Мигель Унамуно - О трагическом чувстве жизни

• Название: О трагическом чувстве жизни
• Автор: Мигель Унамуно
• Жанр: Религиоведение

Miguel de Unamuno

Del sentimiento trágico de la vida en los hombres y en pueblos. Madrid, 1913.

La agonia del cristianismo, Madrid, 1925

МИГЕЛЬ ДЕ УНАМУНО

О ТРАГИЧЕСКОМ ЧУВСТВЕ ЖИЗНИ У ЛЮДЕЙ И НАРОДОВ

АГОНИЯ ХРИСТИАНСТВА

Перевод с испанского, вступительная статья и комментарии Е.В. Гараджа

---

Если же нам удастся представить в своем воображении личное бессмертие, то не почувствуем ли мы в нем нечто не менее ужасное, чем его отрицание? «Калипсо не могла утешиться, скорбя об отъезде Улисса; в горе своем она приходила в отчаяние от своего бессмертия», - говорит нам сладкоречивый Фенелон, мистик, в начале своего Телемака. Не оказывалось ли для древних богов, как и для демонов, наказанием то, что им не дано было покончить жизнь самоубийством?

Когда Иисус взял Петра, Иакова и Иоанна и возвел на высокую гору, а затем преобразился пред ними, и одежды Его сделались блистающими, белыми, как снег, и явились им Моисей и Илия, и беседовали с Ним, Петр сказал Учителю: «Равви! хорошо нам здесь быть; сделаем три кущи: Тебе одну, Моисею одну, и одну Илии», ибо он хотел увековечить это мгновенье. Когда же сходили они с горы, Иисус не велел им никому рассказывать о том, что видели, доколе Сын Человеческий не воскреснет из мертвых. И они удержали это слово, спрашивая друг друга, что значит: воскреснуть из мертвых, ибо этого они не знали. А потом, когда Иисус встретил отца отрока, одержимого немым духом, прозвучали эти слова: «Верую, Господи! помоги моему неверию! " (Марк IX, 24).

Те три Апостола не знали, что значит: воскреснуть из мертвых Не знали этого и те саддукеи, которые спрашивали Учителя, чьею в воскресении будет жена, в этой жизни имевшая разных мужей (Матф. XXII, 23-31), на что Он сказал, что Бог не есть Бог мертвых, но живых. Действительно, другая жизнь постижима лишь в тех же самых формах, что и эта земная и преходящая жизнь. И ничуть не приоткрывает тайны все то, что апостол Павел говорит о зерне и пшенице, которая из него вырастает, отвечая на вопрос: «Как воскреснут мертвые? и в каком теле придут?» (I Kop. XV, 35).

Как человеческая душа может вечно жить и наслаждаться Богом, не теряя своей индивидуальной личности, то есть не теряя себя? Что значит наслаждаться Богом? Что такое вечность в противоположность времени? Изменяется ли душа в другой жизни или остается неизменной? Если она остается неизменной, то каким образом она живет? Если же изменяется, то каким образом сохраняется ее индивидуальность на протяжении столь длительного времени? Как отметил Курно, которого мы уже цитировали выше, иная жизнь может исключать пространство, но не может исключать время.

Если на небесах есть жизнь, значит есть и изменение, и Сведенборг заметил, что ангелы изменяются, потому что наслаждение небесной жизнью мало-помалу утрачивало бы свою ценность, если бы они наслаждались ею всегда во всей ее полноте; а поскольку ангелы, точно так же, как и люди, любят самих себя, а тот, кто любит себя, испытывает изменения своего состояния, Сведенборг добавляет к этому, что ангелы иногда грустят, и что он сам беседовал с некоторыми из них, когда они испытывали печаль (De caelo et inferno, §158, 160); во всяком случае, для нас невозможно представить себе жизнь без изменений, без какого бы то ни было роста или убывания, без печали или радости, любви или ненависти.

Дело в том, что если вечная жизнь непостижима, то тем более непостижима вечная жизнь абсолютного блаженства, блаженного видения.

Что такое блаженное видение? Прежде всего, очевидно, что это видение, а не действование, предполагается, что оно есть нечто пассивное. И не предполагает ли это блаженное видение утрату собственного сознания? Святой на небесах, говорит Боссюэ, это существо, которое едва ли имеет ощущение самого себя, до такой степени он принадлежит Богу и поглощен Его славою... «Он не может сосредоточиться на себе, потому что пребывает вне себя, во власти своей неизменной любви к источнику своего бытия и своего блаженства» (Du culte qui est du a Dieu). И говорит это антиквиетист Боссюэ. Это любовное видение Бога предполагает некое растворение в Нем. Блаженный, вполне наслаждаясь Богом, не должен ни задумываться о себе самом, ни помнить себя, ни иметь самосознание, но должен пребывать в непрерывном экстазе - έκστασιζ - вне себя, в состоянии самоотчуждения. И преддверие блаженного видения мистики описывают как экстаз.

Кто видел Бога, тот умрет, говорит Писание (Книга Судей XIII, 22). И разве не является вечное видение Бога вечной смертью, уничтожением личности? Но Святая Тереса в главе XX своей Жизни, описав последнюю стадию молитвы, как исступление, полет или экстаз души, говорит нам, что душа летит, как будто поднятая на облаках или на крыльях могучей орлицы, но «ты летишь, не ведая, где», летишь «с наслаждением», и «если не противишься, то не теряешь сознания, по крайней мере, со мной это происходило таким образом, что я могла сознавать свой полет», то есть не теряла сознания. И Бог «не кажется удовлетворенным, когда воистину восхищает таким образом душу и приближает ее к себе, Он желает приблизить к себе также и тело, невзирая на всю его смертность и прикованность к грешной земле». «Множество раз погружается душа в Бога, а правильнее будет сказать, Господь погружает ее в себя, и, ненадолго удержав ее у себя, оставляет себе одну только волю», а не один только интеллект. Стало быть блаженное видение есть не что иное, как единение воли, в то время как «понимание и память бездействуют...как у человека, который долго спал, видел сны и еще не проснулся». Это «сладостный, упоительный, бесшумный полет». Это упоительный полет, при котором я не утрачиваю самосознания, сознаю себя отличным от Бога, с которым я соединяюсь. И, согласно этой нашей испанской святой и доктору мистического богословия, к восторгу этому восходят через созерцание Человечества Христа, то есть через созерцание чего-то конкретного и человеческого; это видение живого Бога, а не идеи Бога. И в главе XXVIII она говорит нам: «Если есть на небесах нечто - то такое, что восхищало бы взоры наши еще более, чем великая красота тел блаженных, то это величайшая слава, явленная в неповторимом образе Человечности Господа нашего Иисуса Христа»... «Это видение, - прибавляет она, - недоступно взору очей телесных, оно возможно только для очей души».

Из этого следует, что на небесах видят не только Бога, но все в Боге; вернее достигают полного видения Бога, ибо Он объемлет все. И эту идею еще более подчеркивает Якоб Беме. Святая Тереса, в свою очередь, в главе II Moradas septimas говорит, что «это таинственное единение происходит в самой сердцевине души, там, где находится сам Бог». И далее она говорит, что «душа, то есть дух этой души оказывается тождественным с Богом...»; это подобно тому, «как если бы две восковые свечи совместились в такой предельной степени, что их свет стал бы единым светом, или так, что и фитиль, и свет, и воск составляли бы одно целое; но потом вполне можно было бы отделить одну свечу от другой, оставив две свечи, или отделить фитиль от воска». Но существует еще одно, более глубокое единение, которое подобно тому, «как если бы вода падала с неба в реку или в источник, где вся она становилась бы единой водою, так что уже невозможно было бы ни разделить, ни разграничить, которая вода реки, а которая та, что упала с неба; или как если бы маленький ручеек впадал в море, так что у него не было бы никакой возможности выделиться; или как если бы в комнате было бы два окна, через которые проходил бы яркий свет, и хотя он проходил бы разделенным, это был бы все один и тот же свет». Чем же это отличается от духовного и мистического безмолвия Мигеля де Молино- са, третья и высшая ступень которого есть безмолвие мысли? (Руководитель, глава XVII, §129). Не приблизились ли мы к тому, что ничто это путь, ведущий к укреплению души (гл. XX, §186)? И стоит ли удивляться тому, что Амьель в своем Личном дневнике использует, даже дважды, испанское слово nada (ничто), очевидно, не найдя ни в каком другом языке другого столь же выразительного слова? И тем не менее, если мы будем внимательно читать сочинения святой Тересы, нам станет ясно, что она никогда не пренебрегала чувственным элементом, элементом наслаждения, то есть элементом личного сознания. Душа хочет раствориться в Боге для того, чтобы впитать в себя Бога, обрести сознание своей собственной божественности.

Блаженное видение это любовное созерцание, в котором душа растворяется в Боге и как бы теряется в Нем, или происходит как бы ее самоуничтожение или самоотречение, распространяющееся на весь наш природный способ чувствования. И отсюда - это чувство, которое мы часто испытываем и которое не раз выражалось сатирически не без дерзости и, наверное, нечестиво, п высказываниях о том, что небеса вечной славы это обитель печной скуки. Ведь в противном случае нам пришлось бы презирать эти чувства, хотя они так спонтанны и естественны, или стремиться к их дискредитации.

Конечно, так думают те, кто не отдает себе отчета в том, что высшая радость для человека - в обретении и обогащении сознания. Это не обязательно радость обладания знанием, но и радость самого процесса познания. Когда мы знаем что-либо, мы имеем тенденцию забывать, так что наше познание оказывается, если можно так выразиться, бессознательным. Самая чистая человеческая радость, самое чистое человеческое наслаждение связано с актом усвоения знания, узнавания, с актом обретения знания, то есть способности различать. Отсюда вытекает уже приводившийся выше знаменитый афоризм Лессинга. Вот какой случай произошел со стариком испанцем, сопровождавшим Баска Нуньеса де Балбоа{205}. Когда, поднявшись на вершину Дарьена, они окинули взором два океана, упав на колени, он воскликнул: «Слава Тебе, Господи! Спасибо, что не дал мне умереть, не увидав такого чуда! ". Но если бы этот человек остался там надолго, то чудо вскоре перестало бы быть чудом, а тем самым и радостью. Его радостью была радость открытия, и, быть может, радость блаженного видения заключается не обязательно в созерцании высшей Истины во всей ее полноте, которого душа могла бы не выдержать, а в радости нескончаемого открытия, бесконечного постижения Истины, сопряженного с усилием, которое всегда поддерживало бы ощущение своего собственного действующего сознания.