Дина Хапаева - Герцоги республики в эпоху переводов: Гуманитарные науки и революция понятий

• Название: Герцоги республики в эпоху переводов: Гуманитарные науки и революция понятий
• Автор: Дина Хапаева
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Культурология
• Год: 2005
• ISBN: 5-86793-407-1

«Непредсказуемость общества», «утрата ориентиров», «кризис наук о человеке», «конец интеллектуалов», «распад гуманитарного сообщества», — так описывают современную интеллектуальную ситуацию ведущие российские и французские исследователи — герои этой книги. Науки об обществе утратили способность анализировать настоящее и предсказывать будущее. Немота интеллектуалов вызвана «забастовкой языка»: базовые понятия социальных наук, такие как «реальность» и «объективность», «демократия» и «нация», стремительно утрачивают привычный смысл. Разрастающийся кризис научной рациональности угрожает не только идентичности интеллектуалов. Он ставит под вопрос основы наших представлений о мире. В чем причины происходящей на наших глазах интеллектуальной революции? Как связана она с изменением восприятия времени в европейской культуре, начавшимся в XX столетии? — таковы главные проблемы, обсуждаемые в этой книге.

---

Призывы «защитить науку от посягательств», которые стали все чаще раздаваться в разных дисциплинах, обнаруживают подлинную глубину переживаемого кризиса научности. Кризис социальных наук, о котором так много говорилось на страницах этой книги, непонятен вне общего кризиса научной рациональности, охватившего не только гуманитарные, но и естественные науки. Именно в нем, по мнению многих французских интеллектуалов, нужно искать объяснение кризиса социальных наук.

«Кризис социальных наук — это кризис научности вообще, исчезновение надежды, что каждая социальная наука — экономика, психоанализ, психология, лингвистика, история, в особенности благодаря марксизму, — обладает своей собственной внутренней научностью, столь же абсолютной, как научность математики. Идея прогресса выступала как результат взаимодействия всех этих наук, что позволяло говорить о „науке о человеке“ в целом. Этот комплекс идей был связан с революционным восприятием общества. Кризис революционной идеологии затронул все эти надежды, связанные с каждой из этих наук. Идея внутреннего единства и вера в возможность объединить все социальные науки в единую науку распалась на всех уровнях. В социологии эти надежды связывались с Бурдье, но они не оправдались, в антропологии все сожгло солнце Леви-Стросса, экономика, которая никогда не была блестящей, стала либо крайне технической, либо беллетристической, но в любом случае бессильной: эксперты-экономисты предполагали кризис, когда его не было, и изобрели Третий мир, когда он распался. Главное измерение кризиса — сомнение в экспертизе, научности и единстве социальных наук и в возможности социальных трансформаций»,

— размышляет Пьер Нора.

Безоговорочная вера в науку, столь типичная для всего XX в. и в особенности для 60-х и 70-х годов, когда надежда на преобразование общества перестала казаться несбыточной мечтой, погибла под бременем обманчивых иллюзий. Наука перестала выглядеть главным двигателем общественного прогресса, а ее способность предсказывать будущее и направлять движение к нему была скомпрометирована. Вот как об этом говорит Мишель Винок:

«Наука рассматривалась как будущее мира. Сначала в этом качестве выступили точные науки, затем социальные. Много было инвестировано в социальные науки как в предсказание будущего. Сейчас происходит кризис будущего, и в это больше не верят. Это — вопрос веры. Не верят в науку больше».

Еще в конце 70-х годов Пауль Фейерабенд со своей критикой науки был воспринят как вызов и парадокс. Сегодня скепсис по отношению к науке стал разделенным чувством, которое вряд ли в состоянии удивить или шокировать. К каким последствиям может привести кризис научной рациональности?

Интересный материал для размышлений над вопросом о том, как меняются представления о науке и связанные с ней ожидания, дает обзор нескольких научных проектов, изученных французским исследователем Люсьеном Сфезом. Эти проекты, успешно развивающиеся в настоящее время в США, завоевывают все большую популярность, определяя настроения и поступки «неученых смертных» — своих приверженцев. Один из них связан с превентивным удалением органов тела ради… достижения безупречного здоровья. Целью другого является моделирование абсолютно здоровой жизни посредством создания искусственной, совершенно чистой биосферы, полностью изолированной от окружающей природы, биосферы, в которой обитает несколько отрешившихся от мира энтузиастов. Третий подчинен изобретению виртуальной социальной жизни, подконтрольной человеку и, следовательно, лишенной реальных пороков реального общества. В нем моделируются сообщества виртуальных самоорганизующихся человекоподобных существ, по отношению к которым ученый — их создатель — законно играет роль Творца. Все три проекта, по мнению Сфеза, в равной степени являются вымыслом, особой, новой формой фикции, в которой наука или технонаука выступает гарантом реальности и реализуемости этих планов:

«Вымысел (fiction) и реальность сливаются воедино. Так, реализация проекта, представляющегося нам вымыслом, происходит на наших глазах, и нам приходится в это верить. Здесь вымысел не является выдумкой: это вымысел, наполовину воплощенный в реальности и уже начинающий материализовываться. Он составляет часть переживаемого, а вовсе не вымышленного времени, он действительно претворяется в жизнь, и от нас ожидается способность не столько поверить в него, сколько найти в нем подтверждение или обоснование для нашей веры»[280].

Роль науки, таким образом, состоит в том, чтобы заставить нас поверить в реальность фантазии, в реализуемость здесь и сейчас технологической утопии. Нужно ли добавлять к сказанному, что на долю понятия «наука» выпадает размывать границы «реального» вместо того, чтобы служить убежищем для этого последнего? Понятие «наука» стремительно наполняется смыслом, отрицающим привычное представление о ней как о гаранте объективности, реальности и стабильности наших представлений о мире:

«Здесь (в новом понимании науки. — Д.Х.) есть все: самая дружеская связь между человеком и машиной, тело, ставшее наконец подвластным нам (пища, приносящая удовольствие без проникновения внутрь, секс без секса, а значит — без СПИДа и беременности, путешествия без утомления, без холестерина и рака), идеология эффективности в семье и на работе. <…> Тотальное совершенство и бессмертие безраздельно властвуют над этими представлениями, являясь одновременно и желанной целью, и средством ее достижения»[281].

О том, насколько внятна нашим современникам такая метаморфоза образа науки, позволяет судить ее воплощение в романе — мировом бестселлере. Для «порнографической литературы», к которой подлинные друзья художественного слова немедленно причислили роман «Элементарные частицы», Мишель Уэльбек выбрал не вполне обычный стиль. Скупой и «неинтересный», по выражению Роб-Грийе, тяжеловесный язык, напоминающий своей неуклюжестью язык социологических отчетов, вклинивающиеся в текст «научные описания», эпиграфы из Огюста Конта, философа, наиболее часто появляющегося и цитируемого в тексте, — все это призвано помочь читателю распознать знакомый со школьной скамьи научный дискурс:

«В 1961 г. дедушка умер. В нашем климате труп млекопитающего или птицы сначала привлекает некоторые виды мух (musca, curtonevra); когда разложение слегка затронет его, в игру вступают новые биологические виды, особенно Calliphora и Lucilia. Подвергаясь совокупному воздействию бактерий и пищеварительных соков, выделяемых червями, труп более или менее разжижается, превращаясь в среду масляно-кислого и аммиачного брожения. <…> Мысленно Брюно снова видит гроб красивого глубокого черного цвета с серебряным крестом и деда в нем. Картина умиротворяющая и даже счастливая: дедушке, должно быть, хорошо в таком великолепном гробу. Позже ему придется узнать о существовании клещей и трупных личинок с именами второразрядных итальянских кинодив. И все-таки даже теперь образ дедушкина гроба встает перед его глазами как счастливое видение»[282].

Задача подобных пассажей, часто встречающихся в романе, — не только вызвать удовлетворенную улыбку читателя, готового разделить с автором убежденность в непроходимой грани, отделяющей «предмет естественных наук» от «явлений социальной и духовной жизни», но и насладиться вместе с ним очевидной беспомощностью науки перед подлинными проблемами человеческого бытия. Эти фрагменты содержат в себе фигуру иронии, на которой строится весь роман — пародия на научную утопию: насмешка над попытками решить единственно значимые вопросы, от века волнующие человечество, с помощью «достижений науки и техники».

Но «Элементарные частицы» — это не просто пародия на научный утопизм, на сциентистские иллюзии шестидесятников — героев романа. Автор показывает, как формируется новое отношение к науке. Научный поиск героя романа с говорящей фамилией Дзержински воплощает «вековую мечту человечества» о счастье, об отсутствии противоречий, революций, войн и распрей прежней истории. Вмешательство в генетический код позволяет Дзержински осуществить мечту другого гения, Хаксли, и создать «дивный новый мир», чуждый болезней, страдания, желаний, соперничества, особей мужского пола, искусства и поэзии. Стремление достичь благодаря успехам биологии совершенного здоровья, бессмертия и, следовательно, счастья находит в романе свое саркастическое воплощение.

«По существу, спрашивал себя Мишель, следя, как солнце, просвечивая сквозь занавеску, плывет к закату, для чего нужны мужчины? <…> Вне равномерного постепенного хода развития человеческая эволюция приобретает вид хаотический, разрушительный, неупорядоченный и буйный. Во всем этом исключительно и напрямую виноваты мужчины с их любовью к игре и риску, их непомерным тщеславием, безответственностью, врожденной тягой к насилию. Мир, состоявший из женщин, был бы во всех отношениях предпочтительней… он продвигался бы ко всеобщему счастью».