Барбара Вайн - Пятьдесят оттенков темноты

• Название: Пятьдесят оттенков темноты
• Автор: Барбара Вайн
• Жанр: Детектив
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-59015-5

Вера Хильярд совершила ужасное преступление — и должна быть сурово наказана. Ее приговорили к казни через повешение — одну из последних англичанок за всю историю страны. А за сухими строками приговора потерялась печальная история обычной домохозяйки, которую все знали как благонравную и безобидную женщину. Но никто даже представить не мог, какую страшную семейную тайну долгие годы хранила Вера в самом дальнем и темном углу своей памяти. И чтобы скрыть эту тайну от окружающих, она была готова на все — даже на жестокое убийство. И на собственную смерть…

Барбара Вайн — псевдоним знаменитой «баронессы детектива» Рут Ренделл. С тех пор как в 1964 г. вышел в свет ее первый роман, она удостоилась множества наград, в числе которых: «Золотой кинжал» Ассоциации британских авторов детективов за лучший детективный роман (1976, 1986, 1987), «Бриллиантовый кинжал» за вклад в развитие жанра (1991), британская Национальная книжная премия Совета по искусствам в жанре художественной литературы (1980), три премии Эдгара Аллана По Ассоциации американских авторов мистических триллеров и др. В 1996 г. она стала кавалером ордена Британской империи, а в 1997 г. — баронессой и пожизненным пэром. Ее книги переведены на двадцать пять языков.

---

Мы остановились в отеле на Виа Кавур.[6] Позже Джейми рассказал, что именно здесь жил Фрэнсис, когда они впервые встретились после стольких лет разлуки. В номере Фрэнсиса висели две картины, уродливые абстракции с кричащими красками, вдобавок претенциозные. Он взял две узкие полоски белой клейкой бумаги, написал по-итальянски на одной «Угорь в разрезе», а на другой «Содержимое сточной канавы на Борго Пинти[7]» и приклеил к картинам. Джейми попросил меня, если это возможно, проникнуть в номер 36 и взглянуть на картины. У меня получилось — наклейки были на месте, «Contenuti d’un Canale dal Borgo Pinti», и вторая, надпись по-итальянски на которой я не запомнила. Ни горничная, ни коридорный их не заметили, а гости даже если видели и веселились, то не сообщили о своем открытии администрации отеля. Узнаю Фрэнсиса! Джейми получал огромное удовольствие от этой особенности Фрэнсиса и смеялся своим резким, булькающим смехом при одной мысли о его едких шутках и розыгрышах. Они даже подружились, эти двое — вот уж чего никак нельзя было ожидать.

Я не видела Джейми больше двадцати лет, почти двадцать пять. Разумеется, я знала, что он живет в Италии; тяга к этой стране возникла у него после проведенных там летних каникул вместе с графиней, у которой был дом где-то под Вероной. Окончив школу, Джейми немного пожил в Лондоне с еще одним родственником Пирмейна, а затем Тони отправил его в Болонский университет. Понимаете, Джейми всегда следовало держать подальше, поскольку он был обузой и напоминанием. Думаю, все это время Тони с ним не виделся, а поддерживал связь через адвокатов, как персонажи викторианских романов, превратив в эмигранта, живущего на деньги, присылаемые с родины, хотя в данном случае за Джейми не числилось никакого проступка. Возможно, все было не так или не совсем так, по крайней мере, в деталях. Жизнь Джейми — и не только жизнь, а даже само появление на свет — оставалась загадкой.

Патриция сказала мне, что он журналист, военный корреспондент, побывавший во Вьетнаме. Хелен думала иначе. По ее версии, Джейми работал в Национальной библиотеке и был одним из тех, кто занимался спасением книг во время наводнения 1966 года, когда воды Арно затопили библиотеку. Правду мог открыть Фрэнсис, но никто из нас, даже Хелен, не поддерживал с ним регулярной связи — за исключением Джеральда, его отца. А у Джеральда, как утверждала Хелен, уже тогда, должно быть, «появлялись странности», поскольку он настаивал, что Фрэнсис говорил ему, что Джейми повар.

Во всех этих суждениях — обычное дело — присутствовала доля истины. Когда я поехала во Флоренцию, мне и в голову не пришло искать Джейми; это был мой третий или четвертый визит, и каждый раз я лишь мельком вспоминала, что несколько дней мы будем в одном городе, он и я. Но в Пизе, опоздав на флорентийский поезд и вынужденные как-то убивать время, мы купили газету «Ла Национе», и на одной из внутренних страниц я наткнулась на его имя: Джеймс Рикардо. Строка с именем (так ее называют журналисты — впервые мне объяснил это Чед много-много лет назад) располагалась между заголовком, переводившимся как «вкусная корочка», и статьей, посвященной рецепту сладкого песочного теста. Джейми на самом деле был журналистом, на самом деле поваром, а впоследствии он сам рассказал мне, что помогал спасать книги.

Приехав во Флоренцию, я нашла его в телефонном справочнике. Людей по фамилии Рикардо там было много, но из них только один Джеймс. Я боялась ему звонить. Телефонную трубку можно бросить, а письмо всего лишь не удостоить ответа. Я написала Джейми записку. Это было до того, как он переехал в район парка Орчелари — на углу, на самом верху там ресторан «Отелло» — и жил на улице рядом с Виале Грамши, около того места, где когда-то стояли городские ворота Порта-а-Пинти. Джейми ответил. Он слышал обо мне — Фрэнсис упоминал о существовании кузины и говорил, что в детстве мы были знакомы, но сам Джейми ничего не помнит. Наверное, нам следует встретиться. Смогу ли я прийти завтра на Английское кладбище, в три часа, сразу после открытия?

— Почему он не пригласил тебя домой или не пришел сюда, как цивилизованный человек? — спросил мой муж.

Я ответила, что его происхождение и его жизнь окутаны ореолом тайны, и ему, возможно, доставляет удовольствие поддерживать эту таинственность. Должно быть, он любит загадки.

— Нельзя сказать, что я в восторге от мысли, что у моей жены свидание на кладбище с каким-то странным обозревателем кулинарного раздела, — сказал муж. — В любом случае, лучше не зевать, когда будешь переходить площадь — тут столько машин.

Однако муж не пошел со мной, опасаясь, что его присутствие может оттолкнуть Джейми, как это произошло с Фрэнсисом. Он отправился на поиски пары туфель.

Протестантское кладбище у Порта-а-Пинти, называемое также Английским кладбищем, хотя там похоронены и американцы, и поляки, и много швейцарцев, похоже на зеленый остров посередине площади Донателло. Машины, как и предупреждал муж, несутся мимо, словно речные воды, окружающие остров. Был чудесный день, ясный и солнечный, с голубым небом, жаркий по нашим меркам, хотя флорентийцы, пережившие несколько месяцев настоящего зноя, уже переоделись в зимние наряды из шерсти и кожи. Чугунные ворота были закрыты, но при моем появлении привратник отпер их и провел меня через арку в сторожку, по другую сторону которой начиналось кладбище.

На кладбище было шумно — с потоками машин всего в сотне ярдов отсюда иначе и быть не могло, — однако там чувствовалась атмосфера тишины, призыв хранить молчание; эту атмосферу создавали ряды серых гранитных плит и тонкие кипарисы. Кладбище выглядело пустым. Я медленно пошла по дорожке к мраморной колонне императора Фридриха Вильгельма, мимо могилы Элизабет Баррет,[8] с опаской поглядывая по сторонам, чувствуя себя беззащитной и подозревая, что за мной наблюдают. Но Джейми не наблюдал за мной и даже не искал меня. Повернув назад, я увидела, что он сидит у могилы Уолтера Сэвиджа Лэндора[9] и читает — что меня не слишком удивило — знаменитую гастрономическую книгу Брилья-Саварина «Физиология вкуса».

Я не знала, что Лэндор похоронен здесь. Чед цитировал его в день свадьбы Иден, стоя на берегу озера в саду в Уолбруксе: «Все голоса, даже самые мелодичные, когда-нибудь умолкают: как бы страстно и пылко ни твердил ты любимое имя, все равно пройдет время, и эхо его неизбежно затихнет вдали». Теперь эхо имени Иден уже затихло. Я забыла, как звучит голос Чеда, хотя помнила его лицо, а также уши как у императора Адриана. Джейми посмотрел на меня и встал.

— Да, — сказал он. — Вы похожи на Лонгли. Я бы признал в вас Лонгли — по фотографиям, конечно.

Я протянула руку. Мы обменялись рукопожатием.

— Обычно я прихожу сюда днем, — объяснил он. — Здесь спокойно, но не тихо — вы меня понимаете. Людей мало. Люди боятся кладбищ. — Тогда я впервые услышала этот его странный, похожий на ржание смех. — Полагаю, вы предпочли бы получить приглашение в мою квартиру?

Американское выражение странно звучало в устах Джейми, с его выговором выпускника привилегированной английской частной школы и легким итальянским акцентом, особенно заметным в звуке «р». Оно было жидковатым, его «р», формировалось чересчур высоко. Я ответила, что мне все равно, а посидеть на свежем воздухе приятно. В Англии нечасто выпадает такая возможность.

— Я не возвращался туда четырнадцать лет, — сказал он. — И не думаю, что уже когда-нибудь вернусь. Мысль об Англии наполняет меня ужасом.

Его привычка смеяться, после того как он сказал что-то совсем не смешное, сбивала с толку; смехом он также выражал удовольствие или удивление. Смех смолк, и Джейми пристально посмотрел на меня. Внезапно он стремительно поднес правую ладонь к левому плечу, увидел, что я смотрю, отвел руку и снова рассмеялся. Это был коренастый, немного потрепанный, не очень высокий мужчина, выглядевший старше своих лет. Круглое, выразительное, несколько болезненное лицо, яркие губы и темные вьющиеся волосы делали его похожим на итальянца, что не удивительно — с учетом всех обстоятельств. В детстве он был белокурым, но кожа у него всегда имела оливковый оттенок. Глаза, на которые в те дни взрослые смотрели с любопытством и подозрением, гадая, изменят ли они свой цвет или останутся такими же, были карими и бархатистыми — глаза животного, но не укрощенного, а дикого. В тот день на Английском кладбище он почему-то напомнил мне Чеда — абсурдное предположение. Никакого внешнего сходства, и, кроме того, Джейми слишком молод, чтобы иметь сморщенные мочки ушей. Возможно, общим было впечатление, которое они производили: неудовлетворенного желания, неполноценной и потраченной впустую жизни.

Я села лицом к нему, и он принялся нерешительно — словно любопытство побеждало предубеждения — расспрашивать меня о семье; разумеется, это была и его семья, а не только моя. Я осторожно рассказывала, повторяя то, что репетировала во время долгой прогулки по Виа Кавур. Я чувствовала, что не стоит упоминать Гудни-холл, имя его матери или мужчин, которые сделались его врагами безо всякой вины с его стороны, просто из-за самого факта его существования, а также из-за ревности, ненависти и уязвленной гордости. Моя мать тогда была еще жива, и поэтому я рассказала о своих родителях, о Хелен, ее детях и внучке.