Виктор Кротов - Человек среди учений

• Название: Человек среди учений
• Автор: Виктор Кротов
• Жанр: Философия
• Год: 2003
• ISBN: 5-94861-011-X

Множество философских и религиозных учений окружает человека. Каждое из них утверждает свою исключительную правоту и отвергает любые другие взгляды. Может ли обычный человек сформировать с их помощью устойчивое мировоззрение?

Книга предлагает оригинальные, зачастую парадоксальные подходы к этой теме, важной для каждого из нас. Доступный язык, афористичные формулировки, неожиданные реплики делают чтение по-настоящему увлекательным. Автор не боится противоречить сам себе, сопровождать размышления практическими замечаниями, а временами переходит на язык притчи. Сказки-притчи, включённые в текст, мягким юмором и метафоричностью придают ему особую выразительность. Даже если прочитать только их, можно многое понять о том, чему могут и чему не могут научить нас философские учения.

---

Энциклопедическая справка.Таксидермия – изготовление чучел животных. Основой служит металлический или деревянный каркас. При мягкой набивке необходимая форма придаётся по мере наполнения шкуры мягким материалом (пакля, вата). При изготовлении чучела с использованием манекена шкуру надевают на готовую жёсткую модель животного.

Здесь чётко указаны два основных метода философоведческой таксидермии. При мягкой набивке в ход идут всевозможные обстоятельства жизни, современной учению: пакля исторических фактов, вата этнографических подробностей и прочие объёмные материалы. При концептуальном подходе используется готовая жёсткая модель. На неё натягивают шкуру учения, которая и создаёт иллюзию достоверности.

Не будем вдаваться в технологию философоведческой мумификации. Принципиальное отличие её от таксидермии – в том, что чучело служит для имитации натурального состояния, тогда как мумификация сопровождается всевозможными приёмами сакрального возвеличивания: саркофаги, золотые маски, пирамиды, мавзолеи и пр. Но суть обоих подходов, с точки зрения потребностей человека в живом учении, – одна и та же: переход от динамического, развивающегося и обновляющегося содержания учения к статическому. То выхолащивание внутреннего смысла, которое осуществляется при этом, не волнует философоведа. Его задача – фиксация, анализ, инвентаризация.

Труднее всего философоведу с современными учениями, которые ещё могут за себя постоять. Поэтому те философоведы, которые не завербованы идеологией, предпочитают исторический подход.

Замечательный философ Ницше (который, кстати, заметно сбивался с тона, когда пытался по совместительству взять на себя роль философоведа) писал о том, что мало философу добыть истину, нужно ещё, чтобы какой-нибудь скоморох показал её народу с балаганных подмостков. Но и скомороху легче демонстрировать чучело, чем нечто живое и своенравное. И после того, как философоведение подвергло учение таксидермии, оно попадает в руки зазывал и завлекал.

Здесь начинают действовать законы китча, поп-культуры. Диогену уже ни за что не вырваться из своей бочки, Архимед будет вечно бегать голым с криком "Эврика!", а Пифагор обречён чертить свои круги перед кровожадным солдатом. И трудно забыть, для какой идеологии было использовано чучело учения замечательного философа Ницше…

Обезличивание личности

Превращая философа в мумию, пусть даже священную, философоведение осуществляет очень важную для себя процедуру: вынесение личности за скобки. Личность остаётся как декорация, как заклинание авторитетом, но при этом отбрасывается то главное, что роднит друг с другом всех искателей, прежних и новых, – индивидуальная потребность во внутреннем ориентировании. А ведь именно эта потребность привела философа к его личным открытиям, обобществлённым лишь со временем. Именно эта потребность, вибрирующая в новом искателе, может соединить две личности в той реальности, где у каждого свой путь среди общих ориентиров.

Но для философоведения эта потребность – лишь частная мелкая подробность, имеющая чисто историческое значение (если речь идёт о философе) или чисто психологическое (если речь идёт о сегодняшнем человеке). Незаметным для самого себя движением философоведение удаляет этот нерв из предмета, подлежащего рассмотрению. И философия превращается в поиски кубиков для построения абстрактных истин, в конструирование концептуальных моделей, в рафинированное искусство выкладывания слова "вечность" из льдинок Снежной королевы.

В то время, как философия выражает заботу человека о поиске жизненного пути, философоведение (которое тоже называет себя философией, не забудем об этом!) стремится прежде всего к научной организации подведомственного ей материала.

Научность – вот идеал философоведения.

Личность в его руках обращается в имя, поступки – в факты, вехи судьбы (а уж тем более истории) становятся датами, озарения приравниваются к концепциям. Оно выстраивает философов по школам, ранжирует школы географически и хронологически, ведёт бесчисленные классификации, сплетая из них такую серую и скучную паутину, которая заставляет нормального человека шарахаться в сторону, заслышав уже само слово "философия".

Действительно, представим себе, что под именем "литература" воцарилось сплошное литературоведение. Что вместо музыкантов на всех лучших сценах выступают музыковеды. Что в художественных галереях выставлены не картины и скульптуры, а трактаты искусствоведов…

Уподобляя философию науке, философоведение не в силах воссоздать то игровое поле познавательного азарта, которое является естественной средой обитания научной мысли. Ведь у науки и у философии совершенно разные побудительные мотивы и вытекающие из них задачи. Поэтому наукообразие привносит в философию прежде всего тоску и занудство.

Хуже всего, что страсть философоведения к научности влияет и на подлинных философов. Нередко они перенимают наукообразный стиль, к которому склонны философоведы, усваивая его как некую необходимую академическую традицию.

Достаточно сравнить, к примеру, какой свежестью дышат ранние работы гениального Канта – и как последующие его озарения всё глубже замурованы в тесных стенах фундаментальных профессорских трудов.

В идеале, философоведение с удовольствием подвергло бы философию полной институционализации – с тем, чтобы философские проблемы планомерно решались бы крупными научными организациями, где авторитет каждого сотрудника соответствует его должности и званию, его месту в официальной иерархии. С тем, чтобы передовые достижения философской мысли тиражировались пропагандой и определяли единое построение всех учебных программ. С тем, чтобы населению были предложены доступные и наглядные тезисы, предупреждающие ненужные попытки дилетантского вторжения в сферу философского знания.

Вот почему философоведение всегда охотно сотрудничает с властью, с государством, с политикой, от которых философ обычно держится в стороне. Власть, нуждающаяся в идеологии, институционализирует философоведение. В ответ оно старательно возводит нужные постройки на фундаменте нужного учения, заодно перестраивая или разрушая всё постороннее. И получает официальное признание в качестве научной философии.

В этой своеобразной "науке" уже максимально обезличены и философ, и человек, нуждающийся в философии. Что ж, наука – это обобщение, не так ли?

Сказка про капитана плоского плавания

Всем хорош был капитан Вим, да вот только не любил воду. Даже в ванну загнать его было трудно, а уж чтобы в море или хотя бы в реку – ого!… Пришлось бы вызывать морских или речных десантников специального назначения.

Впрочем, Вим был совершенно гражданским капитаном. Даже пушек у него на корабле не было. И плавал он не по морю (в которое, как известно, налито огромное количество воды), а по морским и даже океанским картам.

Конечно, карты плоские, но и корабль у капитана Вима был совершенно плоским, как раз для плавания по картам. Да и сам капитан был, знаете ли, достаточно плосковатым. В силу этого важного достоинства он прекрасно подходил для своего корабля и вообще для плоского плавания.

По картам, между прочим, гораздо удобнее путешествовать. Надо только хорошо знать всякие обозначения, чтобы не нарваться на непредвиденные неприятности. А этих знаний у капитана Вима было хоть отбавляй. Всё, что связано с картами, он знал лучше всех. Он ещё в детстве играл только в карты и никаких других развлечений знать не хотел. Сказать по секрету, капитан Вим приглядывался даже к лунным картам и картам звёздного неба, такие у него были великие мечты.

Но вот однажды, в самом разгаре одного из увлекательнейших путешествий капитана Вима, карту, по которой он путешествовал, вместе с его кораблём и вместе с самим капитаном Вимом, подхватил сильный порыв ветра – и понёс, понёс, пока не донёс до самого моря. Там ветер растворился в морских просторах, а карта опустилась на морскую гладь.

Постепенно карта намокла, отяжелела и стала медленно погружаться в то самое море, которое было на ней изображено. Но капитан Вим не терял времени даром.

Как только он понял, что происходит, он тут же приступил к самым решительным действиям: ведь он был настоящим капитаном. Пока они парили над морем, пока спускались, планируя, на воду, пока морская вода неторопливо пропитывала карту, капитан Вим производил аварийное переоборудование своего корабля. И когда карта, похожая на рыбу-ската, вяло шевеля своими широкими плоскими краями, стала погружаться в морскую глубину, на воде качался уже не плоский, а вполне объёмный кораблик с парусом и флагом. Капитан Вим был горд тем, что успел так удачно его переоборудовать. От гордости он напыжился – и тоже стал казаться удивительно объёмным. Но времени он не терял и уверенно направлял свой корабль к недалёкому берегу.