Саша Виленский - Тридцать шестой

• Название: Тридцать шестой
• Автор: Саша Виленский
• Издательство: Захаров
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011

Главный герой романа Саша, эмигрировавший в Израиль несколько лет назад, только что узнал, что его жена решила расстаться с ним. Взбешенный, он уходит в ночь. Идти ему некуда. Случайное знакомство с девушкой круто меняет Сашину судьбу. Он узнает, что расставание с женой было неслучайно, а он — «тридцать шестой праведник», один из тех, о ком говорится в средневековом мистическом поверье. С этого момента в Сашиной жизни начинается цепь удивительных событий.

---

И самое главное: ни один из этих вариантов не объясняет появления на моем счету гигантской суммы. Возможно, семизначная сумма на мониторе банкомата — галлюцинация, но количество выданных купюр и платиновая карточка — абсолютная реальность. Я даже тихо прошел в комнату и проверил кошелек. Точно, деньги на месте, карточка — тоже. В прах не превратились и в пыль не рассыпались.

Вот ведь в чем закавыка.

Единственное объяснение: Наташа сумасшедшая миллиардерша, которая зачем-то перевела на мой счет (откуда она про него знала?) несколько миллионов и заранее заказала платиновую карту. Тогда возникает резонный вопрос: зачем? Нет, правда, зачем? Узнала заранее, как жена сообщит мне о том, что уходит к Ави, и решила меня заарканить, поразив дивными историями и богатством? Вот чтобы так серьезно считать, точно надо быть сумасшедшим.

Как ни смешно, но единственное реальное объяснение — самое нереальное. Получается, что мистика — это не мистика, а явная явь. Но этого не может быть.

Тупик.

— Дурак ты!

А я и не заметил, как она вошла, и даже вздрогнул от неожиданности. Обнаженная девушка, завернутая в цветастую простынку, — невероятно эротичное зрелище, это понимал даже я, занимающийся все это время сексом с собственным мозгом. Наташа села, подоткнув простынку под попку, чтобы не касаться нежной кожей липкого пластика табуретки.

— Знаешь, кого ты мне сейчас напоминаешь?

— Крокодила Гену? — попытался сострить я. — «Чебуреки, Чебоксары, нет Чебурашки»?

— He-а. Одного древнего копта, египтянина Антония. Я с ним билась тридцать лет. И ничего не добилась. Он так и не поверил.

— Искушение святого Антония — это про него?

— Ага.

— То есть опять же это ты была дьяволом, который его искушал?

Она зевнула:

— Александр! Вы несносны! Опять за старое? Я, между прочим, многих праведников «искушала». А кое-кому приносила «благую весть», и тогда меня называли ангелом.

— Это я уже понял, это ты мне как раз хорошо объяснила. Но сама посуди, как могу я, взрослый разумный человек двадцать первого столетия, поверить во всю эту мракобесную ахинею?

— Так и не верь. Делай, что хочется, требуй всяческих чудес и исполнения причудливых желаний — и не верь. Это на здоровье. Самое забавное во всей этой ситуации заключается в том, что будешь ты верить мне или не будешь — ничего от этого не изменится, потому что происходящее не зависит ни от тебя, ни от меня. Просто в одном случае у меня работы будет побольше, а в другом — поменьше. Вернее, даже не то что «поменьше», работы-то у меня будет столько же, но будет она совершенно другого рода.

Искушение святого Антония

Засов на дверях заскрипел, щелкнул, и в проеме показалась плотная фигура тюремщика Полбы.

— Выходите! — буркнул он. — Отпускают вас, засранцев.

Камера зашумела, заволновалась. Два десятка человек, плотно набитых в душный каменный мешок с одним-единственным окошком-бойницей, давно уже приготовились к смерти и немилосердно воняли потом, испражнениями и страхом. Два десятка мертвецов. Во всяком случае, так про себя их оценивал Прокл который, конечно же, боялся смерти точно так же, как и остальные, но непрестанно молился, где-то в самой глубине души надеясь на чудо.

Чудо явилось в образе толстого стражника Полбы, прозванного так за здоровый аппетит жизнелюбивого человека. Любил Полба поесть, чего ж греха таить. Часто даже, не удержавшись, накладывал себе мисочку-другую из котла, предназначенного для обреченных. Обреченные-то они обреченные, но на арену должны были выйти своим ногами, для того и кормили.

Сидели давно, постепенно свыкаясь с мыслью, что это и есть их последнее пристанище. И другого не будет. А как их прикончат — зависело от изобретательности римлян и своих же братьев-египтян. Разницы, собственно, не было никакой: что те, что другие были большие мастера умучить так, что смерть стала бы избавлением.

Прокл и боялся мук, и где-то даже стремился к ним, ведь тогда он пожертвовал бы жизнью так же, как Спаситель, хотя это было весьма самонадеянно, и грех было так думать. Вон любимый и ближайший сподвижник Помазанника, иудей Шимон, по прозвищу Петрос, тот даже попросил его вниз головой распять. Считал себя недостойным быть казненным, как Господь.

Но все равно, при всех этих глубокомысленных и благочестивых рассуждениях, Прокл очень не хотел умирать и мучений боялся. Поэтому маленьким мотыльком билась внутри огромная надежда — а вдруг?

И нате вам. Полба погремел засовом, и маленькая надежда превратилась в огромное всепоглощающее счастье. Обреченные обнимались, кричали, плакали, падали на колени и молились, кто как умел. Только несколько человек сразу же ринулись к двери. протискиваясь мимо объемистого Полбы.

— Иди-иди! — подтолкнул Прокла тюремщик. Легонько подтолкнул, не зло. — Императора благодари. Он вашу ересь простил и разрешил. Теперь можете спокойно поклоняться своим богам.

Полба, понятно, не сильно разбирался в теологии, ему было все равно, кому поклонялись эти вероотступники.

Стараясь не бежать, пытаясь сохранить остатки достоинства, сдержать грохочущее сердце и нестерпимую радость, Прокл тоже вышел из камеры, протопал длинным коридором мимо равнодушного привратника и вышел на залитую солнцем улицу. Зажмурился. Сердце все колотилось. И от радости даже подташнивало.

— Господи, Спаситель Помазанник. Спасибо Тебе за радость эту, за спасение моей недостойной души! — шептал он пересохшими губами, подняв голову вверх и жмурясь от яркого солнца. — Знаю я, что это чудо! Знаю, что недостоин я Твоей милости! И только благодарить Тебя могу я, посвятив жизнь свою служению Тебе. Ты мне эту жизнь подарил — Тебе я ее и вручаю.

Ему самому было немного неудобно от того, что он так разнервничался, но что-то же надо было сказать?

А еще надо было решить, куда идти.

Он не знал, сколько просидел в этом каменном мешке, что произошло за это время, он помнил только одно: как за ним пришли, выдернув из привычного и размеренного существования коммуны, и забрали, как забрали всех. И кто теперь живет в том большом доме, где жили они? Кто-то же живет.

Так куда теперь? Прокл решил: к Александру. Все же тот был главным, был старшим, самым знающим. Александр умел четко и просто отвечать на самые сложные вопросы, и наверняка найдет, что сказать теперь единоверцу, спасенному от жуткой погибели. Или куда направиться и чем заняться. Если удалось избежать смерти, то надо как-то устраиваться в жизни.

Единственное, что смущало Прокла, — это то, что к Александру надо было идти среди бела дня. Словам Полбы о том, что теперь их вера благосклонно разрешена сверху, Прокл как-то не очень доверял. А выдавать не только главу общины, но и умницу и великолепного организатора очень не хотелось.

Только выхода не было. Надо довериться сведениям обжоры-тюремщика.

Осторожно, петляя кривыми улочками, Прокл подошел к заветному дому. Решил все же дождаться хотя бы сумерек, а пока несколько часов бесцельно слонялся по великому и славному городу, подмечая перемены, произошедшие за время его заключения. Перемен было немного, однако неуловимо чувствовалось, что времени-то прошло ох как немало. И дело было не просто в том, что сменилась власть, — она и раньше менялась с разной степенью частоты. Сменился настрой. Вот не объяснишь, а чувствуется. Очень любопытно.

У дома пресвитера стоял здоровый мужик с длинным шестом. Прокл попытался обойти его, но мужик бесцеремонно преградил ему путь своей дубиной.

— Куда?

— К Александру.

— Зачем?

Вопрос обескураживающий. Действительно, зачем?

— Надо.

— Не надо! — отрезал мужик и шестом легонько стал отталкивать Прокла от двери.

— Надо! — отчаянно защищался Прокл, пытаясь прорваться внутрь. — Надо! Я его друг! Я его ученик!

— Не надо, врать не надо! — мужик был сильнее. — Иди отсюда, видали мы таких друзей.

— Пропусти его, Савва, — раздался вдруг до слез знакомый голос. — Это свой.

На пороге дома стоял Александр, поседевший, полысевший, но все такой же улыбчивый и родной. Он раскрыл руки для объятий, и только тут Прокл ощутил, сколько времени прошло, как он соскучился, и все, что накопилось, вдруг вырвалось наружу: он кинулся, прижался к епископу и против воли своей разрыдался. Как-то разом вспыхнуло все: и страх, и боль, и одиночество — и теперь он не мог сказать ни слова, только жалобно и шумно сглатывал, когда слезы переполняли, и крепче прижимался к тому человеку, который был единственным свидетелем счастливой, интересной, насыщенной и такой теперь далекой жизни Прокла до каменного мешка. И это было второе чудо за день, и Прокл боялся, что его разорвет от такой невиданной милости Спасителя.