Дмитрий Емец - Стрекоза второго шанса

• Название: Стрекоза второго шанса
• Автор: Дмитрий Емец
• Жанр: Детская фантастика
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-59028-5

Живая закладка на первый взгляд – обычный булыжник. Но присмотревшись, можно заметить, что в окаменевшем сотни тысяч лет назад куске смолы застыло в вечном движении насекомое или даже маленькое животное. Достать такую закладку с двушки – небывалое везение, ведь она мощный артефакт. Например, закладка со стрекозой дает право на второй шанс: каким бы ни было прошлое, его можно полностью изменить. Живые закладки встречаются очень редко, и это хорошо, потому что, попав не в те руки, они способны принести много бед.

Бывший ныряльщик Денис решил: ничего страшного не случится, если он выдаст ведьмарям одну несущественную подробность  повседневной жизни ШНыра. Ведь кто не знает, что помощница по кухне Надя болтает без умолку и любит посплетничать? И какая польза от этой новости? Все равно девушка не ныряет  и вообще редко покидает пределы кухни. Но маленького предательства не бывает. И этот, казалось бы, пустячный секрет открыл ведьмарям  путь к одной из самых могущественных закладок последнего столетия…

---

Дмитрий Емец Стрекоза второго шанса

Книга – это вечная мысль. Рука, протянутая через десятилетия и века, когда рядом невозможно найти собеседника.

Йозеф Эметс,венгерский философ

Дорожные знаки волшебника

Кодекс шныра

Когда тебе больно, не корчи из себя страдающего героя. Нужно или плакать в голос, или терпеть. Ты можешь дать всё другим, но ничего себе. Потому что ты шныр!

Наедине с собой ты будешь рвать зубами подушку, расшибать кулаки о стены. Но на людях ты будешь улыбаться. Потому что ты шныр!

Всякий нырок оплачивается жертвой.

Чем меньше жертва и способность к жертве, тем меньше возможности закладки, которую ныряльщик способен вытащить. Жертва не может быть больше, чем человек способен понести.

Для того, кто использовал закладку для себя, повторный нырок невозможен.

Никогда не нырявший или отказавшийся от нырков шныр может оставаться в ШНыре, но использовавший закладку для себя – никогда.

Самый тяжелый нырок всегда первый. На первой закладке шныр всегда испытывается максимальной болью.

На территорию ШНыра не может проникнуть ни один человек, окончательно утвердившийся во зле и его ценностях или ощутивший себя явным добром. Это не мы так решили. Просто так есть, было и будет.

Новых шныров выбирают не люди, а золотые пчелы, единственный улей которых находится в ШНыре. Почему пчелы выбрали именно вас – мы не знаем, потому что когда-то точно так же они выбрали и нас. Хотя в отдельных случаях можем догадываться. Но догадываться не означает знать.

Случайно раздавить золотую пчелу нельзя, но ее можно предать. В этом случае она умирает.

Временами на человека нападает необъяснимое скотство, и он начинает яростно топтать свои прежние ценности. Рвать книги, перечеркивать близких людей, глумиться над тем, что прежде было ему дорого. Самый близкий друг становится тогда самым непримиримым гонителем, а самый ярый приверженец – самым ярым ненавистником.

Из дневника невернувшегося шныра

Сердце, сердце! Грозным строем встали беды пред тобой.

Ободрись и встреть их грудью, и ударим на врагов!

Пусть везде кругом засады – твердо стой, не трепещи!

Победишь – своей победы напоказ не выставляй,

Победят – не огорчайся, запершись в дому, не плачь!

В меру радуйся удаче, в меру в бедствиях горюй:

Смену волн познай, что в жизни человеческой царит.

Архилох

Глава 1 Мокша

Пародоксальное наблюдение: человека, который жалеет себя сам, никогда не жалеют другие.

Йозеф Эметс

Земля накалена. Круглое, как глаз, солнце с участливым любопытством следит за земными делами. Лыщикова гора глядит на север. Вшивая горка – на северо-запад, а на юго-запад смотрит густо заросший травой Красный холм. Но это не существенно. Если присмотреться, все три склона являются частями единого целого и относятся к возвышенности, лежащей при впадении в Москву-реку ее дочки Яузы.

Пройдут века, и это место станет известно как Таганка. Выгоны для скота застроятся многоэтажными доходными домами, а там еще немного, и прямо поверх домов, отдуваясь жаркими автомобилями, уляжется Садовое кольцо. Сейчас же здесь Таганная слобода, жители которой делают таганы – подставки для котлов. Поблескивает полоска реки. Где-то там, у воды, громко перекрикиваются слободские бабы, полощущие белье. Самих баб не видно, они далеко – только звонкие голоса разбегаются по холмам.

Два расседланных пега пасутся в траве, доходящей им до живота. Пеги кажутся горбатыми из-за закрывающих спины попон. Все же крылья попоны скрывают – и это главное. Хотя прятаться тут особенно не от кого – кто потащится пыльным июльским днем в такую даль? Рядом с пегами на траве сидят два молодых человека. На вид им лет по двадцать. Они быстры в движениях, сильны, смешливы. Особенно смешлив юный Мокша Гай – гибкий красавец, в чьих блестящих темных кудрях запуталось не одно девичье сердце. Чуть что – заливается, как колокольчик. Хочешь не хочешь – расхохочешься с ним вместе, так заразителен его смех. Другого молодого человека красавцем не назовешь. Ну разве что по большой любви к нему. У него широкое серьезное лицо, вздернутый короткий нос и смешные припухлости по краям бровей, над переносицей. Только глаза удивительны – иногда, когда он вскидывает голову, кажется, что зрачки зачерпывают солнце. Это Митяй Желтоглазый.

Мокша смотрит на Митяя с нетерпеливым восторгом, как на полубога, как на своего кумира. Разумеется, вслух он никогда ему об этом не скажет. Но надо ли об этом говорить?

– Расскажи еще раз! – умоляет он. – Ну я тебя прошу!

– Да сколько раз можно! Я, понимаешь, осиное гнездо отыскал, завернул его в три лопуха и в сумку сунул. Хотел подшутить кое над кем.

– Над Мещерей Губастым за то, что он тебе в сапог муравьев насыпал? – в восторге восклицает Мокша. Он никогда не устанет это слушать.

– Ну да, над Мещерей. А лопухи, видать, неплотно прилегали. Осы вылезли и давай Ширяя в самое брюхо жалить, под потник… – Митяй оглядывается на вороного жеребца. Тот перестает пастись и зубами начинает чесать себе бок. Потом снова утыкается в траву.

– А дальше! Дальше! – едва не стонет Мокша.

– Ширяй взбесился от боли и понес. Я туда-сюда! – не могу его остановить. Ты ж знаешь, какой он горячий – не удержишь. А осы-то все новые из гнезда выползают и туда же лезут – под брюхо! Ширяй крылья сложил и к земле. Разогнались мы так, что в ушах свистит. Я понимаю: все, конец, разобьемся оба. Прижался к нему, за шею его обхватил, шепчу ему: «Не бойся!» А он крылья приподнял, сложил и меня ими точно обнял.

Глаза у Мокши Гая расширяются. Восторг в них сражается с недоверием. Митяй не может врать.

– И не разбились?

– А что? Я похож на мертвеца?

Митяй протягивает к Мокше свои руки. Сжимает и разжимает пальцы. Руки живые, тут сомнений нет. По указательному пальцу ползет золотая пчела. Митяй смеется и стряхивает ее в траву.

– Мы врезались в землю, как в квашню. Она стала мягкая, понимаешь? Не залипли, а пронизали ее насквозь! А там все какое-то другое… Вялое, душное, а запах, как в старом погребе.

Мокша Гай с тревогой смотрит под ноги, на траву. Думает. Пытается выстроить картину. Ну что земля-то плоская – это не новость, это всякий малец мокроштанный знает. А теперь оказывается, она еще и тонкая. Ему приходит в голову, что если прокопать землю насквозь, то можно выскочить туда, где побывал на пеге Митяй.

– А как же слоны и кит? На посольском подворье болтали, что земля стоит на ките и слонах! Я сам слышал, когда мед продавал! – говорит он неуверенно.

– Я ничего не видел, – отвечает Митяй.

– Ты внимательно смотрел? – допытывается Мокша.

– А ты думаешь, их можно было не заметить?

Мокша кивает. Действительно, если бы кит существовал, Митяй бы его заметил. Митяй, он зоркий! Может разглядеть даже цвет клюва у пролетающей птицы или пятнышко у нее на груди.

– Ты попал в мир мертвых! – важно сообщает Мокша, пытаясь представить себе дряблый мир.

Митяй переворачивается на живот и травинкой дразнит свою пчелу.

– Не знаю. Мертвых я там не видел, хотя смотрел во все глаза. Впереди клубится что-то такое, вроде тумана над трясиной. А в тумане – черная нора. Ширяй сразу к норе устремился. И не боялся совсем, понимаешь? А ведь он и от куста порой шарахается!

Мокша вцепляется Митяю в рукав.

– Ты его не останавливал? Нет?

– Куда там останавливать? Ему и без меня тяжело лететь было. Там такое все… провисшее. Я в гриву вцепился, не отпускал. Повода лишний раз и не касался – опасался, вообще оттуда не вырвемся. Ширяй разогнался и в нору.

Митяй замолкает. Мокша не находит себе места. Бегает вокруг, заглядывает ему в лицо. Митяй молчит, качая на травинке свою пчелу. Он может играть с ней часами. Говорят, она прилетает на его голос, хотя поверить в это невозможно. Пчелы – они сами по себе.

– А в норе? В норе, что?

– А в норе не пойми чего, – морщится Митяй. – Я думал: тронусь. Папаню своего покойника видел, как ему крымчаки ножами ремни из спины режут. Папаня кричит, чтобы я с лошади соскочил да к нему бежал на подмогу. Стал я ногу из стремени выпутывать, а Ширяй меня крылом по лицу… Смотрю я: папани нет и в помине, а где он стоял, только кучи серые ворочаются.