Жюль-Амеде Барбе д'Оревильи - Те, что от дьявола

• Название: Те, что от дьявола
• Автор: Жюль-Амеде Барбе д'Оревильи
• Издательство: Энигма
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-94698-047-5

«Воинствующая Церковь не имела паладина более ревностного, чем этот тамплиер пера, чья дерзновенная критика есть постоянный крестовый поход… Кажется, французский язык еще никогда не восходил до столь надменной парадоксальности. Это слияние грубости с изысканностью, насилия с деликатностью, горечи с утонченностью напоминает те колдовские напитки, которые изготовлялись из цветов и змеиного яда, из крови тигрицы и дикого меда». Эти слова П. де Сен-Виктора поразительно точно характеризуют личность и творчество Жюля Барбе д’Оревильи (1808–1889), а настоящий том избранных произведений этого одного из самых необычных французских писателей XIX в., составленный из таких признанных шедевров, как роман «Порченая» (1854), сборника рассказов «Те, что от дьявола» (1873) и повести «История, которой даже имени нет» (1882), лучшее тому подтверждение. Никогда не скрывавший своих роялистских взглядов Барбе, которого Реми де Гурмон (1858–1915) в своем открывающем книгу эссе назвал «потаенным классиком» и включил в «клан пренебрегающих добродетелью и издевающихся над обывательским здравомыслием», неоднократно обвинялся в имморализме — после выхода в свет «Тех, что от дьявола» против него по требованию республиканской прессы был даже начат судебный процесс, — однако его противоречивым творчеством восхищались собратья по перу самых разных направлений. «Барбе д’Оревильи не рискует стать писателем популярным, — писал М. Волошин, — так как, чтобы полюбить его, надо дойти до той степени сознания, когда начинаешь любить человека лишь за непримиримость противоречий, в нем сочетающихся, за широту размахов маятника, за величавую отдаленность морозных полюсов его души», — и все же редакция надеется, что истинные любители французского романтизма и символизма смогут по достоинству оценить эту филигранную прозу, мастерски переведенную М. и Е. Кожевниковыми и снабженную исчерпывающими примечаниями.

---

— Как мягко она двигается, — сказал я, глядя вслед Элали. — У вас, госпожа графиня, мне кажется, весьма услужливая и приятная горничная. Могу ли я спросить, где вы ее отыскали? Она случайно не из нашего города В.?

— Да, прекрасная горничная, — безразлично отозвалась графиня с тем отсутствующим видом, какой характерен для тех, кто занят своими мыслями и весьма далек от темы разговора; занимало графиню собственное отражение, она смотрелась в ручное зеркало, оправленное зеленым бархатом и павлиньими перьями. — Я довольна ею. Нет, она не из В., а откуда именно, сказать затрудняюсь, запамятовала. Если вас это интересует, доктор, спросите у господина де Савиньи, он привез мне ее вскоре после нашей свадьбы. Она служила у его старенькой кузины, как он мне сказал, представляя девушку, кузина умерла, и Элали осталась без места. Я взяла ее без всяких бумаг и ни разу не пожалела: как горничная она безупречна. По-моему, у нее нет недостатков.

— А по-моему, есть один, но очень существенный, — заявил я с нарочитым нажимом.

— Неужели? Какой же? — протянула все с тем же безразличием графиня, она продолжала глядеться в зеркало и с пристальным вниманием изучала свои бледные губы.

— Она слишком хороша собой, — сказал я. — Слишком хороша для горничной. В один прекрасный день ее у вас украдут.

— Вы так думаете? — равнодушно уронила она, по-прежнему глядясь в зеркальце.

— Какой-нибудь дворянин, человек вашего круга, влюбится в нее и украдет, — продолжал я. — Она так хороша, что может вскружить голову и герцогу.

Я прекрасно знал, что говорю, я взвесил каждое слово, прежде чем проводить очередной зондаж. Но если бы и этот ни к чему не привел, мне пришлось бы долго ломать голову, с чего взяться за следующий.

— В В. нет ни одного герцога, — отозвалась графиня, лоб ее не перерезала ни единая морщинка, он остался гладок, как зеркало, которое она держала в руках. — А что до служанок, доктор, — прибавила она, приглаживая правую бровь, — то, задумав уйти, они уходят, и никакой привязанностью их не удержишь. Элали великолепно мне служит, но, подобно всем другим, злоупотребила бы моей привязанностью, вздумай я к ней привязаться. Но я не привязчива, доктор.

Больше в тот вечер речь об Элали не заходила. Я убедился, что графиня обманута. Да и кто бы не обманулся? Даже я, узнавший Отеклер с первого взгляда, поскольку не раз видел ее на расстоянии длины шпаги в фехтовальном зале Заколю, — даже я порой верил в существование Элали. Казалось бы, у хозяина дома куда больше преимуществ, ему легче лгать и чувствовать себя свободным, непринужденным, раскованным, на деле же все обстояло иначе: де Савиньи был напряжен, зато Отеклер жила обманом с естественностью верткой, подвижной рыбки, оказавшейся в родной стихии. Безусловно, она любила графа, любила необычайно, раз отказалась от своего удивительного положения, которое приковывало к ней взгляды всего городка (для нее — всей Вселенной!) и вполне могло льстить ее самолюбию, впоследствии она могла бы найти себе среди молодых людей, своих поклонников и обожателей, мужа; женившись на ней по любви, он ввел бы ее в аристократическое общество, известное ей лишь наполовину — имеется в виду его мужская половина. Граф, любя Отеклер, поставил на карту не так много. Он не мог сравниться с ней в жертвенности. Вполне возможно, его мужское самолюбие страдало от того, что он не может избавить любовницу от недостойного и унизительного положения. Молва приписывала де Савиньи характер бурный и порывистый, но его поведение противоречило молве. Если он полюбил Отеклер настолько, что пожертвовал ей своей молодой женой, то что мешало ему увезти ее, например, в Италию и жить с ней там на свободе? В те времена такое случалось. Почему граф не избавил возлюбленную от гнусности тайного и постыдного сожительства? Может, не так уж любил ее?.. Может, позволял Отеклер любить себя, а сам оставался равнодушен?.. Неужели, добиваясь взаимности, она дошла до того, что нарушила все преграды и вторглась в пределы его семьи, а он, найдя ее поведение отважным и пикантным, позволил новой госпоже Потифар изобретать всё новые соблазны?

Я наблюдал за Отеклер и де Савиньи, однако ничего не мог понять: сообщники — а они были сообщниками, черт побери! — и нарушители супружеской верности, да, — но какие чувства толкнули их на адюльтер? Каковы все-таки были взаимоотношения этих двоих?

Сию математическую задачу я и хотел решить. Отношения де Савиньи с женой были безупречны, однако, когда при них находилась Отеклер-Элали, граф, имея в виду меня — а я всегда наблюдал за ним краешком глаза, — предпринимал множество предосторожностей, свидетельствующих о неспокойной совести. Например, он обращался к горничной с самой обыденной просьбой — принести газету, книгу или еще что-нибудь, но брал из рук Элали просимое так, что, будь на месте его жены не пансионерка, воспитанная у бенедиктинок, а более опытная женщина, она сразу бы все поняла. Он боялся коснуться руки Элали, будто, случайно коснувшись, мог не удержаться и взять прекрасную руку и потом уже с ней не расставаться… Отеклер не испытывала подобных затруднений, обходясь без продиктованных страхом предосторожностей. Соблазнительница по природе, как все женщины, она попыталась бы соблазнить и Господа на небесах — если бы он там был, — и дьявола в аду: Отеклер, похоже, нравилось дразнить и желание, и опасность. Я сам видел, как она это делала. Раз или два я попадал к ним во время обеда — де Савиньи непременно обедал вместе с женой, возле ее постели, — прислуживала им Элали, другие слуги никогда не входили в покои графини. Подавать кушанья Элали приходилось через плечо графа, и я обратил внимание, что, наклоняясь, она касается грудью то его шеи, то уха, граф бледнел и опасливо косился на жену, не заметила ли она… Черт побери!

В те времена и я был молод, бешеный бег молекул в организме, который принято именовать кипением страстей, казался мне единственным смыслом жизни. Я представлял себе, какие ураганы бушевали при сожительстве с мнимой служанкой на глазах обманутой жены, которая в любую минуту могла обо всем догадаться!.. Вот тогда-то я и понял, почему так суров щепетильнейший господин Закон, говоря о «сожительнице в лоне семьи».

Но, кроме внезапной бледности графа де Савиньи и подавляемого им страха, я не видел никаких других признаков романа и ждал развязки, по моему скромному мнению неизбежной. Как далеко зашли эти двое? В их тайну я во что бы то ни стало хотел проникнуть! Ни о чем другом я уже и думать не мог, сфинкс когтил меня загадкой, и из наблюдателя я превратился в соглядатая, то есть человека, готового добывать сведения любой ценой. Э-хе-хе! Быстро портят нас страсти! Желая узнать неведомое, я шел на всевозможные мелкие низости, прекрасно понимая всю недостойность своего поведения, и тем не менее шел. А все, дорогой мой, проклятая привычка запускать зонд! Я зондировал уже повсюду. Приезжая в замок, ставя лошадь в конюшню, я с видом полного безразличия подбивал слуг на разговоры о хозяевах. Я шпионил (именно так, я не боюсь этого слова!) в пользу собственного любопытства. Но и слуг обвели вокруг пальца: они простодушно принимали Отеклер за свою, и я остался бы ни с чем, несмотря на все свое любопытство, если бы не случай. Как всегда, случай оказался лучшим помощником, чем все мои хитроумные силки, он открыл мне больше, чем шпионство и соглядатайство.

Я лечил графиню уже третий месяц, но здоровье ее ничуть не улучшалось, наоборот, симптомы общего ослабления организма, столь распространенного в наше нервное время и называемого теперь анемией, проявлялись все отчетливее. Де Савиньи и Отеклер все так же искусно играли свою нелегкую комедию, которой нисколько не мешало мое пребывание в замке. Вот только актеры, похоже, несколько утомились. Серлон осунулся, и я слышал, как в В. говорили: «Господин де Савиньи такой заботливый муж! На нем лица нет с тех пор, как у него заболела жена. Какое счастье так любить друг друга!»

Отеклер блистала красотой по-прежнему, но глаза у нее подрезались, не потому, что много плакали, — скорее всего, мадемуазель не плакала ни разу в жизни, — а от бессонницы, и синева подглазниц делала их только ярче. В конце концов худоба де Савиньи и круги под глазами Отеклер могли иметь и совсем иные причины, нежели напряжение любовной жизни. Причин сколько угодно, если живешь по соседству с вулканом, который в любую минуту может начать извергаться. Я приглядывался к предательским знакам на лицах, задавал про себя вопросы и не знал, что на них отвечать.

И вот однажды я поехал навестить больных по соседству с замком и возвращался через угодья де Савиньи. Намеревался я, как обычно, заглянуть и к графине, но тяжелые роды одной крестьянки задержали меня, и, когда я приблизился к замку, мне показалось, что стучаться в его двери слишком поздно. Однако, который шел час, я не знал: часы у меня остановились. Я взглянул на месяц, он уже опустился довольно низко, показывая на темно-синем циферблате, что время перевалило далеко за полночь: нижний конец серпа уже касался высоких елей Савиньи, за которыми он вскоре собирался исчезнуть.