахту с полуночи до четырех утра.

– Моя, Павел Степанович. – И хотя командир положил конец обсуждению опасной темы, Завойко добавляет: – Давеча в Поро на работах в порту спрашивали люди с фрегата "Кастор" наших, как служится (меня они не видели). "Ничего, – отвечают, – командир строгий, послабления не дает и мичманы на него равняются". – "Плохо, значит?" – переспрашивают фрегатские. А наши уклончиво: "Живем, грех жаловаться".

– Сколько нам людей завтра в наряд в порту, Истомин? – спрашивает Павел Степанович. – Сорок? Пусть боцман проверит у каждого обувь, вчера Федоров ногу занозил, – не зачинил подметок. Поправится, на две вахты отправить на салинг, да в море, да при свежем ветре. – И, нахлобучив белый картуз, он уходит наверх.

– Я все же не понимаю, Василий, – удивляется Истомин. – Чем наши матросы недовольны? И ты напрасно при Павле Степановиче. Его это уязвило.

– Дурень, – авторитетно объясняет Завойко. – У матросов наших круговой сговор помалкивать о порядках на корвете, чтобы не стали говорить в эскадре. Начнет трезвонить баковый вестник, дойдет до капитанов – и они станут адмиралу жаловаться, что "наваринцы" мешают наводить дисциплину. Тогда и Лазарев не поможет, Павел Степанович это понимает…

– А я не понимаю!

– Потому что ты зеленый мичман. – И Завойко сдавливает Истомина в медвежьих объятиях.

В Поро теперь резиденция греческого правительства. Строится город, строится порт. Лазарев создает базу, чтобы освободиться от все более и более холодного гостеприимства на британской Мальте. Англичанам не нравится, что греческий президент демонстративно носит русские ордена. Им кажется, то русские ведут себя как покровители и негласные хозяева Греции. Еще больше не нравится правительству Великобритании, что после первых неудач в кампании 1828 года русская армия Дибича перешла Балканы и гонит турок к Константинополю, что Паскевич взял Эрзерум, что с моря турки находятся в кольце российских эскадр – Средиземноморской и Черноморской.

Все чаще и чаще между капитанами русских, французских и английских судов, совместно наблюдающих за выполнением Турцией и Грецией условий лондонского соглашения держав, возникают конфликты. У англичан находятся резоны для послабления туркам, русские защищают действия греческих войск. Как-то командир "Наварина" получает распоряжение ликвидировать пиратское гнездо в Майне.

"Сомнительное поручение", – бормочет он, вспоминая пиратов, осужденных на Мальте. Он передает командование корветом Завойко и съезжает на берег с десантной партией.

Моряки проходят городок, в котором каждый дом высоко прорезанными узкими окнами и глухими каменными стенами свидетельствует о веках тревожной жизни и военной борьбы. Греки, в белых фустанеллах, в белых суконных ноговицах, с откинутыми назад пышными албанскими рукавами, в круглых красных ермолках с громадными черными кистями, провожают отряд сумрачными, отчужденными взглядами.

Моряки покидают дорогу между аккуратно разделанных виноградников и поднимаются в гору по каменным тропам. Олеандры, пинии, кипарисы остаются внизу, открывается широкий простор моря, а впереди, на высотах – голые скалы и желтая редкая трава. Звенят цикады, жарко, и лядунки оттягивают плечи.

У каких-то древних развалин с остатками дорических мраморных колонн "наваринцы" пропускают вперед курчавые черные и золотые волны овец и бредут за ними в облаках сухой пыли. Здесь же прыгают среди редких дубов козы. Наконец они вступают в деревню. Вокруг жалкие поля. Здесь на коровах, мелких, как собаки, пашут крестьяне, полуголые, бронзовые, с длинными, горбатыми носами, древние, как мир Гомера.

Кто-то, приняв Павла Степановича за грека, обращается к нему с горячей быстрой речью. Он не понимает ее смысла, улавливает отдельные слова: "тири" – сыр, "гала" – молоко, "псоми" – хлеб. Переводчик поясняет, что мужик жалуется на голод. Всё у них забрали, а есть нечего.

– Разбойники?

Переводчик, смотря в сторону, неохотно переводит. Крестьянин вовсе не считает четников Мавромихали разбойниками. Забирают что есть за неуплату налогов правительственные чиновники. А паликари? Наоборот, они деревне помогают. С турецкого судна зерно дали…

– Где же теперь ваши добрые покровители?

– Ушли. Через горы ушли, в Аттику. Там их шхуны.

"Наваринцы" возвращаются из бесплодной погони после ночлега в горах. Павел Степанович останавливается перед растением с колючими шипами. Оно похоже на человека из народа: такое же притянутое к земле и угрюмое.

На корвете Павел Степанович пишет рапорт, что пираты в указанном ему пункте не обнаружены, что население Майны утомлено войной и правительство разоряет его тяжелыми налогами. Потом разрывает исписанный лист и коротко, формально сообщает о прогулке десанта. Кому в штабе эскадры нужно его донесение?

Но когда теперь говорят о свободе Греции, Павел Степанович невесело посвистывает.

Очень невесело посвистывает и все больше сутулится Павел Степанович. На корвете, если не считать дней, когда на нем плавает граф Гейден, конечно, дышится свободно, и он все еще переживает радость командования прекрасным кораблем.

"Но что дальше? – спрашивает он себя. – Раньше или позже он и его милые товарищи оставят этот корвет. После них матросам придется привыкать к мордобойцам, и это будет еще тяжелее…"

– А что же делать?

Он не находит ответа на вслух произнесенный вопрос. Он ходит по шканцам и смотрит на белую Полярную звезду, на ковш Медведицы, что упал к горизонту над фосфорящимися тихими водами.