Юозас Балтушис - Проданные годы [Роман в новеллах]

• Название: Проданные годы [Роман в новеллах]
• Автор: Юозас Балтушис
• Издательство: Известия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1965

«Я хорошо еще с детства знал героев романа „Проданные годы“. Однако, приступая к его написанию, я понял: мне надо увидеть их снова, увидеть реальных, живых, во плоти и крови. Увидеть, какими они стали теперь, пройдя долгий жизненный путь со своим народом.

В отдаленном районе республики разыскал я своего Ализаса, который в „Проданных годах“ сошел с ума от кулацких побоев. Не физическая боль сломила тогда его — что значит физическая боль для пастушка, детство которого было столь безрадостным! Ализас лишился рассудка из-за того, что оскорбили его человеческое достоинство, унизили его в глазах людей и прежде всего в глазах любимой девушки Аквнли. И вот я его увидел. Крепкая крестьянская натура взяла свое, он здоров теперь, нынешняя жизнь вернула ему человеческое достоинство, веру в себя. Работает Ализас в колхозе, считается лучшим столяром, это один из самых уважаемых людей в округе. Нашел я и Аквилю, тоже в колхозе, только в другом районе республики. Все ее дети получили высшее образование, стали врачами, инженерами, агрономами. В день ее рождения они собираются в родном доме и низко склоняют голову перед ней, некогда забитой батрачкой, пасшей кулацкий скот. В другом районе нашел я Стяпукаса, работает он бригадиром и поет совсем не ту песню, что певал в годы моего детства. Отыскал я и батрака Пятраса, несшего свет революции в темную литовскую деревню. Теперь он председатель одного из лучших колхозов республики. Герой Социалистического Труда… Обнялись мы с ним, расцеловались, вспомнили детство, смахнули слезу. И тут я внезапно понял: можно приниматься за роман. Уже можно. Теперь получится».

Ю. Балтушис

---

— Кто быстрее: ворона или велосипед?

И с непоколебимой уверенностью отвечал сам себе:

— Конечно, велосипед.

Вот оно как! Но на велосипедах раскатывают только сынки самых что ни есть многоземельных, таких, которые нанимали не только подпаска, но и батрачка и уж по крайней мере одного батрака, а то и двух да еще батрачку и девчонку-подпаска, у которых дворы были настоящие фольварки[31] с большими садами, с полными жирных карасей прудами, с меделянскими псами на толстых цепях… Да у Повилёкаса и то не было велосипеда.

— Дай мне только вырасти, — отозвался Ализас, словно угадав, о чем я думаю. — Знаешь, сколько хороший мастер зарабатывает? Любого толстосума за пояс заткнет.

Однако ждать у Ализаса не хватало терпения. Ведь ему нужно было походить за скотиной не меньше двух лет, а потом еще и побыть батрачонком. Поэтому он решил смастерить велосипед сам. Сыскал в лесу две тонкие рассошистые березки, скрепил их черемуховыми перекладинами, выпаренными в горячем щелоке, вытесал подножки, сделал седло, обшив продолговатую колодку мешком из-под суперфосфата, и колеса, и передаточное колесико… Словом, настоящий велосипед, только он не блестел, и колеса у него, хоть и очень тонко слаженные, были громоздкие, со спицами из сухого можжевельника, вертеть их было нелегко.

Долго водил Ализас свой велосипед вдоль межей, все норовя оседлать его и проехаться. Но велосипед, как необъезженный конь, не давался: чуть дотронется Ализас ногой до педали, велосипед — плюх — и на боку. Ализас опять поставит его у межи, подведет к камню, опять оседлает и отталкивается, далеко отставляя ногу, проедет даже несколько шагов и опять — плюх на бок! Измучился Ализас, вспотел весь, зато весел, доволен, как никогда. Сбросил сермягу, потом пиджачишко, а потом и шапку и опять хватает велосипед за рога.

— Все равно проедусь, — весело угрожает кому-то. И опять — плюх!

Ребятишки корчатся от смеха. Одна Аквиля сердито отвернулась, вяжет толстый чулок и не взглянет в сторону Ализаса.

— Пошел бы к лощине, там положе… — промолвила она, не оборачиваясь.

— Это ты верно сказала, — обрадовался Ализас.

К лощине проводили его мы все. Длинная покатость кое-где горбилась от поросших травой кочек, однако места было вдоволь — хоть птицей летай.

— Придержите, — Ализас оседлал велосипед. — Толкайте, сильнее, сильнее… — кричал он, гребя обеими ногами.

Велосипед покатил. Ализас поставил ноги на педали, налег на двурогий руль.

— Не держите больше… не держите! — крикнул.

Велосипед разбежался, катился все шибче и шибче, подпрыгивая на кочках, ударяясь о бугры. Рубашка у Ализаса отдулась. Мы уж давно отстали, а он все еще кричал взволнованным голосом:

— Не держите больше! Не держите!

Вдруг переднее колесо велосипеда вильнуло, прыгнуло направо. А там, на самой середине лощины, было льняное мочило с протухшей водой, и вокруг него были навалены кучи почерневших камней для гнета.

— Влево заворачивай! Влево! — кричали ребятишки.

Ализас что-то делал руками, но велосипед все равно катился направо и вдруг налетел на камни. Ализас кувыркнулся через голову и бултыхнулся в мочило. Кругом только брызги полетели… Пока мы добежали, Ализас уже выкарабкался из воды и стоял у мочила в прилипших к ногам штанах, мокрый, хоть выжимай, недоумевающий. В руках он держал подаренный Менделем нож — вытряхивал набравшуюся в пазы воду. Тут же лежал велосипед, высоко задравший разбитое переднее колесо.

— Не мог налево повернуть, — сказал я ему.

— Поворачивал, да разве слушается? Бежит, куда ему хочется… — улыбнулся Ализас. И добавил: — На покупном бы лучше.

Алешюнас ехидно усмехнулся и ни с того ни с сего вдруг запел:

Заинька весел
Губы разве-есил!..

Ализас обернулся, побледнел, выхватил из прошлогодних веток хворостину и наотмашь хватил Алешюнаса. Тот успел отскочить, хворостина со свистом пролетела мимо его головы. Ализас опять замахнулся. Теперь и Алешюнас побледнел, посинел даже.

— Ализас! — крикнула, кидаясь к нему, Аквиля.

Ализас вздрогнул, остановился.

— Дурень… последний дурень. — Аквиля стала вырывать хворостину из рук Ализаса. — Нашел с кем связываться. Убить его мог. Отдай хворостину, тебе говорят. Помогите и вы, чего рты разинули! — повернулась она к нам. — И без того мало ли бед у Ализаса! Отдай!..

Ализас молча сжимал хворостину, а потом вдруг выпустил ее и, не сказав ни слова, пошел к лесу.

— Ализас! — окликнула его Аквиля. — Ну, куда ты теперь? Али-и-изас!

Тот шел, не оборачиваясь.

— А я тятеньке скажу… — проговорил Алешюнас, придя в себя. Он уже был не такой синий, но его еще пробирала мелкая дрожь. — Скажу, тогда узнает, как драться. Я ему ничего не сделал. Уж и попеть нельзя.

— Говори, раз так хочется, — промолвила Аквиля тихо. И пояснила: — Зубов не соберешь.

Вернулся Ализас из леса только под вечер. Обсохший, немного повеселевший. Однако к нам не подошел, сел поодаль, будто плевать хотел на нашу дружбу. И Аквиля не подходила к нему.

— Стыдно ему, дурню, — сказала мне на ухо.

— Чего стыдно-то?

— Из-за заиньки… Ему мама пела, когда качала его в зыбке, — понял?

— Ничего я не понял.

— Эх, ты. — Она пренебрежительно сморщила нос. — Ведь его мама девка была. Девка с ребенком, а поет.

Так мы и пасли почти до заката. А когда закраснелось на западе небо и на землю легли длинные тени, Ализас вдруг приставил к глазам ладонь, стал глядеть в сторону деревни:

— Говорил я, что наймут Лишая, Лишая и наняли.

Подпаски замолчали, все обернулись туда, куда глядел Ализас. По дороге от деревни, шлепая по грязному месиву, приближался человек. Был это невысокий плотный мужчина в длинной серой сермяге, стянутой в поясе ремнем, в постолах, высоко обвитых оборами. Шел медленно, пощелкивая кнутом. А подпаски всё молчали, будто глазам своим не верили, будто ждали кого-то другого.

Каждое утро, чуть только забрезжит, брел по грязной улице старший пастух Лишай. Постоянно одетый в замызганную серую сермягу, в постолах с высоко обвивающими икры оборами, он останавливался у ворот каждого дома и трубил в свой длинный, позеленевший жестяной рожок. В прохладном утреннем воздухе раздавался какой-то чудной звук — не то чтобы звериный рык, но и не птичий голос: «туру-туру-туру, тиии-тии-тии, туру-туру, тро-роо-о, ру-ру-ру…»

Вскакивали с теплых постелей хозяйки, разбуженные этим звуком. Суетились девки и девчонки, и свои, и наемные. Все спешили ополоснуть у колодца подойники, подоить коров, вывести их из хлева, выгнать овец, чтобы не остаться среди последних, проспавших, которых после будут высмеивать все парни. А посреди улицы, толоча невысохшую еще грязь, уже щелкали кнутами подпаски. Гнали они стадо на другой конец улицы. Гнали все, но на краю деревни оставалось только пятеро. С ними Лишай гнал стадо дальше, в истоптанный ольшаник на вырубке, в истолоченный вдоль и поперек кочкарник, на выбившуюся за ночь траву. А другие подпаски возвращались назад, стараясь подольше замешкаться на дороге, подальше от «больших», а главное, увильнуть от всякой работы.

Возвращался с ними и я. В опустевшей, утихомирившейся деревне далеко слышится шум горна в кузне Повилёкаса, удары молота по наковальне: «тин-тин, тин, тин-тин-тан!..» Повилёкас уже ждет меня, все такой же расторопный, с охочими до работы руками, только уже не такой веселый, как бывало. Новая бричка становилась все больше похожей на бричку Комараса, уже стала она на все четыре колеса, уж и оглобли Повилёкас укрепил… И повадился в кузню Подерис. Припрется, постоит молча и бредет дальше. А Повилёкас от этих его приходов все больше хмурится и все злее кричит на меня:

— Дуй! Тащи! Держи!..

И вот однажды утром опять явился Подерис. Но не пешком уж, а верхом на лошади. И на лошади его был хомут, как на Повилёкасовой, когда он уезжал к Комарасу за бричкой. Ехал Подерис, ерзая во все стороны, оберегая зад от седелки, а в руке держал дугу.

Приехал, спрыгнул с лошади и, не сказав ни слова, стал закладывать лошадь в бричку. В новую, окованную Повилёкасом бричку.

— Эй, Подерис, перестань шутки шутить, — растерялся Повилёкас.

— Есть мне когда шутки шутить.

Повилёкас кинулся в избу. Вскоре оттуда послышались крики, ругань. А еще немного спустя вышел во двор Казимерас, подошел к кузне и стал смотреть, как запрягает Подерис. За ним подошел и Юозёкас, а потом и Салямуте и старуха. Один Повилёкас не показывался.

— Рад небось? — хрипло спросил Казимерас.

— А что же? Бричка ничего…

Все замолчали.

— Хоть бы покрасить дал, — опять заговорил Казимерас.

— Договорился в местечке красить. Ко дню богородицы Ладанницы будет готова.

Кончил запрягать, пристегнул вожжи, сел в бричку и самодовольно покачался на рессорах.