Александр Николюкин - Розанов

• Название: Розанов
• Автор: Александр Николюкин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-235-02398-6

Книга А. Н. Николюкина — известного исследователя жизни и творчества замечательного русского писателя и философа Василия Васильевича Розанова — основана на документальных и архивных материалах и впервые целостно представляет историю становления Розанова как художника и мыслителя.

В ней дана литературная характеристика всех значительных произведений писателя, отличавшегося нетрадиционным образом мышления. Перед читателем предстает вся панорама его творческого наследия. Многие важнейшие книги Розанова, созданные в 1913–1918 годах, впервые исследуются по рукописям и публикациям в 12-томном собрании сочинений В. Розанова.

---

Между тем Розанов уже четвертый год преподавал в елецкой гимназии, расположенной рядом с городским садом. Ныне здесь школа № 1, при входе в которую юные ельчане видят две мемориальные доски: в этом старом здании учились писатели И. А. Бунин, М. М. Пришвин и первый нарком здравоохранения Н. А. Семашко. Однако мало кто из ельчан до недавнего времени знал, что здесь два года до поступления осенью 1890 года в Московский университет учился философ Сергей Николаевич Булгаков и учительствовал В. В. Розанов, которые там и познакомились.

На публичном акте елецкой гимназии 1 октября 1888 года Розанов произнес речь по поводу 900-летия крещения русского народа, напечатанную в январе 1890 года в «Русском вестнике» и вышедшую в том же году в Москве отдельной брошюрой под названием «Место христианства в истории». В 1899 году Розанов включил ее в свою книгу «Религия и культура» и выпустил несколько переизданий.

Заглавие книжке, «отличающееся гимназической ясностью», было дано по рекомендации учителя елецкой гимназии П. Д. Первова, вместе с которым Розанов в 1887–1888 годах перевел «Метафизику» Аристотеля. Первоначальное заглавие, которое Розанов желал бы восстановить, было «Об историческом положении христианства». Отдельное издание предваряло предисловие, в конце которого было обозначено: «Елец, 1889 г. 22 октября».

П. Д. Первов вспоминал позднее, как он перевел и напечатал в Москве в 1888 году взятую у Розанова книжку Э. Ренана «Место семитских народов в истории цивилизации». Чтобы дать отповедь Ренану и дополнить его, Розанов и выбрал тему своей актовой речи в гимназии. Основная мысль ее четко выражена: объективность определяет арийский склад души, субъективность — склад души семитских народов. Христианство же явилось синтезом, гармоническим сочетанием этих двух как будто противоположных начал.

Юношескую восторженность этой речи (Страхов показал ее Л. Н. Толстому) сам Розанов оценивал позднее довольно скептически: «Тогда я в высшей степени напоминал свою Веру (17 л. гимназия Стоюниной), которая, не умея вымыть чашек, все устремляется душой к „страданиям Байрона“» [110].

Но шло время, и в наши годы совсем по-иному оценил эту раннюю книжку Розанова Н. Струве, немало сделавший для издания произведений Розанова за рубежом: «Зрелая по мысли, она еще не являет нам Розанова во всей глубине, но даже эти утренние зарницы его гения, 80 лет спустя, в наш безрелигиозный и бескультурный тусклый век, светят с необычайной силой»[111].

Печальна судьба перевода аристотелевской «Метафизики», печатавшегося в «Журнале министерства народного просвещения» в течение пяти лет (1890–1895). Четверть века спустя Василий Васильевич не без чувства горечи поведал: «Не переведено ни одно из его глубоких творений, ни — „Органон“, ни — „Метафизика“, ни — „О душе“ и „Физика“. Вдруг два учителя в Ельце переводят первые пять книг „Метафизики“. По-естественному, следовало бы ожидать, что министр просвещения пишет собственноручное и ободряющее письмо переводчикам, говоря — „продолжайте! не уставайте!“ Профессора философии из Казани, из Москвы, из Одессы и Киева запрашивают: „как? что? далеко ли перевели?“ Глазунов и Карбасников присылают агентов в Елец, которые стараются перекупить друг у друга право 1-го издания, но их предупреждает редактор „Журнала министерства народного просвещения“, говоря, что министерству постыдно было бы уступить частным торговцам право первого выпуска книги великого Аристотелева творения…

Вот как было бы в Испании при Аверроэсе. Но не то в России при Троицком, Георгиевском и Делянове. „Это вообще никому не нужно“, — и журнал лишь с стеснением и, очевидно, из любезности к Страхову, как члену Ученого комитета министерства, берет „неудобный и скучный рукописный материал“»[112].

Так эмоционально охарактеризовал Розанов равнодушие министра народного просвещения И. Д. Делянова, вице-министра А. И. Георгиевского и заслуженного профессора Московского университета М. М. Троицкого к классической филологии и философии. «Будет вам выслано 25 оттисков», — сообщил ему Страхов. Что такое «25» для России, где 4 духовные академии и 8 университетов? Но спорить с «глупостью министерства» всегда было делом безнадежным в России.

В переписке с Н. Н. Страховым, начавшейся в Ельце, и особенно после личного знакомства в начале 1889 года, Розанов обсуждал то, что наиболее волновало его в те годы. На протяжении всей жизни им владела идея «несообразности» дел, совершаемых на Руси, и как результат этого — «нигилизм».

«Началось это отдаленно и косвенно действительно с Петра, прекраснейшие и нужнейшие реформы которого содержали однако тот ядовитый общий смысл, что „мы сами ничего не можем“ и „все надо привезти из-чужа“, а окончилось и въявь выползло на свет Божий в кабаке Некрасова — Щедрина и „Современника“, который уже и не таился в дурном, который не драпировался в „цивилизацию“ и „образованность“, а запел песенку:

Не гулял с кистенем я в дремучем лесу…

Прошла дубина по спинам русских, — литературная „дубинка“, как завершение гражданской „дубинки“ Петра, — и расквасила самые мозги „тупых отечественных голов“, после которой они не „реформировались“, а просто обратились в небытие»[113].

«Шестидесятники» и их «потомки» приложили немало усилий, чтобы осмеять «великие реформы» 1860-х годов. «К топору зовите Русь», — взывали они. И в конце концов призвали к братоубийственной гражданской войне…

В одном из писем Страхову (15 февраля 1888 года) Розанов рассказал историю своей работы над переводом «Метафизики» Аристотеля. Первые шесть глав первой книги он перевел еще в Брянске, но там никто не интересовался философией и были «только карты». Измученный неурядицами личной жизни и всем окружением в Брянске, он стал проситься в учебном округе о переводе куда-нибудь в полную гимназию. Его учитель по Московскому университету профессор В. И. Герье предлагал ему держать экзамен на магистра, но Василий Васильевич под предлогом незнания языков отказался, потому что года три пришлось бы заниматься посторонними предметами, вроде психологии, которые его совершенно не интересовали.

Когда же его по усиленной просьбе перевели в Елец, то он убедил елецкого учителя, хорошо знакомого с греческим языком и интересующегося философией, приняться за перевод «Метафизики». П. Д. Первов, о котором Розанов пишет, что он был очень хороший человек, честный, серьезный и деятельный, «хотя и со вздорными новыми убеждениями», с удовольствием согласился. Радость Василия Васильевича была безгранична. Сперва они переводили вместе, а потом «по совершенному бессилию моему», как говорит Розанов, разделили труд — Первое переводил, а Розанов писал «объяснение по существу».

Елец стал родиной и литературного дарования Розанова. При поддержке Страхова он начал в 1889 году печататься в «Русском вестнике» (выходившем в те годы в Петербурге), затем в только что основанном журнале Московского психологического общества «Вопросы философии и психологии», одном из лучших русских философских журналов. С 1892 года многие статьи Розанова печатались в московском журнале «Русское обозрение», фактическим издателем которого был фабрикант Д. И. Морозов.

После философского труда «О понимании» — книги в 738 страниц — трудно было писать коротко. Все написанное получалось торжественно и пространно. Приходилось «перестраивать мозги», учиться писать (как советовал Страхов) сначала журнальную статью на три номера журнала, хотя «музыку», говорил Розанов, он мог продолжать сколько угодно. Как удаче и чуду удивлялся и радовался он, если удавалось написать статью только на одну книжку журнала. А когда стал работать в газете (в Петербурге), писать фельетоны в 700 строк, то хоть кричи: «Не могу!», «Мало места!», «Дух не входит». «А нужда за горлом стоит: „пиши“, „умей“. И так, все сокращаясь „в форме“, я дошел до теперешних статей: но и теперь еще „чем длиннее, тем легче дышится“, а „коротко — дух спирает“»[114], — писал Розанов в 1913 году.

Литературным наставником, «дядькой» молодого Розанова стал Н. Н. Страхов, которого он назвал как-то «тихим писателем»: «Он не шумел, не кричал, не агитировал, не обличал, а сидел тихо и тихо писал книги» (210). «Страхов был ювелир, — говорил Розанов. — …вечно точил и обтачивал чужие мысли, чужие идеи, чужие замыслы и порывы… И он всю жизнь „продумывал“ чужие мысли, уча, наставляя и вечно читая сам (колоссальная личная библиотека, занимавшая даже всю прихожую до потолка)»[115]. Особенно ценил Розанов «учебно-методическую и учено-методическую даровитость Страхова», его умение «все растолковывать юношам».

Со Страховым Розанов делился своими мыслями и сомнениями начинающего литератора. 8 февраля 1888 года Василий Васильевич писал своему старшему другу: «Бог знает, писать, в сущности, очень мудрено: живешь тогда, точно замуровавшись в каком мешке, и не чувствуешь, и не можешь чувствовать, что уже давно смешно то, что ты там делаешь, и это видно для всех, кто ни засовывает голову в твой мешок. Нет, писать не легко, а очень, очень трудно; а писать хорошо — почти невозможно: нужно, чтобы кто-то стоял выше тебя и водил твоей рукой, кто видит вне, внутри далеко и по сторонам и никогда не ошибается»[116].