Евгений Салиас - Названец

• Название: Названец
• Автор: Евгений Салиас
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1992

В книгу вошли незаслуженно забытые исторические произведения известного писателя XIX века Е. А. Салиаса. Это роман «Самозванец», рассказ «Пандурочка» и повесть «Француз».

---

В тот же день вечером он послал к принцу близкого человека, требуя, чтобы тот отказался от всех должностей и, между прочим, от командования гвардией. И через день отец императора был ничем, был почти частным человеком в Петербурге, даже не военным.

Герцог, конечно, с умыслом поступал так, не ради того, что действительно опасался происков принца, а чтобы показать пример всем другим. Всякий должен был рассудить, что если регент не стесняется с самим отцом императора, то что же будет со всяким простым человеком в случае какой-либо строптивости.

Впрочем, верный друг герцога, умный и энергичный фельдмаршал Миних оправдывал строгость его и советовал, не стесняясь, ограждать себя от всяких козней. Более же всего советовал Миних герцогу опасаться происков принца, который, конечно, должен втайне мечтать и желать сделаться регентом самому.

«Ласка и награды! Угрозы и ссылка! Вот два оружия, с которыми всегда победишь».

Так думал герцог. И он старался закупить врага, когда видел, что это возможно. Когда это не действовало, он отдавал приказ об аресте…

XXIX

На третий день после вечера у графа Головкина, рано утром, Львов, собираясь в канцелярию, увидел вдруг в своей квартире офицера с двумя солдатами. Цель посещения была ясна: арест!

Офицер действительно заявил Зиммеру, что он является взять его по строжайшему приказанию самого начальника Тайной канцелярии генерала Ушакова. Зная, что накануне все побывавшие у князя Черкасского были уже в крепости, Львов, конечно, не удивился и спокойно последовал за офицером. Через час он был уже в крепости, а в сумерки предстал на допрос перед генералом Ушаковым, которому был давно лично известен.

Умный, суровый, беспощадно-жестокий Ушаков после первых же вопросов Зиммеру и его ответов был несколько озадачен.

— Если вы служите в канцелярии господина Шварца, — сказал он, — то каким образом попали вы на преступное совещание, бывшее ввечеру у графа Головкина?

Зиммер смог все объяснить кратко, признавшись, что он служит у г-на Шварца соглядатаем, и, кроме того, в оправдание свое сослался равно на расположение к нему не только Шварца, но даже и самого герцога.

Однако Ушаков, подумав несколько мгновений, заявил Зиммеру, что касающееся до него кажется ему все-таки крайне сомнительным. Многие из участников преступного движения показали почти в одних и тех же выражениях, что Зиммер на их сходках горячо уговаривал их не обращаться к князю Черкасскому, так как тот — близкое и преданное лицо герцогу, что все дело пропадет.

— Это не может быть вымыслом или клеветой! — сурово и решительно сказал Ушаков. — Несколько человек, не видавших друг друга после их ареста, высказали это про вас чуть не в одних и тех же выражениях. Все приводят одни и те же сказанные вами слова. Уговора тут быть не может! Это улика против вас неопровержимая. Впрочем, если бы господин Шварц считал вас неправильно арестованным, то, конечно, он уже теперь прислал бы ко мне справиться о вас, а из вашей канцелярии нет никаких известий.

Ушаков, говоря это, долго и пристально смотрел на Львова, ожидая ответа.

— Позвольте мне, ваше превосходительство, написать моему прямому начальнику, прося его о заступлении. Он так же, как и я, сам знает, насколько я могу быть виновен в чем-либо предпринимаемом против его светлости регента Российской империи, — ответил Ушакову Львов.

— Хорошо, напишите! Пришлите ко мне, а я велю доставить ваше письмо сегодня же господину Шварцу. А завтра, по всей вероятности, вы будете или освобождены, или подвергнетесь той же участи, что и все остальные, вчера арестованные, то есть пытке.

Львов тотчас же написал краткое письмо Шварцу, в котором высказал удивление, что он, его прямой начальник, зная, какая постигла его судьба, не предпринимает ничего для выяснения всех обстоятельств. Он высказал убеждение, что Шварц не может сомневаться в поведении его. Если он был на разных совещаниях некоторых лиц против особы регента, то, конечно, на том же основании и вследствие тех же причин, что и прежде.

Письмо это через офицера было передано генералу Ушакову и в тот же вечер отправлено Шварцу.

Однако прошел следующий день, потом еще день, а Львов сидел в каземате. Его не вызывали к допросу и не освобождали. Молодой человек начал сильно смущаться и решился наконец просить позволения видеть снова генерала Ушакова.

Генерал ответил через офицера, приказывая сказать Зиммеру, чтобы он написал кратко, что он желает. Львов написал, что у него есть враги в самой канцелярии и, быть может, письмо его даже не дошло до Шварца — или дошло, но враги оклеветали его перед Шварцем, и единственное средство спасения заключается теперь в том, чтобы повидать и лично переговорить с одним человеком. Личность эта не может показаться генералу сомнительной. Это молодой человек, юноша, брат крестницы самого Шварца, некто Карл Кнаус. Если Ушаков разрешит ему повидаться с ним, то он вполне уверен, что козни его врагов будут уничтожены.

Через несколько времени офицер явился назад и объяснил Зиммеру на словах, что генерал отвечал согласием и что наутро г-ну Карлу Кнаусу будет разрешено посетить его в месте его заключения. При этом офицер взялся передать лично Кнаусу записку, с тем чтобы она была не запечатана.

Львов тотчас же сел за писание целого послания. Обращаясь к Карлу Кнаусу, он, собственно говоря, обращался к Торе. Припоминая прежние хорошие отношения, благодаря за гостеприимство и дружеские чувства к нему, он говорил, что между семейством Амалии Францевны и им произошло большое недоразумение, что истинные чувства его ко всему семейству вообще и к Доротее в особенности все-таки совершенно им неизвестны. В настоящую же минуту, находясь в крепости вполне неожиданно, несправедливо, даже непонятно каким образом, он просит об одном одолжении… просить Карла посетить его, чтобы лично переговорить о многом, касающемся не только его ареста и его дела, которое непременно выяснится очень скоро, но переговорить и о других важных обстоятельствах, чисто личных, сердечных…

Разумеется, письмо это, прочитанное Амалией Францевной, Торой и Карлом вместе, произвело на них большое впечатление. Ограниченная женщина, г-жа Кнаус, влюбленная по-прежнему Тора и юный, доверчивый Карл равно поверили искренности послания прежнего близкого человека.

Тора, ненависть которой к Зиммеру в несколько мгновений от прочтения нескольких фраз перешла снова в любовь, настояла на том, чтобы брат ехал немедленно в Петропавловскую крепость на свидание с заключенным, а сама решила тотчас же приступить к делу и заняться немедленным освобождением Зиммера чрез крестного отца.

Амалия Францевна сообразила, однако, что если уж так долго сам Шварц не вступается за своего любимца и оставляет его в крепости, то, стало быть, есть на это серьезные основания, и хлопотать за него если для них и не опасно, то будет совершенно бесцельно.

Однако Тора настояла на своем, и брат ее немедленно отправился в крепость. О нем доложили, и начальник Тайной канцелярии разрешил немедленно провести юношу в камеру Зиммера.

Одновременно Тора уговорила мать просить Шварца немедленно приехать к ним по весьма важному делу. Шварц ответил посланному, что ему не время и что он просит или обождать, или пускай если не сама Амалия Францевна, то его крестница приедет к нему объяснить, в чем заключается важное дело.

И в тот же вечер Тора сидела в гостиной своего крестного отца и горячо просила его спасти ни в чем не повинного Зиммера.

— А я думал, — насмешливо улыбаясь, вымолвил Шварц, — что Fräulein Тора, моя крестница, будет просить о том, чтобы я приказал пытать Зиммера и сослать. Я думал, что она относится к названцу неприязненным образом, желала бы скорей его погибели, нежели спасения. Вот вы, девушки! У вас семь пятниц на одной неделе, как говорит русская пословица.

Затем Шварц объяснил Торе, что он собирается сам, немного обождав, заступиться за Зиммера и, во всяком случае, не допустить, чтобы его пытали. Если же он не освобождает его тотчас же, то по одной причине. В деле есть нечто крайне странное. Есть единогласное показание пытанных лиц, которого он, Шварц, окончательно понять не может, а оно имеет большое значение. Чиновник, служащий в канцелярии самого герцога, изъяснялся на одном вечере так, что выходило, что он враг, а не приверженец герцога. Разумеется, это обстоятельство, может быть, еще и выяснится.

Во всяком случае, Шварц обещал крестнице, что Зиммер не будет допрошен с пристрастием, так как его виновность далеко не доказана.

К изумлению и счастью Торы, на третий день утром у них в доме появился сам Зиммер.

Он был освобожден и явился горячо благодарить семью за покровительство.

Обстоятельства научили прямодушного Львова быть коварным Зиммером.