Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

• Название: Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)
• Автор: Александр Гольденвейзер
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2002
• ISBN: 5-8159-0273-X

Александр Борисович Гольденвейзер (1875–1961), народный артист СССР, доктор искусствоведения, пианист и композитор, более 50 лет (с 1906) профессор Московской консерватории.

В 1896 году счастливый случай привел еще студента А. Б. Гольденвейзера в дом Л. H.Толстого. Толстой относился к даровитому пианисту с большим доверием и нередко открывал душу, делился своими мыслями, чувствами, переживаниями, подчас интимного свойства. Он знал, что Гольденвейзер любит его искренней, горячей любовью, что на него можно положиться как на преданного друга.

Уникальная по продолжительности создания книга поражает — как и сам Толстой — своим разнообразием и даже пестротой: значительные суждения Толстого по острейшим социальным, литературным и философским вопросам соседствуют со смешными мелочами быта, яркими характеристиками самых разных посетителей Ясной Поляны и дикими перепалками жены Софьи Андреевны с дочерью Александрой Львовной.

«Записывал я главным образом слова Льва Николаевича, а частью и события его личной жизни, стараясь избежать отбора только того, что казалось мне с той или иной точки зрения значительным или интересным, и не заботясь о ка- ком‑либо плане или даже связности отдельных записей между собою».

Текст печатается полностью по первому изданию в двух томах Комитета имени Л. Н. Толстого по оказанию помощи голодающим:

Москва, «Кооперативное издательство» и издательство «Голос Толстого», 1922, с включением прямо в текст (в скобках) пояснений автора из его замечаний к этому изданию; часть купюр издания 1922 года восстановлена по однотомному изданию «Худлита» 1959 года (кроме записей за 1910 год, так как они не были тогда переизданы)

---

Некоторые из преданных Л. Н. его домашних сокрушаются о том, что он поддается той для них очевидной комедии, которую Софья Андреевна, ради достижения своих целей, так часто разыгрывает перед ним, то волнуя его напускными припадками отчаяния и умопомешательства, то расстрагивая его сердце еще более неискренними, а если иногда и полуискренними, то самыми скоропреходящими проявлениями раскаяния, смирения и попечения о его благосостоянии. Но мне кажется, что если Л. Н. при удивительной чистоте своего собственного сердца не в состоянии видеть Софью Андреевну такою, какая она на самом деле есть, а с трогательным доверием хватается за каждый повод признать в ней малейшие признаки пробуждения совести, то хотя бы мы и знали, что она его обманывает, но умиление и радость, которые он при этом испытывает, вполне законны, потому что вытекают из его великой любви и всепрощения. Можно усомниться в том, хорош ли для самой Софьи Андреевны такой соблазнительный для нее успех ее притворства. Но кто знает, быть может, эта удивительная, ничем не сокрушимая вера в ее душу со стороны Л.H., это постоянное его ожидание, даже преждевременное, трепетное предвкушение того духовного в ней оживления, которого он так беззаветно желает, — это отношение к ней того человека, которого она столько лет так безжалостно мучила, и который тем не менее из всех людей один только ее искренно любил и любит до конца, — быть может, воспоминание об этом когда‑нибудь в свое время — например, при сознании ею приближения своей смерти, когда поневоле станут стушевываться все ее мирские планы, цели и желания, — быть может, воспоминание об этом одно только и будет в состоянии оживить в ней ту искру Божию, лишенным которой нельзя считать никакое человеческое существо.

А если это возможно, то что же удивительного в том, что Л.H., всецело отдавшись служению Божеской любви, неустанно старается любовью растопить сердце подруги всей своей жизни, которую он когда‑то сам к себе привлек, с которой делил свою прошлую грешную жизнь и с которой вместе хотел бы душу спасти?

И если Л. Н. предпочитает продолжать упорно, до изнеможения тянуть эту свою тяжелую лямку вместо того, чтобы бежать от своей ближайшей задачи и бросить пыль в глаза человечеству, отдавшись более эффектному и популярному образу жизни, то это дело одной только его собственной совести.

Нет, Досев, я глубоко убежден в том, что никому из нас нельзя решать для другого, что ему нужно и чего не нужно делать, и определять относительно поведения другого человека, что составляет его слабость и что — достоинство. «Перед своим Богом», как сказано в Евангелии, «каждый из нас устоит или упадет». Не нам, людям, вмешиваться в эту сокровенную область чужой души с нашими близорукими суждениями, легкомысленными приговорами и ошибочными сожалениями.

И как бы Л. Н. дальше ни поступил — останется ли он до конца около своей жены, или же найдет когда‑нибудь нужным для ее же блага от нее уйти, — я уверен в одном: что в этом деле он поступит только так, как велит ему его совесть, а потому поступит правильно.

Ведь если бы жена Л. Н. утопала, и он, бросившись в воду, чтобы ее спасти, сам потонул бы, то никто не стал бы его упрекать в том, что он пожертвовал друзьями и человечеством из‑за чрезмерных семейных привязанностей. Тем более нельзя его упрекать в том, что он посвящает свою жизнь, жертвует ее радостями и покоем, а может быть, и совсем отдаст ее, ради спасения жены своей от погибели ее души; причем он, не надо забывать, все время продолжает самым внимательным и чутким образом отзываться на все существенные нужды, духовные и материальные, своего народа и всего человечества, посвящая все рабочее время своей жизни напряженному душевному труду в интересах рабочих масс и вообще всего страдающего как от внешнего, так и от внутреннего зла человечества.

Что касается того, что для самого этого народа, для этого человечества «вся его жизнь и проповедь пройдут», как ты думаешь, «даром, потому что его внешняя жизнь стушевывает в глазах людей все значение и смысл его слов и мыслей», то в этом также, уверяю тебя, ты глубоко ошибаешься.

Пройти даром для человечества его слово не может уже по одному тому, что выражает он не что‑нибудь «свое», с чем могут согласиться только те, кто «пойдут за ним», а выражает он то лучшее, что живет в сердце каждого человека. И поэтому самому то, что говорит Толстой в своих писаниях, находит, без всякого отношения к его внешней жизни, непосредственный живой отклик в сердцах и сознании всех людей с непритупленной совестью. И с течением времени отклик этот будет становиться только все яснее и громче.

Когда же станут общеизвестны истинные условия семейной и домашней жизни Л. H., то к непосредственной убедительности его слов в глазах человечества присоединится еще и подвиг его жизни, запечатлевший на деле то, что он выражал словами.

Хождение в народ, тюремное заключение, пытки, кресты, казни… все это уже было. И как ни достойны глубочайшего уважения те люди, которые на это идут из‑за совести, все же если говорить о примере жизни, то нам, людям, в настоящее время нужен был пример еще иного рода.

На виселицу добровольно идут даже ради того, чтобы взорвать на воздух своего ближнего. Становятся пожизненными калеками и убиваются насмерть ради того, чтобы побить рекорд на аэроплане. Все это блестяще и крикливо, но никого уже не удивляет. Но прожить несколько десятков лет с такою женою, как Софья Андреевна, не бежав от нее и сохранив в сердце своем жалость и любовь к ней, и это — под аккомпанемент неумолчного глумления врагов и непонимания и осуждения со стороны большинства друзей своих, — жить так изо дня в день, из года в год, не видя и не предвидя никакого избавления, кроме своей смерти, терпеть при этом все то, что приходится терпеть Л. H., периодически от этого болеть и почти что умирать… и не только не сохранять в своей душе ни малейшего осуждения или горечи, а напротив, все время еще себя винить в недостатке терпения и любви… это вот со стороны Л. Н. действительно есть высшая последовательность, это есть такое свидетельство об истинности его жизнепонимания, ярче и сильнее которого ничего нельзя было бы придумать! Вот в таком‑то именно примере жизни как раз и нуждается человечество в наше время; и пример этот дает нам Л. Н. своей жизнью.

Когда взглянешь на дело с этой точки зрения, то становится ясно до очевидности, почему Л. Н. нужна была именно такая жена, какая ему досталась. «Большому кораблю большое плавание». Ему, выставившему заповедь любви в ее единственно — истинном, ничем не ограниченном смысле,

— именно ему нужно было и в жизни своей иметь возможность проявить на деле действительную достижимость для человека такой неограниченной, ничем ненарушимой любви. А для этого ему и необходим был тот неумолимо жестокий тюремщик, с которым, в лице Софьи Андреевны, вся жизнь его связана.

И люди в свое время, когда интимная жизнь Л. Н. станет общим достоянием, будут бесконечно ему благодарны за это ободряющее подтверждение возможности следовать на самом деле тому Божескому жизнепониманию, выразителем которого является Толстой в своих писаниях.

Я был бы несказанно рад, дорогой друг, если бы то, что я здесь постарался высказать, побудило тебя взглянуть несколько с другой стороны, нежели ты, по — видимому, до сих пор это делал, на то трудное положение, в которое поставлен Л.H., и на то, как он справляется с этой своей сложной и тяжелой задачей.

Во всяком случае, не думай, пожалуйста, что я идеализирую Л. Н. или поэтизирую его положение. Не только не в моем характере идеализировать людей, но я, наоборот, страдаю от чрезмерной склонности видеть ошибки и слабости даже в самых близких мне и любимых мною людях. И Л. Н. в этом отношении, поверь мне, не составляет для меня исключения. Но в настоящем моем письме к тебе я задался только целью заступиться за друга и постараться защитить его от безусловно несправедливых против него нареканий; причем разбор отрицательных или слабых сторон его характера, не относящихся к этому вопросу, был бы, разумеется, совершенно не к месту.

Любящий тебя В. Чертков.

Из письма А. П. Сергеенко ко мне от 22 октября.

«…B Ясной сейчас спокойно. Та история, о которой вы узнали по посланным мной Вам копиям, пока совершенно затихла, решительно никакого разговора о ней нет. В последние три дня ничего особенно дурного и тяжелого не было…»

Из письма А. П. Сергеенко ко мне от 25 октября.

«…0 заявлении, которое я привожу в записках, конечно, пока никому ни слова. Л. Н. подписал его, но решил пока обождать с его опубликованием до какого‑нибудь события, которое его заставит сделать этот шаг. Л. Н. здоров. Софья Андреевна более или менее спокойна. В Ясной сейчас Альмединген, со вчерашнего дня. Александре Львовне и Варваре Михайловне не удалось от нее узнать, для какой цели она приехала. Но с Софьей Андреевной она о чем‑то все переговаривается. Они тщательно запирают все двери, когда говорят в комнате, а вчера вечером ушли версты за три гулять, все о чем‑то совещаясь. Бог знает, какие у них совещания, но их отношения заставляют подозревать, что совещания у них все о продаже сочинений».