Михаил Садовский - Ощущение времени

• Название: Ощущение времени
• Автор: Михаил Садовский
• Жанр: Современная проза

---

— Другого? Это какого другого? — обратил всё в шутку Додик, — и как его зовут?

— Его зовут тоже Давид, а ласково Додик, и он самый, самый, самый, на всём белом свете, и с ним лучше, лучше, лучше… лучше быть не может… только я не люблю, когда он грустный, и тогда в его глазах печаль всего человечества, а это не моя тональность… чёрт с ним, с мажором, но не дальше соль-минора… g-moll… иди сюда, Додик… ты уже шестьдесят четыре такта не целовал меня, шестьдесят четыре, слышишь… ты даже не представляешь, сколько это секунд.

«Милка всё время придумывала мне испытания. Я должен был доказать, что люблю её по-настоящему. Я уже ходил ночью на кладбище — без обмана. Наутро мы с Милкой отправились туда вместе. Нашли недалеко от входа могилу Гехтмана (а мне ночью казалось, она на другом конце), над которой высился целый разрушенный дом, и приложили на место кусок унесенного кирпича — он точно подошёл. Это было доказательство… но Милка даже не обрадовалась, а просто сказала: „Знаешь, Додик, я даже ни капельки не сомневалась, что ты меня не обманываешь!“ Приятно, конечно, такое слышать… но, вообще-то, обидно. Хоть бы обрадовалась немножко — ну, просто для меня!.. Потом я выучил за одну ночь поэму Михаила Юрьевича Лермонтова „Мцыри“. Это мне вовсе не трудно было, только очень душно под одеялом, и батарейка в фонарике кончалась, а другой у меня не оказалось. Я эту, не новую, выменял у Жоры за целых пять зарядов для пугача. И ещё мне так было жалко — просто всю поэму эту насквозь, с первой строчки, непонятно даже почему… но она так написана, что я просто задыхался — плакать хотелось… так что её учить и не надо было — все слова сами застряли в голове, потому что лучше по-другому и не скажешь. Я потом не мог заснуть и до утра думал: откуда Михаил Юрьевич Лермонтов знал, что надо именно эти слова написать? Удивительно просто. А Милка опять ничуть не удивилась, когда я ей всю без запинки рассказал. Она и не расстроилась даже за Мцыри — я думал, она расплачется. Она вообще любит плакать. А она только сказала: „Ты сегодня какой-то совсем дохлый, Додик!“ Попробовала бы сама не спать всю ночь! Но я ничего не возражал, только пожал плечами — и всё!.. Чего только не было: и по снегу я вокруг всего забора бегал босиком, но, правда в пальто. И на берёзу долез до развилки, где беличье дупло… я уже на краю крыши сарая стоял, но Милка сказала, что если прыгну — всё: дружбе конец. Я не стал прыгать, потому что она объяснила, что ей калека-муж не нужен, а она всё равно когда-нибудь за меня замуж выйдет.

И вот теперь она мне так ласково сказала: „Додик, ты совсем не умеешь целоваться…“ — что я просто весь размяк и ответить ничего не мог. Хотел спросить, где она научилась, но, слава Богу, горло пересохло, и только захрипел не пойми что, а она начала меня учить, и так сладко было, так я уплывал куда-то — не знаю, куда, потому что глаза сами закрывались, и я ничего не видел, а, когда возвращался, только чувствовал Милкино дыхание на своём лице и ладошку горячую на шее… всё так получилось не нарочно, испытание это. Мы с ней всё же отправились погулять в Овражки, хотя все знали, что там шпана, и даже уголовники живут после амнистии. Они оттуда по всей округе бегали грабить. Говорили, что там банда, что милиция туда не суётся. Но мы пошли… и нарвались, конечно, на самой опушке леса, уже совсем за деревней… Если бы наши родители узнали, что мы туда пошли гулять! Даже страшно подумать, что было бы! Но мы пошли… а деревенские нам вышли, так не торопясь, навстречу и встали. Мы поняли, что дело плохо. Тоже встали. Я шепчу Милке: „Назад не беги! Там деревня! Давай вбок к железке!“ Она на меня посмотрела и незаметно глазами сделала, что поняла… а потом через секунду, как рванёт!.. И тут меня кто-то надоумил будто, что если я следом побегу, они нас догонят запросто! Тогда берегись! И я дунул что было сил в другую сторону, через поле… они даже растерялись… на две секунды, может, но Милка уже была далеко, выскочила на ровное место, усыпанное галькой вдоль железнодорожного полотна, а там люди ходили к станции… может быть кто, как раз и проходил бы, в общем, защита!

Тогда они рванули за мной! Надо же было им зло сорвать!.. Но меня они догоняли долго, что-что, а бегаю я действительно будь здоров! Не зря на БГТО тренировался и первое место в школе занял по средним классам!.. Но сзади кто-то мне наступил на пятку, и я прямо лицом в траву. Нос расквасил и только почувствовал, как мне мыском в поддых дали… а потом сразу стало темно и ничего не больно, и не помню, что было… очнулся, потому что очень жарко стало голове — солнце сверху пекло — и страшно больно затылок… а лежал, как упал, лицом в траву, а когда повернул его на одну щеку, увидел рядом Милку, вернее её коленки, она рядом на корточках сидела и причитала: „Ну, Додик, ну, миленький, ну, пожалуйста…“ и ещё всякие слова, которые потом меня всю жизнь мучили и мучают. Никто никогда больше мне так ласково не говорил — как… как будто даже она не говорила, а перекладывала из себя в меня, как она меня любит… ну…

Голова у меня очень кружилась и тошнило. Пока мы дотащились до пустыря — сто лет прошло. Я думал, не дойду. А там Милка меня стала в порядок приводить — кровь под носом платком каким-то вытирала мокрым, голову смачивала — целую банку воды из родника притащила. Лицо мне тоже умыла и просила не крутить резко головой — откуда она всё знала!?. А когда поняла, что я живой и ничего, стала меня целовать. Сначала в щёку поцеловала, а потом, как совсем взрослая, прямо в губы — крепко, крепко… и сказала, что я спас её, потому что если бы эти газлонем её схватили, то всю жизнь бы ей испортили — так я и не понял тогда, почему… ну, а потом она на меня стала сердиться, что я не умею целоваться — она всегда сердилась, если я чего-то не умел, — и начала как следует меня учить… больше никогда я так здорово во всю мою жизнь не учился…»

Он позвонил и отправился к Лысому в тот же день.

— Ты думаешь, я не знаю, что вы… — он замялся, — ну, с Веркой… я-то не против, парень ты хороший, но сорвёшь ты ей конкурс… а впрочем, я не судья… ты что? Закончил свою повесть? — перевёл он разговор.

— Я её, кажется, никогда не закончу… — возразил Додик.

— Что так?

— И за Веру вы не беспокойтесь… — он будто не расслышал вопрос Лысого, — я, конечно, понимаю, что надо прийти к родителям… но, простите… Ваша дочь — это ваша дочь… Она сама всё решает… не я… — они долго молчали.

— Что тогда? — сухо спросил Николай Иванович.

— Я готов вам помочь…

— Ага! — торжествующе произнёс Лысый, — молодец!

— Только у меня одно условие…

— Да ты об этом не беспокойся, — прервал Лысый, — мы всегда найдём общий язык… не чужие люди…

— Я не об этом, — возразил Додик. — Вы мне должны тогда помочь тоже.

— Я же тебе обещал, — жёстко сказал Николай Иванович, — и это будет справедливо… столько мусора в Союз напринимали…

— Я не об этом, — возразил Додик.

— А что ещё? — Лысый искренне изумился.

— Сейчас объясню… у моего друга умирает жена…

— Господи, — вздохнул Лысый.

— Понимаете… у неё рак… и всё такое… но говорят, что можно помочь ещё… короче, есть ампулы в Англии… они стоят бешеные деньги…

— Он писатель? — перебил напрягшийся Лысый.

— Нет, не в этом дело… дело не в деньгах.

— Так что же? — не понял Лысый.

— Я же говорю: в Англии… их же переправить надо… если по официальным путям — долго очень… пока все бумаги соберёшь… уже поздно будет.

— И чем помочь?

— У вас же наверняка в Иностранной комиссии друзья есть… там делегации писательские всякие… ну, короче говоря, всего-то шесть ампул… они небольшие… а мне никаких гонораров и имени никакого моего нигде не надо, и я сделаю всё, что скажете.

— Ты что-то не то выдумал, парень… — разочарованно произнёс Лысый. — Я думал…

— У меня нет никого, и выхода никакого… это только так можно провезти… лучше всего депутата какого-нибудь попросить… у них зал отдельный.

— Да ты понимаешь, в чём дело, — это же контрабанда получается.

— Наверно! — согласился Додик. — Я в этом не очень понимаю… наверное…

— Ну, как я могу человека просить рисковать карьерой, партбилетом, сам понимаешь, если застукают…

— Не застукают… ещё дипломата можно… товарища Нетте… у меня нет таких знакомых, а время… время улетает, и жизнь на этом времени… её не затормозишь, потому что пока мы живы, мы неразделимы с этим временем, а потом — наоборот: оно ежесекундно, ежеминутно разделяет нас так, что невозможно соединить.

— Слушай, Давид… ты даже говоришь иногда так, что за тобой записывать хочется, понимаешь?..

— Не замечал… — в бесконечной тишине тикала капля в раковине, и раздавалось сопение Лысого. Наконец он произнёс.