Меир Шалев - Фонтанелла

• Название: Фонтанелла
• Автор: Меир Шалев
• Издательство: Текст, Книжники
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7516-0830-9, 978-5-9953-0045-8

Герой нового романа Шалева — человек, чей незаросший родничок даровал ему удивительные ощущения и способность предвидения. Это рассказ о необычной любви героя, причудливо вплетенный в драматическую историю трех поколений его чудаковатого рода. Автор ироничен и мудр, его повествование захватывает с первых же слов, раскрывает свои тайны до конца лишь на последних страницах и заставляет нас тут же вернуться к началу, чтобы читать заново.

---

Он выпрямился, как человек, принявший решение, вытащил из тайника свою колбасу, которую ей так и не удалось найти, вышел из «Двора Йофе» — не через главные ворота, а через лаз, который я прокопал, чтобы выходить по нему к дому Ани, — и пошел спрятать ее у соседки-Убивицы. Никто не мог тогда предположить, что события развернутся так, что из простой хранительницы колбасы она станет вскоре его любовницей — второй по счету и первой по важности.

Уже в тот вечер он снова пошел к ней — поблагодарить, а через полчаса вернулся с куском салями в руке и позвал меня присоединиться. Мы сидели на старой тракторной шине, валявшейся на задах «Двора Йофе». Отец демонстративно закурил «Люкс» (до тех пор он позволял себе грешить и склонять к греху только под покровом ночи) и приготовил мне и себе преступную еду: разломал халу (два колена сжимают, единственная рука отрывает) и налил пиво «Нешер», а я нарезал помидор и колбасу.

Мы сидели рядом, наслаждались маленьким и демонстративно-ядовитым пиршеством, солили от души и не считали жевков.

— Еда, в сущности, такое приятное и простое занятие, — рассуждал отец, — что просто нездорово поднимать вокруг нее такой большой шум. — И шепнул про себя, словно утверждаясь в какой-то новой вере или надежде: — И то же самое любовь.

А потом мне:

— Я нашел твою дыру в заборе. Это через нее ты ходишь к этой девушке? Которая спасла тебя?

— Да.

— Тебе у нее приятно?

Я смущенно улыбнулся.

— Это хорошо, когда у мальчика есть взрослый друг или подруга. — Он протянул мне свой стакан пива. — Хочешь попробовать, Михаэль? Это немного горько.

Я и сегодня не люблю пиво, а тогда, в шесть лет, я просто отшатнулся.

Отец улыбнулся:

— Так откуда же ты знаешь, что она выходит на поиски?

— Это жужжит у меня в голове, — сказал я.

— Где?

— Здесь.

Его палец присоединился к моему, коснулся моей фонтанеллы. Я не отпрянул. И не испугался. Только опустил и приблизил к нему свою голову — с доверием и любовью. Отец был первым, кто заметил, что моя фонтанелла не желает закрываться, и его, в отличие от матери, это очень позабавило. Он не раз поглаживал меня там, и я чувствовал, что и ему, а не только мне это доставляет странное удовольствие. Он мог неожиданно, без предупреждения, подойти и сказать:

— Давай посмотрим, Михаэль, может быть, эта твоя дырка в голове уже закрылась?

Он и Аня гладили меня там совершенно одинаковым образом: легкой раскрытой ладонью, мизинец и безымянный палец с одной стороны, указательный и большой с другой, средний посредине, скользят вдоль черепного шва, пока не достигают мягкого, обходят вокруг, осторожно надавливают и отпускают.

Он смеялся:

— Я чуть не упал в этот твой колодец.

Прижимал ухо:

— Я слышу твои мысли.

Рассказал мне маленькую историю:

— Через это отверстие Бог вкладывает младенцам ум. Если оно у тебя еще открыто, тебе, видно, ума пока недостает.

И поцеловал меня там:

— Сейчас я высосу у тебя всё, что там уже есть, Михаэль.

Мама сказала:

— Прекрати эти игры, Мордехай, это опасно.

— Я уверен, что у доктора Джексона всегда найдется какой-нибудь квакер, чтобы закупорить человеку его разум, — ответил он.

Но на самом деле в словах мамы было больше отвращения, чем беспокойства. Она никогда не гладила меня там, а когда мыла мне голову, терла вокруг, а потом наливала немного шампуня в мою ладонь, говорила всегда те же три слова: «Там-помой-сам» — и выходила, оставляя меня с резью в глазах и незакрытым черепом.

* * *

Иногда к нам приходят дальние родственники, незнакомые Йофы, — стучатся, кто сердито, кто смущенно, в ворота, просят разрешения войти. Амума, когда была жива, впускала их, терпеливо выслушивала их рассказы, обновляла их словари семейных выражений и даже извещала о смене наших кодов и паролей. Но Апупа, неутомимый охотник за самозванцами, шесть локтей и пядь{18} сплошной подозрительности и высокомерия, выходил к ним за ворота и первым делом пренебрежительно спрашивал, относятся ли пришедшие к настоящим Йофам, или они из тех Йафов, которых мы не выносим и которые нагло пишут свое имя через «а», не говоря уже о самых худших из них, которые произносят свое «Йофе» как «красивый» с ударением на «е», что вызывает у него, Апупы, отвращение. Однако даже после этого первичного отсева незаконных претендентов положение оставшихся легче не становилось. Апупа задавал им всяческие вопросы и требовал от них полной осведомленности и доказательств — подобно тому, как Рахель, нынешний сфинкс «Двора Йофов», делает это сегодня, через установленный на стене домофон: «Значит, ты из Йофов? А с какой стороны? Откуда твои родители? А бабушка и дедушка? Откуда именно из России? А какой суп вы едите? Чем вы укрываетесь? И летом? А „чего не хватает Ханеле“? Ну, и что вы говорите в начале каждой трапезы? И у кого „поехали трусики“?»

Клан Йофе огромен, у него есть несколько центров и много кругов. Есть Йофы из «Двора Йофе», что в Долине, то есть мы, те, которые скрываются за стенами своего двора и если и смотрят на остальной мир, то с удобной позиции — сверху, с высоты холма. Есть Йофы из Иерусалима, компания более утонченная и образованная, чем наша, которая, в свою очередь, делится на две — тех, что из Еврейского университета, которые тоже смотрят на остальных Йофов свысока, и вторую, религиозную часть, обособленную и закрытую, как наша, которая и на своих университетских родичей смотрит сверху вниз. Рахель, которая соревнуется с ними, кто больше съест «острого» — чеснока, хрена, перца, аджики и прочих ужасов, к которым она приучена с младенчества, — утверждает, что это высокомерие у них — от «какого-то важного ребе Йофе», украсившего весь их род с самого начала, а также от того, что они считают себя единоличными обладателями секрета «супа-горячего-как-кипяток», который всегда требует Апупа, — такого горячего, «чтобы ложка погнулась».

И еще есть Йофы из Герцлии, которые тоже рожают близнецов, пьют из чашек, наполненных до краев, и спят под пуховыми одеялами, — они тоже смотрят на остальных Йофов сверху вниз, потому что состоят в родстве с неким «русским генералом Йофе», еще со времен революции, но та высота, с которой смотрят на людей эти Йофы, говорит Рахель, не высота земли, или образования, или веры, а высота ассигнаций, и большинство из них «сущие кабачки», то есть «годятся и в компот, и в жаркое». С одним из них моя Айелет даже закрутила роман, не зная, что он тоже из Семьи, а через несколько дней, когда удосужилась спросить, привела его в наш «Двор Йофе» — «Смотрите, что я нашла! Настоящего Йофе! У себя в постели!»

Красивый парень, с чувством юмора, и Айелет — уже после того, как и этого выпроводила восвояси, — рассказывала, что он-то «как раз знал большинство наших выражений, и разгадывал все загадки, и имел все наши признаки». Но Рахель всё равно подозревает герцлийских Йофов в том, что они не настоящие, а «бракованные», — потомки тех, что просочились и присоединились к Семье многие годы назад с помощью хитрости и денег, просто у нас уже нет теперь времени и сил, чтобы это расследовать и доказать.

Две половинки братьев Апупы, родившиеся у его отца от второй жены, тоже появлялись у нас иногда: низкорослые, мускулистые, худые, но тяжелые, похожие друг на друга, как человек и его отражение. Апупа демонстративно их игнорировал, но Рахель, которая относилась к ним спокойней и снисходительней, чем ее отец, говорила, что по причине их малости и сходства и поскольку каждый из них составляет половину Апупы, мы можем, «как по гуманитарным, так и по арифметическим соображениям», считать их обоих вместе за одного целого брата, законного и терпимого во всех отношениях.

Эти братья породили целые толпы потомков, и я помню, еще с детских времен, как они въезжали в деревню стадом пикапов (каждый на четырех ведущих колесах), высыпались из машин, как зерна из мешка, и рассчитывались по тройкам, готовясь подняться к нашему двору на вершине холма. Впереди шли две половинки братьев, за ними — их плодовитые, тяжело дышащие жены, которые составляли источник силы своих мужей, потому что были перманентно беременны и поэтому, в отличие от других Йофов, никогда ничего не забывали (у них, кстати, было специальное словечко для этого своего постоянного состояния — не «забеременела», а «влипла»: «Я снова влипла с первого раза…» — «Это потому, что у тебя там не матка, а липучка какая-то…»), а за ними — рой потомков, сыновей и дочерей, которые тоже уже выросли и начали влипать и рожать еще и еще потомков, все, как один, с тяжелыми челюстями и сросшимися бровями.

Их маленькие, мускулистые тела энергично подпрыгивают на коротких, сильных ногах, они раздвигают воздух своими низкими покатыми лбами (обычный йофианский лоб — высокий, что, впрочем, не всегда означает, будто он скрывает то, что должен скрывать обычный высокий лоб), их обезьяньи челюсти тянут голову вперед и вниз, и все они нагружены пакетами с едой, ящиками с питьем и свернутыми пуховыми одеялами, потому что не хотят — смущенно улыбаясь, говорят они — быть обузой для хозяев.