Дэвид Лоуренс - Радуга в небе

• Название: Радуга в небе
• Автор: Дэвид Лоуренс
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-9697-0108-4

Произведения выдающегося английского писателя Дэвида Герберта Лоуренса — романы, повести, путевые очерки и эссе — составляют неотъемлемую часть литературы XX века. В настоящее собрание сочинений включены как всемирно известные романы, так и издающиеся впервые на русском языке. В четвертый том вошел роман «Радуга в небе», который публикуется в новом переводе.

Осознать степень подлинного новаторства «Радуги» соотечественникам Д. Г. Лоуренса довелось лишь спустя десятилетия. Упорное неприятие романа британской критикой смог поколебать лишь Фрэнк Реймонд Ливис, напечатавший в середине века ряд содержательных статей о «Радуге» на страницах литературного журнала «Скрутини»; позднее это произведение заняло видное место в его монографии «Д. Г. Лоуренс-романист». На рубеже 1900-х по обе стороны Атлантики происходит знаменательная переоценка романа; в 1970−1980-е годы «Радугу», наряду с ее тематическим продолжением — романом «Влюбленные женщины», единодушно признают шедевром лоуренсовской прозы.

---

Первую неделю она находилась в совершенном смятении. Она не умела учить и чувствовала, что никогда не научится этому. В класс то и дело заглядывал мистер Харби — посмотреть, как она справляется. Когда он был рядом, грозный, насмешливый, злобный, как призрак, она совсем терялась и, остро чувствуя свою неумелость, впадала в прострацию и застывала, нерешительная, безжизненная. А он все не уходил, глядя на нее с ожиданием, добродушно улыбаясь и поблескивая глазами, и даже в улыбке его ей чудилась угроза. Он ничего не говорил, и она продолжала урок, чувствуя, что душа у нее уходит в пятки. Затем он покидал класс, и в самой походке его она усматривала иронию. Ведь это были его дети. Она же была лишь робкой заместительницей. Он бушевал, метал громы и молнии и был ненавидим. Но хозяином был он. При всей ее мягкости и чуткости по отношению к ученикам они были чужими и ей не принадлежали. Подобно мощному механизму, он таил в себе силу. И эту силу он уделял ученикам. В школе же единственное, что имеет значение и ценится, это сила.

Вскоре он стал внушать Урсуле ужас, а в основании этого ужаса скрывалась толика ненависти, потому что она глубоко презирала его, хотя он и был ее начальником. Она стала наблюдать. Другие учителя тоже его ненавидели и заражали друг друга этой ненавистью. Потому что он был хозяином, властвовавшим над ними и детьми, он был руководителем, чья власть над подчиненными не подвергалась сомнению. Эта власть, слепая власть над всей школой, была единственным смыслом его жизни. Учителя были не столько учеными людьми, сколько его рабами. И власть давала ему возможность их инстинктивно презирать.

Урсула не сумела понравиться ему, и с первого момента она ополчилась против него. Такое же чувство вызывала в ней и Вайолет Харби, однако противостоять мистеру Харби было сложнее — она не могла его понять, он был ей не по зубам. Она пыталась установить с ним контакт, как это делают умненькие юные девушки в отношении взрослых мужчин, ожидая в ответ мало-мальских проявлений рыцарства. Но тот факт, что она являлась девушкой, женщиной, либо не имел для него никакого значения, либо лишь усугублял презрение, которое он к ней чувствовал. Она не понимала ни себя настоящую, ни того, какой ей надлежало стать. Больше всего ей хотелось остаться прежней, самой собой — чуткой, ни на кого не похожей, отдельной от всех.

Но она продолжала учить. Она подружилась с учительницей третьего класса Мэгги Шофилд. Той было лет двадцать — тихая, скромная девушка от остальных учителей держалась особняком. Она была мечтательна, довольно красива и, как казалось, жила в гораздо более привлекательном мире.

Урсула приносила свой завтрак в школу, и на второй неделе своего в ней пребывания стала съедать завтрак в классе мисс Шофилд. Этот класс был на отшибе, с окнами, выходившими на две стороны, и видом на игровую площадку. Было огромным облегчением укрыться в этом убежище, вдали от раздражающего шума. Там были вазы с хризантемами и пестрыми сухими листьями, большой кувшин, полный ягод, и симпатичные картинки на стенах — фотогравюры с картин Грёза и «Возраста невинности» Рейнольдса; все это вместе взятое — большое окно, маленькие и не такие грязные столы, вкрапление картин и цветов — делало класс уютным, и Урсула, едва войдя в него, веселела. Здесь наконец-то она могла ощутить присутствие некой личности и живо реагировать на это.

Был понедельник. К тому времени она успела проработать в школе уже неделю и немного попривыкнуть к окружению, по-прежнему казавшемуся ей чуждым. Ее грела мысль о завтраке с Мэгги. Этот завтрак был яркой звездочкой в тягостном течении дня. Мэгги была такой сильной, отстраненной, шедшей так неспешно и уверенно по трудной своей дороге, не расставаясь с мечтой. Урсуле же пребывание в классе казалось бессмысленным сумбуром.

В полдень дети оголтелой ватагой вывалились из класса. Она еще не осознавала в полной мере, как губительны могут оказаться ее высокомерная терпимость и доброта, ее попустительство. Дети исчезли, она освободилась, и слава богу. Она поспешила в учительскую.

Мистер Брант сидел на корточках перед маленькой плиткой, засовывая в духовку кусок рисового пудинга. Потом, поднявшись, он заботливо потыкал вилкой в стоявшую сверху на конфорке кастрюльку. После чего опять накрыл кастрюльку крышкой.

— Ну что, готово? — весело осведомилась Урсула, вторгшись в его сосредоточенность.

Она всегда старалась быть веселой и доброжелательной с коллегами. Потому что чувствовала себя лебедем между серых гусей, птицей иного полета. Гордое сознание своей избранности еще не могла поколебать в ней эта ужасная школа.

— Нет еще, — коротко ответил мистер Брант.

— Интересно, мое разогрелось ли, — сказала она, склоняясь над плитой. Она ожидала, что он поглядит, но он пропустил ее слова мимо ушей. Урсула проголодалась и потому поспешила сунуть палец в горшочек с брюссельской капустой, картофелинами и мясом — проверить, готово ли. Нет.

— Приятно здесь перекусить, правда? — обратилась она к мистеру Бранту.

— Не знаю, — ответил он, расстилая салфетку на краешке стола и не поднимая глаз на Урсулу.

— Наверное, вам домой идти далеко?

— Да, — ответил он.

Он поднялся и взглянул на нее. Взгляд его голубых глаз был суровым и пронзительно острым. Такого острого взгляда ей еще не приходилось видеть. А сейчас он глядел на нее еще суровее и пронзительнее.

— Будь я на вашем месте, мисс Брэнгуэн, — заговорил он с угрозой в голосе, — я постарался бы лучше держать класс.

Урсула съежилась.

— Да? — сказала она любезно, но с тайным страхом. — По-вашему, я недостаточно строга с ними?

— Потому что, — продолжал он, не обращая внимания на ее слова, — если вы в самом скором времени их не приструните, они вам сядут на голову. Они станут изводить вас и портить вам жизнь, пока Харби не сместит вас, — вот что вас ждет. Вы здесь и полутора месяцев не продержитесь… — Он набрал полный рот еды. — …Если вы не приструните их, и в самое ближайшее время.

— Да, но… — начала было Урсула, сокрушенно, обиженно.

— И Харби вам не поможет. Вот что он сделает — он пустит все на самотек, дела у вас пойдут все хуже и хуже, а потом вы вынуждены будете либо сами уйти, либо он вас выгонит. Мое дело тут сторона, но только я боюсь, что останется класс беспризорный и его на меня повесят.

В его голосе она уловила осуждение и поняла, что не выдержала испытания. Но при этом она еще не научилась воспринимать школу как доступную ей реальность. Урсула все еще сторонилась ее. Школа была реальностью, но реальностью ей чужой. И слова мистера Бранта вызвали ее сопротивление. Она не хотела признавать его правоту.

— Неужели же все будет так ужасно? — сказала она, изящно содрогнувшись, с легким оттенком снисходительности, за которой она попыталась спрятать свой испуг.

— Ужасно? — повторил мужчина, опять переключив внимание на картофель. — Я ничего такого не сказал.

— Но я на самом деле испугалась. А дети, как мне кажется…

— В чем дело? — сказала вошедшая в этот момент мисс Харби.

— Вот мистер Брант, — сказала Урсула, — говорит, что я должна приструнить своих детей, — и она смущенно рассмеялась.

— О, если вы хотите учить, вы должны уметь поддерживать дисциплину в классе, — изрекла мисс Харби, жестко, высокомерно и пошло.

Урсула не отвечала. Рядом с ними она остро чувствовала свою неубедительность.

— Если вы предпочитаете свободу — это ваше право, — сказал мистер Брант.

— Но если вы не можете поддерживать дисциплину, то чего вы стоите? — сказала мисс Харби.

— И вы должны добиться этого сами! — Голос мистера Бранта вознесся в пророческом кличе. — Вам в этом никто не поможет.

— Бросьте! — сказала мисс Харби. — Есть люди, которым помочь невозможно. — И она удалилась.

Атмосфера враждебности и разлада, сшибки противоположных сил, направленных в разные стороны и неравноценных, была угнетающей. Вид мистера Бранта, присмиревшего, пристыженного и злого, испугал ее. Ей захотелось бежать. Единственным желанием было ретироваться, не понимая.

Затем вошла мисс Шофилд, внеся с собой некоторое успокоение. Урсула сразу же обратилась к вошедшей, ища у нее поддержки. В этой неясной борьбе авторитетов Мэгги осталась самой собой.

— Большой Андерсон здесь? — осведомилась она у мистера Бранта, и они заговорили о делах — о двух педагогах, заговорили спокойно и отстраненно. Мисс Шофилд взяла свой принесенный из дома завтрак, Урсула последовала ее примеру. Они расстелили скатерть в уютном третьем классе, где на столе стояла ваза с двумя-тремя розами.

— Здесь так хорошо. И это ваших рук дело, — весело сказала Урсула, — вы совершенно преобразили класс. — Но страх не покидал ее. Атмосфера школы давила.

— Да, вести уроки в большом зале, — сказала мисс Шофилд, — это просто беда.